Саван для блудниц - Анна Данилова

Люда, где вы это нашли? Что вы на меня так смотрите?

– А это что такое? – Голубева достала из сумочки еще один листок. Еще одна записка, и с абсолютно тем же текстом.

– Их что же, было две?

– Две. И обе я нашла на дне мусорного ведра… Хорошо, что муж не успел выбросить…

– Здесь не указано имя адресата, а им мог быть кто угодно. И числа нет.

– Правильно. Вы, Виктор Львович, подумали точно так же, как я, что эту записку написал Вадик Льдов. Но это еще надо доказать, ведь верно? К тому же записки две… Что это может означать?

– Скажите, Людмила Борисовна, честно и откровенно: где была ваша дочь в пять часов пятого апреля? Неужели вы не понимаете, как это важно. Вполне вероятно, что вашу дочь ТОЖЕ УБИЛИ…

– Да вы что!

– А то, что она могла прийти в кабинет географии в пять часов и увидеть там УБИЙЦУ, неужели вы не понимаете? Ваша Наташа могла оказаться свидетельницей убийства, и ее отравили…

– Но ведь мы с мужем были весь вечер дома, и к нам никто не заходил.

– Убийца мог прийти ночью, когда вы уже спали… А Наташа сама могла открыть ему дверь – такие случаи бывают… – Он пожалел, что не может рассказать ей о псевдоограблении Горкиных, ведь не кто иной, как сам Женя Горкин, открыл ночью дверь своей квартиры и вынес все, что только можно было…

Так почему бы и Наташе не открыть дверь человеку, которого она любила или встречалась с ним, заранее договорившись об этом. Возможен еще один вариант: она думала, что открывает именно ему, а в квартиру вошел совершенно другой, тот самый, который убил Льдова…

– Может быть, вы и правы. Когда мой муж возвращался с работы поздно ночью, я никогда не слышала – наша спальня находится довольно далеко от входной двери.

– Надо сказать, что записки хорошо сохранились, хотя прошло уже несколько дней и они могли испортиться…

– Дело в том, что мусор мы складываем в полиэтиленовые пакеты, знаете, такие тонкие, прозрачные. Так вот, один пакет все эти дни пролежал под дверью.

Муж, когда идет на работу, забирает мусор с собой и выбрасывает в бак во дворе.

А этот пакет он не выбросил… Кстати, там же, в этом пакете, я нашла еще несколько акварелей, похожих на ту, что я вам отдала. Помните, там на мосту двое – мальчик в оранжевом свитере и девочка в розовой кофте… Так вот, девочка на ТЕХ акварельках, что я нашла сегодня утром, НЕ В РОЗОВОЙ КОФТЕ, а в полосатой, как тельняшка…

– Вам это о чем-нибудь говорит?

– Да, говорит. Такая полосатая блузка есть у Наташи, в то время как розовой – нет. Вот я подумала, а что, если она в последней акварели нарисовала НЕ СЕБЯ, а какую-нибудь другую девочку, у которой есть розовая кофточка?

Понимаете, она сначала могла представлять себя рядом с Вадиком на мосту, а потом, узнав что-то, например, о том, что он встречается с другой девочкой, нарисовала их. Или – наоборот. А вы не могли бы отдать на экспертизу все эти акварельки, чтобы определить, какая из них была нарисовала раньше, а какая – позже?

– Вы принесли их с собой?

– Принесла, но только они грязные и помятые… Я положила их в пакет…

– Давайте их сюда, я попробую что-нибудь сделать. Вы еще что-то хотите мне сказать?

– Да. Не знаю, правильно ли я сделала, что позвонила Лене Тараскиной, но больше я никого не застала… Дело в том, что я спросила ее, не знает ли она, у кого из ее знакомых девочек есть розовая кофта, и Лена, нисколько не задумываясь, назвала мне Олечку Драницыну. Есть у них в классе такая девочка.

Она заметно отличается от своих одноклассниц, во-первых, своей красивой, хотя и довольно простой внешностью, и, как ни странно, полным отсутствием косметики на лице, что встречается очень редко… Моя Натали накладывала на себя килограммы пудры, грима и румян, она из дома-то не могла выйти без всего этого… А вот Олечка Драницына обходится даже без туши для ресниц. Я понимаю, вам, как мужчине, это ни о чем не говорит, а мне говорит.

– И о чем же?

– О том, что кто-то внушил Оле, что без косметики ей лучше.

– Я не улавливаю вашей мысли…

– Наши дети не особенно-то слушаются родителей, да еще таких, как Олина мама…

– А какая у нее мама?

– Обыкновенная. Безработная и, по-моему, совершенно затюканная и не следящая за собой женщина… Думаю даже, что она пьет. Вот я и подумала, а что, если у Оли есть кто-то, ну, какой-нибудь мужчина, который…

– … который не разрешает ей красить ресницы?

