След лисицы (СИ) - Красовская Марианна

Казалось, время растянулось длинными прядями кудели, застыло, замерло.

Лис заглянула ему в глаза и остро вдруг, внезапно проснувшимся женским чутьем поняла: сейчас не сбежит он, не откажется. Чаша переполнена, ещё одна капля вина — и польётся уже через край. Они шатнулись одновременно — судорожно ища губы друг друга. Он рычал как зверь, жадно и нетерпеливо стягивая ее мокрую одежду. Кажется, порвал платье, но это было никому не важно. Она запускала руки под его рубашку, царапала бока и спину, притягивая к себе, выгибалась, вжимаясь животом в его такое явное вожделение. Ее просто колотило от волнения.

Ничего не успела понять, не было времени даже испугаться и подготовиться к боли — а он уже опрокинул ее на спину на траву и рывком наполнил: плавно и мягко. Тело приняло его с пугающей готовностью. Она вдруг поняла очень четко: вот почему с мужем у неё ничего не получалось. Просто именно для Нарана она была создана. Наран знал это с самого начала, а она даже подумать не могла.

Толчок, другой — и Листян захлебывается стоном, впиваясь ногтями в мужские крепкие плечи. Тело напряжено как натянутый лук. Он не позволяет ей даже вдохнуть, прильнув к ее рту, прижимая к себе так крепко, словно никогда больше не отпустит. Во снах своих бесстыжих она умела сдерживать стоны; сейчас же не выходило совершенно. Она извивалась, кричала, билась в его руках как птица, раз за разом умирая и воскресая.

Не отпускал. Брал снова и снова, утоляя многолетний голод. Он так ее хотел, так искал во всех своих женщинах, что теперь не мог и не желал останавливаться. Пока хватало сил, пока мог дышать — любил.

— Ты — мое солнце, — тихо шептала Лисяна, уткнувшись носом в грудь мужчины, — ты мое небо, мой ветер, мой дождь в жаркий полдень в середине лета. Как же я тебя люблю…

Не вздрогнул, даже дыхание не сбилось. Ничем не показал, что услышал, что вовсе не спит, просто притворяется. Такой уж он — дипломат. Носить маску давно стало его сутью. Тринадцать лет не снимал. Но слова ее разливались внутри горячим молоком, обжигали и наполняли счастьем. Как долго он их ждал? Всю жизнь! Его женщина, только его. Ради этого мига стоило жить.

***

Проснулся, голый и на земле. А на груди его лежала женщина, крепко обнимая за шею и по-хозяйски закинув ему на бедро колено. Его женщина. Никогда ему не нужна была другая, теперь он это отчетливо понимал. Только эта лисица. Мать его сына. Жена.

Женится и непременно, тут нет других вариантов.

Поднялся, подхватывая ее на руки, огляделся, ища одежду. Вспомнил, как трещало ее мокрое платье под его пальцами, усмехнулся. Какая одежда, зачем им теперь эти моревские тряпки? Он оденет ее в самые дорогие шелка, вполне может себе это позволить. Вденет в ее уши серьги, браслеты будут звенеть на запястьях и щиколотках. В волосах — жемчужная лента, в шатре — золотая посуда. Все будет, он же знает, что она об этом мечтала.

А сердце царапала тревога: любит ли? Не обманет ли снова? Не откажет ли, не прогонит ли прочь, как много лет назад?

Нет. Теперь он ее не отпустит. Привяжет к себе путами шелковыми, усыпит сладкими речами, заморочит.

— Ты… возьмёшь меня в свой шатёр? Женой — возьмёшь? — У Листян в голове было только одно. Она ведь кохтэ. Имеет полное право спросить. Если откажет сейчас — она согласится. После всего, что она наделала когда-то, примет с покорностью. Просто… ей очень нужно было знать.

Женщины кохтэ чаще всего приходили в шатры к любимым сами, не стыдясь и не пряча взгляда. Знали: они — драгоценности, они — счастье. Они дарят миру детей, создают уют, берегут и хранят шатёр. А уж женщины, у которых был уже ребенок от любимого мужчины, могли даже требовать… Так что Листян все делала правильно, но страшно было — до дрожи в коленках. Она поторопилась, конечно. Вечно торопится и делает глупости. Зря. Поймёт ли Наран?

— А ты хочешь? — Он ушам своим не верил.

— Хочу.

— Тогда возьму.

