Европейский сезон (СИ) - Валин Юрий Павлович

Катрин запустила пальцы в волосы подруги:

— Я понимаю, что ты не в восторге от этих моих воспоминаний. Но врать я тебе никогда не буду. Блоод — моя настоящая подруга. Как ты, — только тебя я еще и безумно люблю. А Блоод любит своего мужа. Я говорила, что у них родилась малышка?

— Говорила. Кэт, у тебя там очень много друзей.

— Не очень много, — Катрин вздохнула, — но больше чем в этом мире.

Флоранс потерлась носом о ее руку:

— Но здесь у тебя есть я. И у тебя появятся новые друзья.

— Да на фиг они нужны? Мне целиком и полностью хватает тебя.

— Я рада, но так говорить не нужно. Ты меня любишь, — я знаю, но ведь это тебе не мешает вспоминать Блоод. С вожделением вспоминать.

— Ох, с вожделением! — Катрин тихо засмеялась. — Возможно, когда-нибудь я уложу тебя с ней. Вот тогда ты меня поймешь.

— Кэт, иногда ты бываешь ошеломляюще непристойна. Искренне надеюсь, что тебе никогда не представиться случай выступить в роли сводни. Это неприятная профессия, можешь мне поверить.

— Верю. Но на Той стороне почему-то все получается гораздо проще. Особенно с Блоод. Возможно, потому что она мудра и старше нас с тобою вместе взятых.

— Кошмар какой.

— Ну, на первый взгляд не скажешь. Она потрясающе, фантастически красивая.

— Это ее глаза? — Флоранс погладила татуировку.

— Знаешь, Фло, — подруга хихикнула, — а ведь я толком не могу рассмотреть собственное тату. Под таким углом не разглядишь деталей, а в зеркале вообще все сливается. Странно, что ты можешь так долго разглядывать рисунок. До тебя никому не удавалось, — дурно становилось от взгляда на головоломку.

— Ты рассказывала. Только я не понимаю в чем сложность. Ничего магического — просто потрясающе сложный и тонкий рисунок. Разгадывать его можно часами. Но отчего же чувств лишаться? Или я какая-то особенная?

— Конечно, особенная. Хотя бы потому, что ты сама есть на этом рисунке.

— Шутишь? Я ничего похожего на себя не разглядела.

— Ричард говорил. По описанию, — определенно ты.

— Магия значит? — недоверчиво прошептала Флоранс. — Хотела бы я посмотреть на тебя в том мире. Хотя если бы я туда попала, — сразу бы от страха спятила. Но на тебя хоть одним глазом хотелось бы взглянуть.

— Там совсем не страшно. Там, — Катрин неопределенно повела рукой, — чувствуешь себя очень здоровой. Очень.… Но на меня тамошнюю, можно взглянуть и здесь, — Катрин скатилась с постели.

— Эй, ты куда? — запротестовала подруга, но Катрин уже вернулась с ноутбуком в руках.

…Массивное грубоватое кресло, за спинкой которого угадывается огромный камин. Сидит светловолосая девушка в свободной рубашке и облегающих брюках. Совершенно не Катрин. Разве что глаза похожи.

Флоранс вгляделась и начала понимать.

Она. Она — такая, как была там. Надменная, даже жестокая полуулыбка. Оружие на стене. Высокие потертые сапоги.

Рот, чувственный, красивый. Почти отталкивающе властный. Знающие, холодные глаза хозяйки.

Флоранс никогда не видела любимую такой. Должно быть, эти глаза видела Мышка, когда госпожа всерьез бралась за воспитание. И должно быть, эти глаза видели перед смертью десятки людей.

Нет, — всего лишь цифровое изображение.

— Кто это рисовал?

— Ричард, естественно. Он как-то все угадал. Тебе не понравилось? — огорченно спросила Катрин.

— Потрясающий художник. Кэт, мне искренне жаль, что он погиб. Но это не ты. Ты никогда не была такой дикой. И жестокой. Это художественный образ. Просто мужчина, который тебя любил, видел тебя такой амазонкой.

— Тебя напугала картинка? — прошептала Катрин. — Я выключу.

— Не нужно. Я не боюсь. Очень искусно создано, — Флоранс погладила подругу по щеке. — Но я знаю тебя вот такой, — теплой, нежной, веселой и развратной.

— Я не очень веселая.

— Времена дикости и страхов миновали, Кэт. Если тебе грустно, включим телевизор. Там наверняка идет какое-нибудь комедийное шоу. Пусть идиотское, но смешное. Или давай сами сделаем еще какую-нибудь глупость.

