Поправки - Джонатан Франзен

«Ему нельзя сажать деревья, – проворчал Гари, сожалея, что налил себе маловато успокоительного. – Ему нельзя брать в руки мотыгу. Он на ногах-то едва держится».

«Гари, я понимаю, до конца жизни мы тут не протянем. Но я хочу в последний раз отпраздновать в этом доме настоящее семейное Рождество. И хочу, чтобы…»

«Если мы устроим Рождество, ты согласишься подумать о переезде?»

Лицо Инид вспыхнуло робкой радостью.

«Вы с Кэролайн могли бы приехать?»

«Обещать не стану, – сказал Гари, – но, если после Рождества тебе будет легче выставить дом на торги, мы конечно же постараемся…»

«Я буду счастлива, если вы приедете. Просто счастлива».

«Но, мама, надо же реально смотреть на вещи!»

«Продержимся этот год, – продолжала Инид, – проведем здесь Рождество, как просит Джона, а там посмотрим!»

После возвращения на Честнат-хилл ангедония обострилась. Зимой Гари на досуге перекраивал сотни часов домашних видеозаписей в двухчасовую кассету «Лучшие хиты Ламбертов», с которой мог бы снять высококачественные копии и разослать в качестве рождественских видеопоздравлений. Готовя окончательную редакцию, в сто первый раз просматривая любимые семейные эпизоды и прослушивая звучавшие за кадром любимые песни («Дикие лошади», «Снова и снова»), Гари уже не испытывал ничего, кроме ненависти, и к этим сценам, и к этим мелодиям. Затем в новой фотолаборатории он переключился на проект «Двести классических моментов семьи Ламберт» и понял, что фотографии не доставляют ему прежнего удовольствия. Годами он отбирал «Двести моментов», словно готовил идеально сбалансированный портфель, с огромным удовлетворением мысленно перелистывая образы, которые безусловно попадут в коллекцию. Теперь Гари недоумевал, на кого он, собственно, пытался произвести впечатление этими фотографиями, кого и в чем хотел убедить? Разве что себя самого. Бес толкал под руку: сжечь старые, давно любимые снимки. Но вся жизнь Гари строилась как исправленная версия судьбы Альфреда, и они с Кэролайн давно пришли к выводу, что Альфред страдает клинической депрессией, а депрессия, как всем известно, имеет генетические корни, это наследственный недуг, и, стало быть, не было у Гари другого выхода, кроме как стиснуть зубы и сопротивляться ангедонии, все силы положить на то, чтобы получать удовольствие…

Он проснулся с зудящей эрекцией. Кэролайн рядом.

На ночном столике еще горел свет, но в комнате было темно. Кэролайн лежала в позе мумии, спина плотно прижата к матрасу, под коленями подушка. Сквозь ставни в спальню проникал прохладный и влажный воздух уходящего лета. Нижние ветви платана почти касаются окна, ни ветерка, даже листок не шелохнется.

На ночном столике Кэролайн лежал том в твердом переплете: «Ничейная полоса. Как избавить вашего ребенка от отрочества, через которое прошли ВЫ» (Карен Тамкин, доктор философии, 1998).

Похоже, она спала. Длинные руки, все еще упругие (трижды в неделю бассейн в Крикетном клубе), вытянуты вдоль боков. Гари залюбовался изящным носиком, широким ярким ртом, светлым пушком и слегка блестевшей полоской пота на верхней губе, конусом светлой кожи в зазоре между подолом футболки и поясом старых гимнастических шорт «Суортмор-колледж». Ближайшая к Гари грудь распирала футболку, карминный ореол соска слегка проглядывал сквозь натянутую ткань.

Он погладил жену по волосам, и она вздрогнула всем телом так, словно из его руки ударил мощный разряд тока.

– В чем дело? – спросил Гари.

– Спина болит, умираю.

– Час назад ты хохотала и отлично проводила время, а теперь опять вступило?

– Кончилось действие мотрина.

– Чудесное воскресение боли.

– Ты мне доброго слова не сказал с тех пор, как я повредила спину.

– Потому что ты лжешь о том, как ты ее повредила.

– Господи, опять?!

– Два часа беготни и футбола под дождем – это не беда. Все дело в телефоне.

– Да, – подхватила Кэролайн, – потому что твоей матери жаль потратить десять центов и оставить сообщение на автоответчике. Она наберет, подождет до третьего гудка и бросит трубку, снова позвонит и снова бросит…

– Ты тут ни при чем! – съязвил Гари. – Моя мать виновата. Перелетела сюда из Сент-Джуда и пнула тебя в спину, от зловредности.

– Весь день я слышала, как телефон начинает звонить и тут же прекращает, начинает и прекращает! Нервы расшатались.

– Кэролайн, я видел, ты захромала прежде, чем побежала в дом! Я видел гримасу у тебя на лице! Не пытайся меня уверить, что тогда тебе еще не было больно!

