Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус

гудки, рожки и волынки!

Сберяте и вы, бурлацки рынки.

Гремите, гудите, брянчите, скачите,

Шалите, кричите, пляшите!

Свящи, весна,

Свищи, красна!

Невозможно нам иметь лучшее время:

Спрягся ханский сын, взял ханское племя,

Ханский сын Квасник, Буженинова ханка,

Кому того не видно, кажет их осанка.

О, пара!

О, не стара!

Не жить они станут, но зоблить сахар.

И так надлежит новобрачных приветствовать ныне,

Дабы они все свое время жили в блогостыне:

Спалось бы им да вралось, пилось бы да елось.

Здравствуйте ж, женившись, дурак и дурка,

Еще …тота и фигурка!"

Трудно себе представить, чтобы эта пошлая рубленная проза могла придтись по вкусу кому-либо из Царской Фамилии или придворных. Но государыня в своем блогодушном настроении милостиво захлопала, и весь Двор последовал ее примеру. Это было хоть некоторой наградой бедному автору за перенесенные им телесные и душевные страдание. Отвешивая на все стороны поклон за поклоном, он пятился назад бочком-бочком, пока не уперся в стену, и затем скрылся за тою же дверью.

Обед между тем пришел к концу. По знаку Волынского, многочисленною придворною прислугой посуда, столы и скамейки были живо убраны; под самым амфитеатром были поставлены для карликов-новобрачных два детских креслица, и на очищенной арене начались национальные танцы поезжан, выступавших последовательно при звуках "музыкалий" и песен каждой народности.

Такого разнообразного балета при русском Дворе никогда еще не было видано, и каждая народность поощрялась более или менее щедрыми хлопками. Так дошла очередь и до самоедов.

"Ай, Гриша, Гриша! как-то ты теперь вывернешься?" вздохнула про себя Лилли.

Вывернулся он, однако, опять на диво: выделывал сперва все то же, что и другие самоеды, подпрыгивал, приседал и кружился точно так же, только куда ловче и изящней. Когда же те окончили свой танец и, тяжело отдуваясь, отошли в сторону, он совершенно уже экспромтом пустился в русскую присядку, да так лихо, с таким прищелкиваньем пальцами, гиком и при свистом, что весь амфитеатр загремел от рукоплесканий и криков "браво!".

— Скажи-ка, Артемий Петрович, — обратилась императрица к Волынскому; — неужели это тоже самоед? Лицо y него слишком пригоже, да мне словно бы даже знакомо.

— Ваше величество не ошиблись, — был ответ. — Это тот самый малый, Самсонов, буде изволите припоминть, что проштрафился на маскараде в Летнем дворце, а потом отличился здесь же, в манеже.

— То-то вот! Но как же он попал в эту национальную компанию?

— Один из самоедов, государыня, опился вечор до безчувствие и до сегодняшнего утра еще не протрезвился. А Самсонов состоял y меня при Слоновом дворе, подглядел, как они пляшут, и взялся заместить пропоицу.

— Пропоицу накажи, как заслужил, а плясуна я сама награжу: передай ему этот перстень.

Наступил третий и последний фазис шутовского празднества — Ледяной дом. «Молодые» в своей клетке на слоне и сопровождающая их разноплеменная свита направились туда окружным путем по главным улицам, чтобы дать лишний раз обывателям столицы насладиться редким зрелищем; государыня же со всем Двором свернула опять на набережную и в несколько минут была уже y спуска к Ледяному дому, откуда ее приветствовали громогласными салютами ледяные пушки и мортиры.

Спустились уже ранние зимние сумерки, и только в сторону взморья небо алело еще вечернею зарей. Но небесные краски положительно бледнели перед огнями Ледяного дома. Из пастей двух ледяных дельфинов вылетали фонтаны горящей нефти. Ледяной слон, издавая оглушительный рев, выпускал из хобота огненный же водомет на высоту 3 1/2 сажен. В ледяных пирамидах по сторонам Ледяного дома светились, сквозь круглые окна, большие зажженные фонари с вертящимися "смешными фигурами". Такие же "смешные картины" просвечивали сквозь ледяные стекла самого Ледяного дома.

— Ты, Артемий Петрович, на сей раз превзошел себя, — похвалила Анна иоанновна после подробного осмотра всех наружных диковин. — Как-то удалось тебе внутреннее убранство?

Обе комнаты Ледяного дома были уставлены теперь полною домашнею утварью, которая сделана была точно так же из чистого льда, но выкрашена "приличными натуральными красками". В гостиной, служившей одновременно и столовой, находились: изящной резьбы стол, два дивана, два кресла и резной поставец с чайной посудой, стаканами, рюмками, блюдами. На столе красовались большие часы и лежали игральные карты с марками. По двум же углам комнаты стояли два ледяных купидона с повязанными глазами.

В спальне, кроме двухспальной ледяной кровати, имелись ледяные же: туалет, два зеркала и табуретик. На туалете горели намазанные нефтью ледяные шандалы, а в камине пылали облитые нефтью же ледяные дрова.

— Обо всем-то ведь ты позаботился, Артемий Петрович, одобрительно промолвилась снова императрица. — Только дрова твои мало что-то греют. Ну, да y молодых супругов кровь горячая! — прибавила она, оглядываясь с усмешкой на окружающих, которые не замедлили рассмееться над всемилостивейшей шуткой.

V. Лилли отмораживает щеку

Так как от Ледяного дома до Зимнего дворца было, как говорится, рукой подать, то по отезде царской кареты некоторые из придворных не сели уже в свои кареты, а пошли пешком. В числе последних были также Юлиана и Лилли, которых проводить до дворца взялся младший Шувалов. Когда они поднялись с Невы на берег, то застали уже здесь «молодых», которых только-что снимали со спины слона. Тут же оказался и Самсонов со своими оленями.

— А олени уже поданы, Лизавета Романовна, — сказал он, приподнимая на голове свой самоедский треух.

— Что такое, Лилли? — обратилась гоффрейлина, недоумевая, к своей юной спутнице.

— Он обещал покатать меня на оленях… пролепетала Лилли.

— Та-та-та-та! — вмешался со смехом Шувалов. — Да ты, Григорий, скажи-ка по чистой совести, не сам ли и опоил вчера самоеда?

— Был грех, ваше блогородие, — признался Самсонов. — Но без того я не сдержал бы своего обещание Лизавете Романовне…

— Дорогая Юлиана! покатаемтесь вместе? — попросила Лилли.

— Уж не знаю, право…

— Смею доложить, — вмешался Самсонов, — что место y меня в санях только для одной особы.

— А ее одну без себя я не пущу! — обявила Юлиана.

— Но он же "молочный брат", а с братом как же не пустить? — вступился Шувалов.

— Да вы не бойтесь, сударыня, за Лизавету Романовну, — успокоил гоффрейлину с своей стороны Самсонов. — Я подвезу ее потом в сохранности к самому дворцу.

Согнав с саней сидевшую еще там самоедку, он посадил на ее место Лилли, бережно окутал ей колена оленьим мехом, сам уселся рядом и, гикнув на оленей по-самоедски, погнал их под откос на Неву.

— Смотри, не отморозь носа и ушей! — поспела только крикнуть еще вслед Юлиана.

Отвечать