— Лучше глупость, — прошептала Катрин. — Не хочу телевизор…

* * *

Голова неудержимо затряслась. Катрин стояла на локтях и коленях, изо рта вырывались нечленораздельные вздохи и всхлипы. Было хорошо до головокружения, до того состояния, когда собственная сущность выворачивается наизнанку, являя миру не слишком-то утонченное, но неподдельно вибрирующее от восторга естество. Когда-то Флоранс учила юную подружку радостям бесстыдства, но Кошка уже позже совершенно самостоятельно переступила все мыслимые и немыслимые границы. Ух, — леди, ты хуже любой суки. Много промелькнуло партнеров и наставников, и ничего-то ты не упустила. Еще, еще! Катрин выпрямляла напряженные ноги, позволяя любимой все что угодно. К черту культуру и цивилизацию! Хоть сейчас, — к черту, к черту, к черту! Ах, б…! Кажется это вслух, но Фло простит. Сейчас ничего не важно, — вы голые, безумные, честные, блаженные. Хлюпающий рай. Ааа-аааах!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Потом они долго раскачивались, задыхаясь и вжимаясь друг в друга. Катрин держала подругу сверху, боясь слишком придавить своим тренированным телом. Больше ничего не боялась. Голову неистово сжимали нежные бедра Фло. Наслаждение катилось как огромный жернов. И умереть сейчас было бы заоблачным счастьем. Катрин не боялась. Но вот сама Фло все же боялась. Не смерти, — иного. Совсем чуть-чуть. И ее раскаяние тлело и трепетало на кончике языка, скользило в ласках маленьких крепких ладошек, просачивалось в алчных пьяных поцелуях. Страх не мешал выгибаться в оргазме, но у блаженства появлялся привкус хвои с берега горного озера. Берега, до которого никогда не доплыть.

Они кое-как умылись, и доплелись обратно до постели. Катрин рухнула первая, Флоранс выпуталась из обрывков черных кружев эффектной ночной рубашки и повалилась в объятия подруги.

— Мне нужно брать пример с тебя и спать голой.

— Ну и спи голой.

— Мне нельзя. Я не такая красивая.

— Фу, детка, — это тебе умываться нельзя, — с водой к тебе предрассудки липнут. Пять минут назад у тебя в голове не было подобных глупостей.

— Пять минут назад у меня и головы не было. Зато сейчас что-то с ногами случилось. Кажется, я не могу их сдвинуть. Кэт, мы утонченные последовательницы Сапфо, или кто? Ощущение, как будто через меня целый полк прошел. И я бы еще хотела.

Катрин засмеялась:

— Это комплемент или претензия? Я могу быть гораздо нежнее и осторожнее.

— Нет! Не надо. В смысле, — будь и нежной тоже, но, очень прошу, — трахай меня иногда еще сильнее чем сейчас. У меня никогда не было таких оргазмов как в последние дни. Даже с тобою раньше не было. Что такое с нами происходит?

— Мы с тобой притираемся друг к другу.

— Вот дьявол, ну и солдатские шуточки у тебя бывают. Мне стоит лупить тебя по понедельникам, сразу после Найни.

— Ты решилась? Сначала воспитывать Мышку, потом меня? Ой, я вся такая согласная. У Мыши есть отличный набор плетей…

— Замолчи, пожалуйста. Ты же знаешь, что я никогда не смогу этого сделать. Я много чего не могу делать. Мы говорили про рисунок, про тот мир, и я должна сказать…

Катрин поцеловала ее:

— Ты ничего не должна. И говорить ничего не нужно. По-крайней мере, сейчас. Уже поздно, у тебя глаза слипаются. А завтра тебя ждет "Сашо"…

Флоранс едва слышно дышала. Катрин лежала на спине, бережно накрыв ладонью маленькие пальцы подруги. Свет луны настойчиво лез сквозь жалюзи. Гроза ушла стороной. Медленно плыли по потолку тени листвы. Вот пусть и у Фло будут такие легкие сны. Устала детка-мамочка. Полк — это очень много. Катрин улыбнулась потолку. Не нужно ничего менять. Разве плохо так лежать? Разве будет Фло счастливее, если ей будут сниться клыкастые пасти вег-дичей и замковые сквозняки? Здесь ее мир, здесь ее работа и ее туфли на высоких каблуках. Собственно, и тебе, сержант, здесь очень неплохо. Не нужно ничего менять.

Глава 6

Гроза лопнула и излилась на рассвете. С пробежки Катрин вернулась заляпанная грязью до середины спины. На Цуцика тоже было смотреть жутковато, — бобр какой-то сосульчатый. Катрин разделась прямо в подвале, в комнатке-прачечной, запихала грязную одежду и кроссовки в таз и принялась отмывать пса, благо делать это в низкой, предназначенной непонятно для каких нужд ванне, было удобно. Цуцик перенес процедуру стоически, и сбежал только когда его обернули в махровое полотенце.