Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Эта женщина была худа, как гончая, с впалым животом, на котором под кожей проступали отдельные мышцы. А кожа даже там, где ее не касалось солнце, была не молочно-белая, а скорее желтоватая как масло.

Волосы на теле не светлые и тонкие, а густые, темные, вьющиеся. Руки и ноги — длинные и гибкие, не округлые, с ямочками на коленях и локтях. На ощупь плоть упруга, его пальцы при прикосновении не погружаются в нее, как он привык, и там, где солнце касалось ног, рук и лица, кожа Сантэн была цвета слегка намасленной древесины тика.

Ловко, но осторожно переворачивая ее на живот, он старался не думать о таких вещах, но когда увидел ее ягодицы, круглые, упругие и белые, как пара страусовых яиц, что-то в его животе перевернулось, и мыть ее он заканчивал неудержимо дрожащими руками.

Он не испытывал никакого отвращения к этой работе, это было так же естественно, как забота о ребенке. Лотар снова завернул девушку в шинель и присел рядом на корточки, внимательно разглядывая ее лицо.

Снова оказалось, что эти черты не соответствуют его прежним представлениям о женской красоте. Ореол густых кудрявых волос, темных, почти как у африканцев, черные брови слишком суровы, подбородок чересчур выпячен и упрям, и во всем лице чувствуется напористость, которую нельзя сравнить с уступчивой мягкостью других женщин. Хотя сейчас Сантэн лежала совершенно обмякнув, Лотар читал на ее лице следы больших страданий и трудностей, возможно, не меньших, чем его собственные, и, слегка коснувшись ее щеки, почувствовал, что его неудержимо, роковым образом влечет к ней, как будто они были обещаны друг другу с того первого взгляда много месяцев назад. Вдруг он резко покачал головой, сознавая собственную нелепую сентиментальность.

«Я ничего не знаю о тебе, а ты — обо мне».

Подняв голову, он виновато увидел, что ребенок отполз под копыта лошадей. С радостными криками Шаса пытался ухватить их за ноздри, когда они опускали головы, принюхиваясь к нему.

* * *

Ведя вьючную лошадь и неся ребенка, Лотар к исходу того же дня добрался до фургонов.

Сварт Хендрик и слуги побежали ему навстречу, сгорая от любопытства, и Лотар начал распоряжаться.

— Мне нужно отдельное жилище для женщины, рядом с моим. Тростниковая крыша для прохлады и брезентовые занавесы вместо стен, чтобы их можно было поднимать и впускать ветер. Все должно быть готово к ночи.

Он уложил Сантэн на свою койку и снова вымыл ее, прежде чем переодеть в длинную ночную рубашку, которую передала Анна.

Сантэн по-прежнему была без сознания, хотя один раз открыла глаза. Взгляд ее был плавающим, туманным, и она пробормотала по-французски что-то, чего он не понял.

Он сказал:

— Ты в безопасности. Мы друзья.

Ее зрачки реагировали на свет; он знал, что это обнадеживающий признак, но вот веки снова сомкнулись, она погрузилась в беспамятство или сон, и он постарался не тревожить ее.

Получив доступ к своей аптечке, Лотар сменил повязки на ее ранах, обильно смазав их бальзамом — излюбленным средством от всех болезней, унаследованным от матери.

Ребенок тем временем снова проголодался и во всеуслышание заявлял об этом. В стаде Лотара была молочная коза. Он посадил Шасу на колени и накормил разведенным козьим молоком. Потом попробовал заставить Сантэн выпить теплого супа, но она слабо сопротивлялась и едва не подавилась. Он отнес ее в сооруженную слугами хижину, уложил на койку из перекрещенных сыромятных ремней с тюфяком из шкуры и укрыл свежими одеялами. Ребенка Лотар положил рядом с ней и ночью несколько раз в тревоге просыпался и заходил к ним.

Уже под утро он крепко уснул и почти сразу проснулся.

— Что случилось?

Он инстинктивно схватился за ружье.

— Пошли быстрей! — прошептал ему на ухо Сварт Хендрик. — Скот тревожится. Я подумал, что это может быть лев.

— Что случилось, парень? — раздраженно спросил Лотар. — Выкладывай.

— Это не лев, гораздо хуже! Поблизости дикие бушмены. Ночью они пробрались в лагерь. Думаю, они приходили за скотом.

Лотар спустил ноги с койки и поискал сапоги.

— Варк Ян и Клайн Бой уже вернулись?

Чем больше отряд, тем легче искать.

