Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник) - Дмитрий Быков

Другой любимой игрушкой был калейдоскоп. Вообще-то он был не второй, а самой что ни на есть первой, самой любимой игрушкой, лучшим развлечением. Калейдоскоп был чудом, непонятным и влекущим своей тайной. Орнаменты, возникавшие в трубке при малейшем ее повороте, были один прекраснее другого, цвета их – насыщенные, яркие на просвет, ликующие. Думаю, отсюда и пошла моя любовь к витражам. Будь моя воля, я бы на каждом шагу располагала витражи: в домах, магазинах, детских садах, школах, учреждениях. Это ведь лучшее средство от уныния, скуки, усталости и депрессии.

Говорят, что больше всего мы причиняем боли тем, кого больше всего любим. Это верно и в отношении вещей. Может быть, о боли говорить в этом случае нельзя, но о неприятности, которые мы причиняем любимым вещам, думаю, можно. Любимые книги – всегда самые потрепанные, любимая одежда – наиболее заношенная. А моему калейдоскопу вообще не повезло. Я долго боролась между желанием разгадать его тайну и стремлением сберечь спрятанную в нем красоту, чтобы наслаждаться ею и дальше. Любознательность одержала победу: я разобрала это чудо чудное! А когда разобрала, расплакалась: внутри оказались два стеклянных кружка, три узкие, длинные полоски зеркала и кучка жалких разноцветных мелких стеклышек. И все! Никакой тайны, никакой жар-птицы. Собрать калейдоскоп снова так, как было, не удавалось. Что-то в нем сместилось, зеркальные полоски не держались, стеклянное донышко выпадало. Так что калейдоскопа больше не было.

И только через пять лет мне снова купили калейдоскоп. Тогда мы жили в Евпатории, я училась в пятом классе, но узоры в калейдоскопе рассматривала с не меньшим восхищением, чем в семилетнем возрасте, и могла этим заниматься бесконечно…

Галина Щекина

Чтобы не позорила

В школе всегда много чего случалось. Я была очкариком с одним заклеенным очком. Меня жестоко дразнили. Первое воспоминание – мокрые цветы и гладкий глянец крашеных парт. Все, все новое. Запах свежего ремонта с тех пор означал счастье. Место, где прошло мое школьное детство, – г. Эртиль Воронежской области. Наша семья: мама, папа, моя сестра Люся и я – жила там около десяти лет.

Эртильская средняя школа № 2 располагалась в двух зданиях – старая школа и новая школа. В новой, щитовой, изогнутой буквой «Г», учились старшие классы, в старом оштукатуренном домике учились младшие классы. Сейчас-то школа – большая и кирпичная, но я запомнила ту, старую. В ней в каждом классе стояли печки, пальто висели на вешалках тоже в каждом классе. Учиться было тепло, даже жарко, и вешалка мало-помалу обрастала кофтами, свитерами. Учиться было просто – дома я часами корпела над уроками и чаще других получала пятерки. Дома мне внушали, что списывать нельзя – «надейся на себя!». «И другим списывать не давай». Я и не давала. Однажды за это упрямство мне наложили в парту тухлых яиц. Я только портфель туда – как оно и потекло мне всё на колени. Пришлось бежать домой… Вообще, с учебой у меня не было проблем, они были в другом – в отношениях.

Было так хорошо после улицы зайти и прижаться к горячей печке. Старая школа часто снилась мне, потому что напоминала дом. В этой уютной старой школе случилась со мною первая беда. По весне ближе к праздникам третий класс приняли в пионеры. Меня распирала гордость – как же, мне повязали красный галстук в числе первых. И первые дни я ходила в нем и в школе, и дома, не хотела снимать. Меня приняли в пионеры, я дала клятву: «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…». Почувствовала себя частью чего-то большого и важного. Когда повторяла шепотом клятву, я едва сдерживала слезы.

И вот приходят завуч и главная пионервожатая. Объявили, что нужно выбрать пионеров для караула возле памятника погибшим воинам. Спросили у нашей учительницы, кто учится хорошо. Та некоторых перечислила и почти сразу назвала мою фамилию – Есипова Галя. Все названные встали. «Вот Галя хорошо учится, на пять».

Завуч взглянула на меня и передернула плечами. «Мало ли что, хорошо учится. Она же косая, куда такой стоять в карауле. Только позорить нас будет». Все затихли. Учительница моя в начальных классах Анна Яковлевна что-то сказала завучу на ухо, но та отрицательно помотала головой и продолжала что-то отмечать в списках (фамилию ее я, конечно, не помню).

