Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

оборачивается:

– Что это было?

– О нет. – Сердце падает в пятки. И трепещет уже там. Заламываю руки. – Это в самом деле происходит.

В небе появляется пишущий дымом слова самолет, за густыми ветвями его едва видно из окна. Прыгаю туда, пытаясь заслонить виднеющийся кусочек собой, закрыть баннер со словами «МЭЙБЕЛЛ НРАВИТСЯ…»

Уэсли тут же оборачивается и склоняет голову набок, окидывая меня понимающим взглядом. Он даже понятия не имеет, насколько эротично выглядит. Покалывание, которое ощущается в каждой клеточке, переходит в электричество, выбивая предохранители.

– О да. Это неизбежно, верно?

Опускаюсь на колени (скорее падаю), начинаю убирать разлитый кофе вперемешку со стеклом, но до меня доходит, что ни веника, ни совка здесь нет. С грустью смотрю, как знак «5480 дней без происшествий» превращается в «0». Да что же здесь в последнее время творится?

Он опирается на прилавок, разглядывая сидящую на полу меня. Хоть бы плиты сейчас раскололись и я провалилась под землю.

– У тебя там все в порядке?

– Нормально, – слабо отвечаю я. – Нормально, просто вместо меня труп. – Это все ямочка. Ямочка меня добила.

Покойся с миром, Мэйбелл.

– Ты там уснула, что ли? Странное место для отдыха.

Фейерверки превращаются в канделябры, а когда он протягивает руку, помочь мне встать, меня выдергивает из кофейни. Это настоящий Уэсли поднимает меня (ох, какие сильные руки) и ставит на ноги в этом реальном мире. Передает мне очки, а потом показывает белый бумажный пакет. Встряхивает.

– Закончил сегодня пораньше. Принес вот…

– О-о-о-ох… – вырывается у меня. Предложение закончить он не смог. Если там выпечка, я упаду в обморок. Сопротивляйся! Держись!

Смотрю ему в глаза, сверкающие, точно огненные агаты. Разве обычные глаза так могут? Такие дымчатые. Шоколадно-ореховые. От этих глаз заплакал бы и ангел, и они, такие невозмутимо-спокойные, вглядываются в мои, не обращая внимания на правду, не требуя ответа, почему я лежу на полу без очков.

– У тебя будто лихорадка, ты раскраснелась, – шепчет он, и взгляд опускается на мои губы.

Воздуха не хватает, и мозг включает запись по умолчанию:

– У меня были рыжие волосы, – с присвистом выдыхаю я. – При рождении.

– Правда? – Сейчас он должен бы отступить, но не знает этого и, наоборот, подходит, преодолевая расстояние, которое я стараюсь восстановить, отступая шаг за шагом. Глаза пытаются зафиксироваться на чем-то безопасном и ничего не находят. Смотрю на его волосы, и в голове проносятся слова «золоченые» и «Аполлон», а я представляю, каково это – зарыться пальцами в эти волнистые пряди. Смотрю ему в глаза и чувствую желание. Не говоря уже про губы.

Ох, его губы. Слишком поздно, я уже смотрю.

– Мне надо в ванную, – выпаливаю я. – Надолго. Не жди.

– Э-э-э… ладно. – Уэсли недоуменно наблюдает за моим поспешным бегством.

Бросаюсь в ванную и сдаюсь, готовясь уже поставить крест на жизни. Это плохо. Очень, очень плохо. Всего-то нужно было, чтобы привлекательный мужчина вырезал мне звездочку из фольги, и я уже спустила здравый смысл в унитаз. Неужели я настолько слаба?

Смотрю на свое отражение. Мэйбелл напротив – сплошное разочарование: грудь вздымается, вся в красных пятнах, волосы взмокли. «В раздрае» – это про меня. Выглядываю в окно, и пугающий горизонт кажется все ближе, уже нависает надо мной. Все будет в порядке. Немного личного пространства – и дело в шляпе. До субботы надо всего лишь отказаться от любого взаимодействия с Уэсли, не думать о нем. Объявить политику полного неприятия. Тотальный запрет.

Или я пропала.

Сославшись на расстройство желудка, я успешно избегаю Уэсли до конца дня. А на следующее утро обнаруживаю у двери новую пачку лекарств – для пищеварения. Больше он ничего, к счастью, не предпринимает. И к несчастью тоже. Может, теперь он меня ненавидит? Может, я вот-вот бы ему понравилась, а теперь сама все разрушила? Хотя за это вообще-то стоит благодарить, потому что ВСЕ РАВНО БЫ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ. У нас, Мэйбелл Пэрриш, нет пяти стадий принятия неизбежного. Мы зарываемся в отрицание как затянувшие с отъездом гости и так и живем в нем. А еще, угодив в омут захватывающих страстей, глушим горячее какао с перечной мятой (у меня уже третий стакан на пол-литра за сегодня) и представляем себя во множественном числе.

Но в среду от Уэсли приходит сообщение. Вот уж чего я не ожидала.

Он сфотографировал мое недавнее дополнение к росписи на стене: крошечный кораблик, «Майская красавица», плывет рядом с его пиратским фрегатом. Направление и скорость ветра я не учла, и теперь они вот-вот столкнутся.

Вслед за фото он отправил вопрос, но без вопросительного знака: «Почему “Майская красавица”».

Лезу в «Википедию», нахожу нужную страничку о пароходе «Майская красавица», курсирующем по реке Теннесси в Ноксвилле, и отправляю ему ссылку.

«Юная Джули Пэрриш мечтала уплыть на том пароходе, – пишу я. – Когда она поняла, что беременна, попробовала сбежать из дома, но шериф нашел ее и вернул домой. Она хотела назвать меня в честь «Майской красавицы» – Мэй Белль, но когда заполняла свидетельство о рождении, была не в себе из-за обезболивающих и сделала ошибку».

Взрослея, она строила этот корабль у меня в голове, пока он не стал больше самой жизни, венец «южного очарования», и говорила, что когда-нибудь мы поедем туда и будем обедать в белых платьях и больших шляпах для дерби в Кентукки. И мы действительно съездили, на мой тринадцатый день рождения, но с нами поехала дочка ее тогдашнего парня, которой мама уделяла куда больше внимания, а я мрачнела и ревновала все сильнее. Мама всегда старалась быть супермилой с детьми своих партнеров, пыталась завоевать их расположение. Я испортила тот день всем.

«Мне нравится “Мэйбелл”», – пишет он в ответ.

«Я как-то была там, – рассказываю я. – Сказала сотрудникам, как меня зовут, и они принесли мне десерт в подарок».

Этой поездки так ждали, столько о ней говорили, но в конечном итоге обычные «Хэппи Мил» в «Макдоналдсе» я вспоминаю с бо́льшей теплотой. Наверное, мама так пыталась воссоздать бледную копию собственных детских воспоминаний.

«А у «Уэсли» есть история?» – спрашиваю