Живописец смерти (СИ) - Лукарелли Карло

Нет.

Лара села на постели, повернувшись спиной к Гарелло, который глядел на нее, приподнявшись на локте. Она завела руки за спину, нащупала кончиками пальцев металлическую застежку и отстегнула ее. Бретельки сползли вниз, на локти, и там остались, потому что она держала чашечки руками, как на пляже, когда переворачивалась на лежаке. Она посидела так, сколько смогла, потом вскочила и быстро застегнула лифчик.

Извини.

Что — извини? Ты что, того?

Извини, не могу.

Почему?

Не знаю. Не могу. Я помолвлена.

Ну, сними!

Не сниму. Не могу. Нет.

Она схватила юбку и облегающую маечку с открытым животом и выскочила из комнаты.

— Ну и катись отсюда, шлюха! — крикнул ей вслед Гарелло, даже не приподнявшись с постели.

Ей не раз снилось, что она купается и волна срывает с нее верхнюю часть купальника. Холодная водяная плюха отзывалась дрожью удовольствия, но потом волна выбрасывала ее на берег, она бежала среди пляжных зонтиков, а горячее солнце надувало ей груди, и они торчали, огромные, как у Памелы Андерсон. Потом она просыпалась. Не в поту, как от кошмара, но с чувством досады и смущения: вот дура!

Гарелло она больше не видела, только однажды он попался ей на парковке, на какой-то миг, и бросил на нее свирепый взгляд, как зверь в клетке. Она хотела подойти, сказать ему что-нибудь, пусть чепуху, но с ним были еще двое, и они быстро сели в машину.

Потом однажды ее вызвал комиссар и сказал, что ее хочет видеть начальник отдела по борьбе с наркотиками.

Лара не понимала по-арабски, и никто в отделе не понимал, ни начальник, ни Гарелло, который глядел на нее без всякого выражения. Но имелся переводчик. Единственное, что она уловила сквозь шум в наушниках, было ее собственное имя. Имя и фамилия.

— Это перехваченный разговор по мобильнику, говорит североафриканский сбытчик, человек Рашида, который… Впрочем, это не важно. Приятель говорит по телефону с кем-то, кого мы не знаем, и, как вы слышали, называет ваше имя. Он говорит… что он там говорит?

Переводчик произносит фразу сначала по-арабски, потом по-итальянски:

— Должна умереть.

— Да, но не совсем так, он говорит с вопросительной интонацией, он спрашивает. Должна умереть?

Лара оперлась рукой на спинку стула, потому что была там вопросительная интонация или нет, а сознание она все равно начала терять. «Должна умереть. Как это, я должна умереть? Почему?»

— Это мы у вас и спрашиваем. Потому что этот парень говорит еще… что он там еще говорит?

На этот раз переводчик сказал сразу по-итальянски:

— Эта албанская подстилка должна умереть.

Лара села.

— В Болонье есть друзья албанцев Яри и друзья марокканцев Рашида. Если албанцы к кому-то относятся хорошо, то марокканцы к нему относятся плохо, и наоборот.

Ей не понравилось, как смотрел на нее начальник отдела по борьбе с наркотиками. Гарелло тоже на нее смотрел, но не так. В его взгляде чувствовалась скрытая ненависть и еще много чего, но в глазах начальника было другое.

— Послушай, Лара, я тебя так называю, потому что ты могла бы быть моей дочерью. Если у тебя есть что сказать, лучше скажи сейчас. Ты ничего не хочешь мне сказать? Этот интерес марокканцев очень странен. И странно, что ты получаешься соучастницей албанцев. Когда вы оказались там с этим бедолагой, в вас стреляли. Почему? Какой промах вы с ними совершили? А потом, те говорят, что ты должна умереть… Тебе так-таки и нечего сказать?

Лара не ответила. Голос куда-то исчез, и внутри было очень холодно. Она даже задрожала.

— И потом, этот случай с главным инспектором Гарелло…

— Нет, комиссар, прошу прощения…

Начальник отдела поднял руку, и Гарелло пожал плечами.

— Мы же договорились не упоминать об этом… — пробормотал он.

— Ну уж нет, потому что и это тоже странно. Вот смотрите, именно вы прибываете на место происшествия, когда инспектору пришлось отбиваться от двоих албанцев, причем они не просто воры, они сбывают наркотики, и на кого они работают? Ясно, на Яри.