Я не сразу поняла, что меня вычеркнули! Потом со мной что-то случилось. Не помня себя, я выскочила из класса, не одевшись, забыв портфель. Бежала домой мимо почты, мимо каменного «цыганского» дома, через дворы, детсад. Дома, упав на кровать, я так рыдала, что мать испугалась, хотела бежать в школу выяснять… Но я еще добавила масла в огонь: «В школу больше не пойду. И ничего не говори мне, сама учительница». Мать (ее звали Валентина Владимировна Есипова) просто остолбенела. Такие наглые речи от меня, затюканной отличницы, она слышала в первый раз. Она действительно сама была учительница в той же школе. И она хотела меня уговорить, но это было невозможно, тем более что я не могла толком объяснить, что случилось. Мама сама потом узнала у нашей учительницы причину такого взрыва.

Но в тот вечер со мной было невозможно ни о чем говорить. Проревевшись, я замолчала. Подружка принесла домой портфель. Но я не разговаривала и с ней. Я пошла за сарай и разбила очки. Молча. Размолотила кирпичом в крошку. Сердце мое билось настолько сильно, что трудно было дышать. А ведь я знала, что у нас в районе очки такие было не купить, надо было заказывать в городе (с разными стеклами). Глазам без очков было холодно. На душе было холодно. Я понимала, что одной учебы мало. Меня будут ненавидеть. Я приготовилась, что меня будут ненавидеть. За то, что я не такая, как все. За пятерки. За то, что отец директор. Не знаю за что. И во многом это сбылось.

* * *

У нас была физкультура, с начальных классов и до последнего, десятого. Я физкультуру не любила, отлынивала. Когда могла, приносила справки. Но это редко удавалось. На физкультуру надо было носить «форму» – растянутые трикотажные штаны – и быстро переодевать прямо в классе или где хочешь. Девочки, которым покупали красивую форму – «мастерку», зеленую или синюю, с белой полосой, как у спортсменов, смотрелись в ней изумительно. В «трикошках» я была похожа на маляра. К тому же я была неуклюжей до невозможности. Папа (Александр Михайлович Есипов, директор механического завода в Эртиле) знал об этом и пытался меня тренировать. Он в своем институте, Воронежском СХИ, был на виду и славился как чемпион по лыжам. Заставлял делать зарядку, тащил с собой на лыжах кататься. Осенью мы с ним как-то бегали на заводском стадионе. Он терпеливо засекал время, по сто раз повторял, как дышать, но сам выбивался из сил. И разводил руками: «утка на ипподроме», – говорил он про меня. Когда в школе бежали, кажется, тридцать метров на время, у всех было восемь секунд, а у меня одной было десять. Все смеялись. Но учитель по физкультуре Иннокентий говорил: «Неважно, за сколько, важно, что бежала». Он запомнился мне своим демократизмом и еще шутливой фразой «сделай ложный финт ушами и садись». Это если ученик оплошал. У него были еще фразы, всегда смешные, примиряющие с неудачей.

Кстати, коронные фразы были у всех учителей! Наш пожилой математик, Алексей Васильевич, заклинал нас: «Берите быка за рога, находите общий знаменатель!» Если в классе шумели, Алексей Васильевич бесстрастно говорил: «Недовольны – напишите на меня анонимку!». Русистка Лариса Яковлевна Лосева прославилась фразой: «Чтой-то ты на себя много берешь на сегодняшний день, как я посмотрю!» Начало фразы говорилось вкрадчиво, потом громкость усиливалась, и конец уже был гневно-яростным. Часто это относилось к ее сыну Вите Лосеву, который был довольно непослушным, мягко говоря. Но больше всех запомнился молодой физик Анатолий Ильич Бевз.

Он внешне мало отличался от своих учеников-старшеклассников: быстрый, вихрастый. Объясняя кружение электронов и протонов вокруг ядра, он то и дело добавлял фразочки типа: «Они тут летают, летают по орбите, икру мечут». Все хохотали. Учителя были в основном старые, поэтому, как только появился Бевз, в него все влюбились…

Видя мои мучения с физкультурой, родители однажды все же купили мне (достали на базе!) «мастерку», причем цвета морской волны, с белой полосой на воротнике. Они надеялись, что хоть это привлечет меня к уроку. Был конец учебного года, весна, мы ходили на стадион мехзавода через дороги, а они грунтовые, можно утонуть в грязи. Мы, весь восьмой или девятый класс, столпились около этой топкой дороги в своих нарядных «мастерках» и легоньких кедах. Мальчишки, разбежавшись, перепрыгивали, а девчонки никак. Иннокентию не понравилась наша беспомощность, время шло, урок таял. Тогда он поднял каждую девчонку на руки и перенес. Я понимала, что тяжела для худого Иннокентия, сама его за шею обхватила, и он потащил на спине.