Девочка и мертвецы - Владимир Данихнов

Рыбнев сел перед девушкой, взял ее слабые сухие руки.

Определил задачу:

— Субъект по имени Ионыч. Фоторобот взять из памяти краснозуба. Данные искать в архивах ФСД. Биография, адрес, связи.

— Доступ запрещен, — прошептала Наташа.

— Ты же машинистка, Наташенька, — ласково сказал Рыбнев. — У тебя всё есть для этого: получи доступ, взломай сеть.

Наташа передернула плечами.

Прошептала:

— Зачем вы это делаете, сударь? Мне из-за вас жить осталось полчаса от силы.

Рыбнев вздрогнул: Наташины глаза оставались слюдяными, не видели, но голос у нее был совершенно живой. Может, опять чудится? Рыбнев помотал головой.

— Вы мне так понравились, сударь. Размечталась о всяком, дура. А тут… вот уж никак не ожидала от вас подобного поступка…

Не чудится.

— Простите, Наташа, — сказал Рыбнев. — Это правда, я решил использовать вас, чтоб проникнуть в архивы службы.

— Зачем? — спросила Наташа.

Замерла с приоткрытым ртом, как кукла.

— Мне надо найти одного человека, — сказал Рыбнев, ощущая смутное стеснение в груди. — Он убил мою невесту.

По сухим Наташиным щекам поползли слезинки-шарики:

— Вы могли просто попросить, сударь. Я бы поняла, не отказала… зачем было перетыкать кабель, когда я… сударь, я теперь не выберусь, и мое сознание умрет! Блин, я не хочу, чтоб мое сознание умирало!

Она произносила это совершенно спокойным голосом, но при этом плакала, и Рыбнев поразился: какой невероятной силой обладает девушка, чтоб говорить с ним, находясь в плену цифрового мира. Он испытал жалость, но одновременно и раздражение: нужно успеть использовать ее, чтоб найти Ионыча. Времени осталось на понюшку табаку.

Рыбнев сказал:

— Простите, Наташа.

— Вы ведь даже не раскаиваетесь, — сказала она. — Я для вас теперь кукла: пока еще живой механизм.

«Как тонко чувствует», — удивился Рыбнев.

— Помогите найти Ионыча, — попросил он. — Как только мы его найдем, я вызову доктора: вас еще можно спасти.

— Не выдумывайте, — произнесла она. — Самое большее, что сможет сделать врач, это поддержать во мне жизнь, но не разум; а я не хочу всю жизнь оставаться овощем.

— Я слышал о случаях, когда люди выживали после…

— Не было таких случаев, сударь, — сказала Наташа.

— Но не было и таких случаев, чтоб машинист мог свободно разговаривать во время цифрового сеанса, — заметил Рыбнев.

— Это правда, — помолчав, сказала Наташа. — Однако это не значит, что я обязана искать для вас этого вашего — как его? — Ионыча.

— Наташа, умоляю вас. Вы — моя единственная надежда.

— К чему он вам? Говорите, он убил вашу невесту… пускай так, но ее уже не вернуть!

— Он может убить еще кого-нибудь, — с раздражением бросил Рыбнев. — И поэтому его надо найти и обезвредить!

— Он может убить? Так же, как вы убили меня, сударь? Кто вас-то обезвредит?

У Рыбнева разболелась голова.

— Наташа, послушайте…

— Почему вы не сдали его вашему начальству?

— Они могут оставить его в живых.

— Вы так хотите убивать?

— Я не хочу убивать. Я хочу отомстить.

— Я не из тех барышень, что млеют от мужчин, поглощенных жаждой мести. К тому же я не слышу страсти в вашем голосе, сударь. Наверно, вы не хотите мстить: вы убеждаете себя, что хотите, а сами давно мертвы внутри: как яблоко, сгрызенное изнутри червем-попугайчиком.

Рыбнев сжал виски. Голова будто наполнилась гнилой водой, распухла, и он едва сдерживался, чтоб не закричать от боли. Перед глазами стоял образ глядящей на него бездны; глаз превратился в безобразные серые губы, покрытые струпьями. Губы раскрылись и прошептали:

— Отчего вы молчите, сударь? Скажите честно, как давно вы имитируете горе? Отчаянье? Вы мертвы внутри, сударь. Я не знаю, были ли вы таким и до смерти невесты или стали после, но одно знаю наверняка: вы мертвы, сударь. Я умру минут через десять, а вы уже давно…

Рыбнев до крови расцарапал кожу на висках, щеках, закусил кулак. Смотрел в слюдяные глаза и шептал, сжигая в душе образ бездны:

— Это всё не имеет значения, Наташа. Главное, спасти вас.

— Главное… что? — Она сжала губы.

— Я вам расскажу одну вещь, — сказал Рыбнев, доставая перочинный ножик. — Вы кое-чего не знаете: я работал над одним секретным экспериментом, вплотную связанным с машинистами; вернее, был наблюдателем. — Он сделал узкий разрез под разъемом. По Наташиной щеке потянулась струйка крови. — Вас можно спасти; шанс пятьдесят на пятьдесят, но я попробую.