— Но у нас был вызов, — прошептала Лара, — из оперативного центра…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— И вы поехали туда, тут сказать нечего, таков был приказ. Но потом что ты делаешь? Ты меняешь показания и обвиняешь инспектора. Почему? Знаешь, как это называется, Лара? Это называется вводить в заблуждение. Разумеется, мы здесь обсуждаем только гипотезу. Если только у тебя не появилось что сказать. Ты ничего не хочешь сказать, Лара?

Она почувствовала, как слезы побежали по щекам еще раньше, чем она подняла взгляд. Даже носом не шмыгнула. Просто плакала с сухими глазами, только две слезы выкатились, и еще вздохнула, будто всхлипнула, как ребенок.

Начальник отдела еще немного подождал:

— Хорошо. То есть плохо. Послушай меня. Я похлопочу, чтобы тебя перевели в другой город, в офис, потому что здесь нам не нужен еще один мертвый полицейский. Тебе сразу придет извещение о расследовании, которое я открываю по твоему делу и по делу убитого бедняги. И все-таки подумай. Только мы можем тебя прикрыть. Помни об этом. У тебя никого нет, кроме нас.

Лара подняла глаза и встретилась взглядом с Гарелло. Он улыбался одними глазами.

Она думала: меня подставили.

Я ведь не такая, как в кино, я боюсь, я ничего не поняла, и мне страшно. Я умею разговаривать с мужьями, которые бьют жен, с мальчишками, пропадающими на дискотеках, я могу распознать наркомана в передозировке, угнанный автомобиль, я никогда не затопчу места преступления, не оставлю даже следа от туфель. Я все нахожу, могу найти кокаин в машине, нож в кармане, я знаю все диски «U2», все книги Барикко, я быстро просекаю, когда мне морочат голову, но я не из тех, кто с лету все понимает. Я подам рапорт. Но кому подавать, если я сама в подозреваемых?

Она думала: я ничего так и не поняла.

Думала: что же теперь делать?

Она залезла под душ. Потом подождала, пока вернется Марко после работы в библиотеке, и все ему рассказала.

И по мере того как рассказывала, слезы высыхали, и она заметила, что, даже если она и не такая, как в кино, она тоже начинает кое-что понимать.

— Ты что, спятила, Ларик?

«Ага», — подумала Лара, но вслух не сказала. Она держала Гарелло под прицелом пистолета, одна рука снизу, другая сверху, как учили в академии.

— Брось пушку. И сними палец с курка, она может выстрелить, когда ты того не захочешь.

А я захочу. Но она знала, что не выстрелит. Она еще никогда ни в кого не стреляла.

— Ты в кого-нибудь стреляла, Ларик? — прошептал Гарелло. — Ничего хорошего в этом нет, даже если у тебя куча причин выстрелить, можешь мне поверить.

— Пошли наверх. Повернись. И не вздумай шутить.

— Не вздумай шутить, Ларетта. Ты что, думаешь, это кино?

Всю дорогу наверх в лифте и потом, когда он открывал дверь, она думала, что, с его силой, он запросто мог наброситься на нее и вырвать из руки пистолет, но почему-то этого не сделал. Она закрыла дверь и остановилась в коридоре.

— Там мы почти что занялись любовью, помнишь? — Гарелло указал на комнату в глубине коридора.

— Ты меня достал, — сказала Лара. — Но почему именно я? Ты работаешь на Рашида.

Гарелло ничего не ответил. Только удовлетворенно хмыкнул. Лара поняла на лету. Она принялась расстегивать блузку и открыла живот, вытащив ее из джинсов. Приподняв блузку рукой, она повернулась боком, чтобы было видно спину.

— У меня нет микрофона. Если хочешь, разденусь догола.

— Валяй.

— Свинья.

— Я не шучу. Не знаю, чего тебе надо, Ларик, но если хочешь говорить со мной, я должен быть уверен. А нет — стреляй и будь здорова.

Лара стиснула губы, прикусив изнутри нежную кожицу. Потом, наступив на пятку кроссовки, стянула с ноги сначала ее, потом носок и то же самое проделала уже босой ногой с другой кроссовкой. Она сняла блузку, сначала один, потом другой рукав, перекладывая пистолет из руки в руку. Расстегнула джинсы, спихнув их вниз, и потопталась, пока они не съехали на пол. И осталась в трусиках и в лифчике.