Кэролайн покачала головой:

– Знаешь, что с тобой?

– А потом еще и подслушивала!

– Ты знаешь, что с тобой происходит?!

– Сняла трубку с единственного свободного аппарата в доме и имела наглость уверять меня, будто…

– Гари, у тебя депрессия. Ты это понимаешь?

– Не думаю! – рассмеялся он.

– Мрачный, подозрительный, одержимый! Бродишь по дому чернее тучи. Плохо спишь. Ни от чего не получаешь удовольствия.

– Уходишь от разговора, – сказал он. – Мама позвонила, чтобы задать совершенно разумный вопрос насчет Рождества…

– Разумный! – рассмеялась Кэролайн. – Гари, Рождество для нее – пунктик. Она бредит им.

– Право, Кэролайн!

– Так и есть!

– В самом деле, Кэролайн! Скоро им придется продать дом, они хотят, чтобы мы все приехали к ним в последний раз, пока они еще живы, слышишь, Кэролайн, пока мои родители еще живы…

– Мы давно условились на этот счет. Решили, что пять человек, у которых дел по горло, не полетят в разгар праздников через полстраны, чтобы два человека, которым абсолютно нечего делать, могли сидеть у себя дома. Я всегда с радостью готова их принять…

– Вранье!

– И вдруг вы меняете правила!

– Ты вовсе не принимаешь их «с радостью», Кэролайн. Дошло до того, что они отказываются проводить у нас более двух суток.

– По моей вине? – Свои жесты и ужимки Кэролайн адресовала потолку, выглядело это жутковато. – Ты никак не хочешь понять, Гари: у нас здоровая в эмоциональном плане семья. Я – любящая мать, активно вовлеченная в жизнь детей. У меня трое развитых, творческих, эмоционально здоровых детей. Если ты ищешь проблемы в нашем доме, посмотри на себя!

– Я высказал вполне разумное предложение, – сказал Гари, – а ты уверяешь, что у меня депрессия.

– А ты даже не догадывался?

– Как только речь зашла о Рождестве, у меня сразу появилась «депрессия»!

– Нет, тебе правда ни разу за последние полгода не приходило в голову, что у тебя может быть клиническая проблема?

– Называть человека «сумасшедшим» – крайнее проявление враждебности!

– Вовсе нет, если у человека в самом деле клиническая проблема.

– Я предлагаю поехать в Сент-Джуд, – сказал Гари. – Если ты не готова спокойно обсудить этот вопрос, я сам приму решение.

– Да неужели? – презрительно фыркнула Кэролайн. – Может быть, Джона и поедет с тобой. Посмотрим, удастся ли тебе посадить в самолет Аарона и Кейлеба. Пойди спроси их, где они предпочтут провести Рождество. Спроси их, на чьей они стороне.

– Я думал, мы одна семья, – вздохнул Гари, – и все делаем вместе.

– Это ты принимаешь единоличные решения.

– Неужели мы рассоримся?

– Ты очень переменился.

– Кэролайн, Кэролайн, это просто смешно! Почему не сделать исключение? Только на сей раз!

– У тебя депрессия, – подытожила она. – Я тоскую по тебе прежнему. Не могу больше жить с впавшим в депрессию стариком.

А Гари тосковал по прежней Кэролайн, которая лишь несколько ночей назад жалась к нему в постели, когда за окном громыхала гроза, по той Кэролайн, которая вприпрыжку подбегала к нему, когда он входил в комнату, по девочке-полусироте, которая всей душой желала быть на его стороне.

Но ему нравилась и ее решительность, нравилось, что она во всем отличается от Ламбертов и не питает ни малейшей симпатии к его родителям. Годами Гари собирал некоторые высказывания жены, пока они не сложились в его личные десять заповедей, в «классическую десятку Кэролайн». В них он черпал силы и уверенность:

1. У тебя нет ничего общего с отцом.

2. Ты не обязан извиняться за покупку «БМВ».

3. Твой отец эмоционально подавляет твою мать.

4. Мне нравится твой вкус, когда ты кончаешь.

5. Работа – наркотик, погубивший твоего отца.

6. Купим и то и другое!

7. Твои родители болезненно относятся к еде.

8. Ты неотразимо красив.

9. Дениз завидует всему, что у тебя есть.

10. В страдании нет ничего хорошего.

Годами Гари мысленно твердил этот символ веры и чувствовал себя в долгу перед Кэролайн за каждую ремарку, но теперь усомнился, все ли здесь истинно. Вдруг истины здесь вовсе нет?

– Завтра утром позвоню в турагентство, – сказал он.

– А я тебе говорю, – незамедлительно откликнулась Кэролайн, – позвони доктору Пирсу. Тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

– Хорошо бы с тем, от кого можно услышать правду.