Поднялся, подхватил ее на руки, чтобы ноги не изранила об траву, оглядел их одежду. Штаны и рубашка вполне живы, а платье — пало в борьбе за любовь. И отлично, оно ему с самого начала его раздражало. Оно будто прятало его Листян, скрывало от него. Нет, обнаженной она ему нравилась невероятно, но не стоит так ходить. Принес к их маленькому стану, посадил на одеяло. Достал из седельных сумок свежую сорочку (свою) и штаны (Ингваровы), кинул ей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Одевайся, иначе я за себя не ручаюсь.

Она была так прекрасна, как он и представлял. Округлые бедра, тонкая талия, едва заметная выпуклость живота. Грудь, что идеально ложилась в его ладонь, беззащитный изгиб шеи, хрупкое плечо. Загляделся невольно — а какой мужчина сможет отвести глаза от такой красоты? Только евнух останется равнодушным!

Она же, почувствовав его смятение, одевалась нарочито медленно, дразнясь и соблазняя. Штаны, что болтались на Ингваре, как парус на мачте, женские ягодицы облепили до неприличия туго. И свои бы ей отдать, но отрываться от подобного зрелища не хотелось. А ведь он думал — насытился ей.

— Наран, сынок, а ты так и будешь голым стоять? — раздался ворчливый голос из кустов. — Меня, конечно, мужские задницы не смущают, но спереди хоть прикройся. И без того я уже понял, что у вас все сложилось прекрасно.

Листян взвизгнула, быстро проскальзывая в широкую рубашку. Наран вспыхнул как маков цвет, молниеносно натягивая влажные еще штаны. Он всегда краснел очень быстро.

— Нурхан-гуай, зачем пугаете?

— Испугаешь тебя, как же! Непокорная ты кобылица, наконец, выловил тебя мальчик? И оседлал! Я уж не верил в это.

— Не смущай ее, отец.

— Как вы здесь, зачем?

— Да вот… Никого не потеряли, детки?

Он вышел, наконец, из-за кустов — ничуть за прошедшие годы не изменился. Те же седые волосы торчком, те же хитрые желтые глаза, неизменная стать и хищные движения бывалого воина. А в руках у него, завернутый в одеяло, сопел лисенок.

— Ты его нашел, отец! Но как?

— Очень просто. Моя родня чужака почуяла. Вроде свой, а вроде и не знает его никто. Да еще детеныш совсем. Вот за мной и прибежали, чтобы я решил, что с этим чудом делать. Надо же, не думал даже, что мне внука на руках держать придется. Ни на одну женщину Наран больше не смотрел так, на сестру Баяра, да…

— Отец!

— Что “отец”? Неправду, что ли, сказал? По дарханайке ты вздыхал, а в шатер ее не привел.

— Она… отказалась. Другая страна, другие обычаи.

— Ну да, а ты такой глупый, что уговорить ее не смог. Ты, посол кохтэ, что даже угурам способный рис продать? Не верю. Не хотел просто.

— Отец! Хватит. Что с Ингваром?

— Ингвар, значит? Имя красивое, сильное. Что оно обозначает, дочка?

— Хранимый предками.

— Мне нравится. Скажи мне, Лисичка, он раньше оборачивался?

— Я… не знаю. Мне никто никогда не говорил.

— Ясно. Значит, остается только ждать. Бедный малыш, растерялся, заблудился, запаниковал…

— Отец, ему двенадцать. Он уже мужчина. Не ребенок вовсе.

— Ну-ну, а помнишь, как ты в таком же возрасте провалился в яму для шакалов? Два дня там сидел и выл. Насилу нашли тебя…

Лисяна хихикнула, покосившись на своего мужчину. Вот оно, значит, как! У Нарана тоже было детство! Она-то думала, что он всегда был серьезным и строгим, а он, как и ее… их сын, бегал по степи и влипал в неприятности! До чего же это… мило.

— А еда у вас есть? — присел на одеяло старый воин. — Может, покормите гостя все же? Да и Ингвар голоден, наверное.

35. Возвращение

— Ну, ну, лисенок, я твой дед, — уговаривал старый воин Ингвара. — Давай, хватит дуться. Все ты прекрасно умеешь, я уверен. Нам надо ехать дальше. Дом совсем близко.

Тощий и ушастый лисенок надменно кривил морду и отворачивался. Судя по поведению, он был вполне разумен.

— Оставь нас, я сам. Кажется, пришло время поговорить по душам, как отцу с сыном.

Нурхан кивнул, он был с Нараном полностью согласен. Давно было пора. Это ведь его работа — вести переговоры, вот и пусть займется. А то глупо как-то выходит, кого угодно убедить может, и только с двумя людьми потерпел поражение. С мальчишкой и его матерью.