— Еще нет, — покачал головой Хендрик.

— Хорошо, будем охотиться одни. Седлайте лошадей. Нельзя давать маленьким желтым дьяволам большую фору.

Он встал, проверил, заряжено ли ружье, стащил с койки овчину и направился туда, где уже ждал с лошадьми Сварт Хендрик.

* * *

О’ва не мог заставить себя приблизиться к лагерю чужаков больше чем на двести шагов.

Даже на таком расстоянии необычные звуки и запахи приводили его в смущение. Звонкие удары топора по дереву, дребезжание ведра, блеяние коз — все это заставляло его вздрагивать; запахи парафина и мыла, кофе и шерстяной одежды тревожили его, а разговоры незнакомцев, их непонятные интонации и резкие свистящие звуки пугали не меньше, чем шипение змей.

С колотящимся сердцем он прижимался к земле и шепотом сказал Х’ани:

— Нэм Дитя наконец со своим народом. Она потеряна для нас, старая бабушка. Ты повредилась рассудком, раз столь безрассудно идешь за ней. Мы хорошо знаем, что эти чужаки убьют нас, если обнаружат.

— Нэм Дитя ранена. Ты видел следы под деревом мопани, где лежит туша льва без шкуры, — прошептала в ответ Х’ани. — Видел ее кровь на земле.

— Она со своими, — упрямо повторил О’ва. — Они позаботятся о ней. Мы ей больше не нужны. Она ушла ночью и не сказала ни слова на прощание.

— Старый дедушка, я знаю, что ты прав. Но неужели я больше никогда не увижу ее улыбку и не узнаю, тяжело ли она ранена? Как я буду спать, не зная, что Шаса в безопасности у ее груди?

— Ты рискуешь нашими жизнями ради одного взгляда на ту, что оставила нас. Они теперь мертвы для нас. Пусть так и будет.

— Я рискую жизнью, муж мой, ибо мне нет больше жизни, если я не буду знать, что Нэм Дитя, дочь моего сердца, хоть и не моего чрева, жива и будет жить. Я рискую жизнью, чтобы еще раз коснуться Шасы. Я не прошу тебя идти со мной.

Х’ани встала и, прежде чем О’ва успел возразить, исчезла в темноте, там, где среди деревьев слабо блестел костер. О’ва приподнялся, но храбрость снова изменила ему, и он лег и закрыл голову руками.

— Глупая старуха, — стал сетовать он. — Разве ты не знаешь, что без тебя в моем сердце пустыня? Когда тебя убьют, я буду умирать сотней смертей.

* * *

Х’ани подбиралась к лагерю, кружа против ветра, следя за столбом дыма над костром, потому что знала: если лошади и скот учуют ее, они начнут волноваться и поднимут весь лагерь. Через каждые несколько шагов она припадала к земле и всем существом вслушивалась, разглядывала тени вокруг фургонов и грубые хижины лагеря, наблюдала за высокими очень черными людьми, одетыми в чужеземную одежду и увешанными блестящим металлическим оружием.

Все они спали — она видела их фигуры у костра, и зловоние их тел заставляло ее сердце биться от страха. Она заставляла себя вставать и идти вперед, стараясь, чтобы один фургон все время оставался между нею и спящими, пока не присела у задних колес фургона.

Она была уверена, что Нэм Дитя в одной из тростниковых хижин, но если выбрать не ту хижину, грянет катастрофа. Х’ани выбрала ближайшую и на четвереньках подползла к входу. Она, как кошка, хорошо видела в темноте, но смогла разглядеть только темный силуэт на приподнятой над землей конструкции в глубине хижины; возможно, человека, — но уверенности не было.

Фигура шевельнулась, кашлянула и хмыкнула.

Мужчина! Сердце Х’ани застучало так громко, что она уверилась: это может его разбудить. Она отползла и направилась ко второй хижине.

Там спал еще кто-то. Х’ани робко подползла ближе, и когда очутилась на расстоянии вытянутой руки, раздула ноздри. Она узнала молочный запах Шасы и другой — запах кожи Нэм Дитя. Он был для Х’ани слаще дикой дыни. Она наклонилась к койке. Шаса почувствовал ее присутствие и залепетал. Х’ани коснулась его лба, потом просунула кончик мизинца ему в рот. Она хорошо его обучила: все дети бушменов умеют затихать от такого обращения, потому что от их молчания может зависеть безопасность клана. Знакомое прикосновение и запах старухи успокоили Шасу.