— А как же ваш Ионыч? — спросила Наташа.

— Плевать, — сказал Рыбнев, пытаясь нащупать под кожей контроллер. — Тогда в Пушкино бездна чуть не поглотила меня. Вы были правы, Наташа, я умер тогда, но теперь возродился. Благодаря вам.

— Вы лжете, — сказала Наташа. — Это какая-то новая уловка.

— Считайте, как хотите, — сказал Рыбнев. Нащупал микросхему, осторожно вытянул из-под кожи, ногтями переставил перемычку. — Так, Наташа. Сосредоточьтесь на каком-нибудь простом, желательно детском воспоминании. Главное, чтоб оно было ярким: вспомните, к примеру, ваш самый любимый подарок на Новогодье или что-нибудь в этом роде.

— Вы хотите меня спасти при помощи воспоминания?

— В том эксперименте, который я наблюдал, машинистов, приговоренных к смертной казни, при помощи внушения заставляли вспоминать событие из детства, и при этом напрямую работали со связью. Многие выжили и вернулись в сознание. Вам я ничего не внушал, но с вами легче: к счастью, я могу общаться с вами напрямую.

— Вы говорите правду? — спросила Наташа.

— Да.

— Такой жестокий эксперимент…

— Это сейчас неважно. Сосредоточьтесь.

— Я вспомню, как кормила лебедей. Это так щекотно, когда лебедь хватает с ладони колбасный обрезок.

— Это не детское воспоминание…

— Какая разница, сударь? Это простое и яркое воспоминание. Как только я закончу говорить, можете начинать. Начинайте.

Она замолчала. Рыбнев подождал две секунды и, зажмурившись, дернул краснозуб из разъема. Наташа ойкнула и упала Рыбневу прямо в руки; он обнял ее и прижал к себе. Наташа не двигалась, и Рыбнев испугался, что она умерла. Но у нее затряслись плечи: Наташа плакала.

— Наташа, простите, — прошептал Рыбнев, гладя ее по голове. — Простите, ради бога. Это лишь бездна: я засмотрелся на нее и шагнул ей навстречу. Но вы забрали меня у нее и за это огромное вам спасибо, Наташа.

— Я вам гадости говорила, а вы меня благодарите, — прошептала Наташа сквозь слезы.

— Я вас чуть не убил, а вы со мной так любезны, — сказал Рыбнев.

— Я в вас чуть не влюбилась, а вы меня чуть не убили, — сказала Наташа. — Это так пошло и обыденно звучит.

— Простите, — повторил Рыбнев.

Наташа подняла голову:

— Вам всё еще надо найти этого вашего Ионыча?

Он кивнул.

— Зачем?

У Рыбнева посерело в глазах:

— Чтобы убить эту тварь.

— Я бы не сказала, что одобряю ваше желание, сударь, — сказала Наташа, избавляясь от его объятий; села обратно в кресло, забрала у Рыбнева отвертку, завернула винт. — Но я помогу вам. Цепляйте краснозубку. Только на этот раз не вынимайте ее, пока горит красная лампочка, хорошо?

— Хорошо, Наташенька, — сказал Рыбнев, вставляя в разъем хищно ощерившуюся краснозубку.

«Господи, — уныло подумал он, глядя в слюдяные глаза, — какая доверчивая: поверила. Впрочем, чтоб заставить поверить ее, я сам на какое-то время поверил…»

«Какой доверчивый, — весело подумала Наташа. — Самое забавное, что его знания о машинистках устарели на пару лет».

И притворяясь, что не видит Рыбнева, она продолжала искать Ионыча, а сама потихоньку выведывала у Рыбнева события того рокового дня.

Глава тринадцатая

— А теперь последние известия с К’олей. Дума единогласно проголосовала за запрет и изъятие из продажи книг Иннокента Балашова, которыми известный автор взбаламутил молодежь. Напоминаю, что Балашов в своих литературных опытах красочно описывает Землю, и многие молодые люди в массовом порядке покидают планету в надежде найти утопическое счастье на далекой родине человечества. Депутат думы, пожелавший остаться в безвестности, заявил нам, что Балашов сам никогда не был на Земле; что «Балашов» — это псевдоним некоего Малюты Фокина, доселе известного среди народа лишь своими брошюрами по огородству. Отчего почтенный семьянин Фокин встал на опасный путь литературного терроризма, вопрос, который тревожит…

Скрипнула дверь, и Ионыч выключил радио. Грузно повернулся.

На пороге стояла Катя.

— Пришла? — угрюмо спросил Ионыч.

— Пришла, — прошептала Катя, ковыряя ботиночком щель между досками. — А вы почему здесь, дядя Ионыч?

— А где же мне быть? — притворно удивился Ионыч.