– Да, именно. Мне еще Натали говорила, что у Оли есть какой-то не то дядя, не то дедушка, которому она помогает по дому, а тот дает ей иногда деньги…

– Надо это выяснить. А это как-то связано с розовой кофточкой, с которой мы начали наш разговор?

– Думаю, что да, потому что эта кофточка, по словам Тараскиной, стоит довольно дорого.

– А как вы объяснили этой самой Тараскиной (кстати, я, кажется, вспомнил ее, она ходит в черной коже и бренчит цепями?!) свой интерес к розовой кофточке?

– Я ей вообще ничего не объясняла, просто спросила, и все. А про то, что кофточка дорого стоит, мне сказала сама Лена.

– Просто так?

– Почти. Сначала она попросила меня описать эту кофту, и когда я припомнила, что она простая, на пуговицах (больше на акварели не разглядишь), то Лена заявила, что, мол, хоть она и простая, зато английская, что ей сносу нет и стоит она дорого… Я еще подумала тогда, что Лена с кем-то уже обсуждала эту тему… Они же, девчонки, завидуют друг дружке.

Голубева, наверное, до сих пор держала себя в руках и разговаривала так, словно ее Натали жива, и только сейчас в ее глазах появились слезы – она «вспомнила», где находится и по какому поводу…

– Я закурю?

– Конечно, курите.

– Еще Тараскина рассказала мне о том, что у них в школе решили срочно устроить медосмотр для девятиклассников, но на него почти никто не пришел. Что и говорить, дети сейчас другие, и они знают свои права. Разве насильно уложишь девочку на кушетку?.. А ведь если бы уложили, то я и о своей дочери своевременно узнала бы все… Да что там говорить – я сама во всем виновата…

Просмотрела, просмотрела, и еще раз – просмотрела. Я только и знала, что она влюблена в Вадика…

– Если хотите, я вас подвезу.

– Подвезите, если не трудно, тем более что у меня что-то кружится голова. Да не забудьте про акварельки… И как это мы их не выбросили? Виктор Львович, а что, если Наташа действительно видела все, что произошло в географическом кабинете в тот день? Неужели ее могли потом отравить? Какой кошмар…

* * *

Она вышла из гостиницы еще затемно, было около пяти утра. Добралась на такси до вокзала, потому что посчитала, что только там можно в такое время разжиться горячим кофе, а заодно и позавтракать.

Заспанная буфетчица за стойкой вокзального кафе сварила ей сосиски, приготовила салат из свежих помидоров и подогрела пирог с яблоками.

Юля села за столик, лицом в окну, за которым в синеватой мгле продолжал идти дождь, и спросила себя, что она здесь делает, кто толкнул ее в спину и заставил покинуть теплую постель и мчаться по холодному и мокрому, содрогающемуся от ветров городу на вокзал, чтобы пить жидкий, но страшно дорогой кофе и давиться сосисками с душком?…

Она отодвинула от себя тарелку, отпила еще немного кофе и, повернувшись, взглянула на буфетчицу, которая, уютно устроившись на высоком табурете и уложив свою круглую щекастую физиономию на поверхность стойки, любопытными глазами смотрела на свою подопытную посетительницу, которой только что продала тухлятину, и теперь, как садистка, наблюдала, что за этим последует.

– Где тут у вас линейный отдел милиции? – спросила Земцова довольно спокойно, хотя тошнота уже подкатывала к горлу и грозила выплеснуться во что-то более серьезное и неотвратимое: она все же успела проглотить кусочек сосиски.

– Милиция? А зачем вам милиция? – спросила буфетчица, вскочив с табурета, и, как потревоженная птица, смешно наклонив голову набок, вытаращила глаза на стоящую перед ней побледневшую Земцову. – Шляетесь где-то ночами, пьете всякую гадость, а я виновата?! Ты, – она осадила свою начинающую бунтовать посетительницу, которую приняла за шлюху, этим оскорбительным «ты», – без чемодана, без сумки, в руках портмоне, набитое долларами, думаешь, я не заметила? И теперь скажи, что ты командированная, скажи, а я послушаю… Ходят тут всякие, заразные…

Но она не успела договорить – салат вместе с еще теплыми сосисками, вымазанными в едкой желтой горчице, полетел прямо в ее щекастую физиономию, залепив глаза и рот ею же приготовленным ранним завтраком. Следом на крахмальный кокошник выплеснулись остатки желудевого напитка, который здесь принято было считать натуральным кофе.

– Шестьдесят рублей на стойку, и быстро, – Юля держала на расстоянии вытянутой руки свое удостоверение. – А не то разнесу всю витрину…

Но буфетчица оказалась не из пугливых и, очевидно, была привычна к подобным выходкам посетителей. Она бросилась в подсобку, откуда быстро вызвала по телефону милицию. Спустя пару минут со стороны лестницы показались двое молоденьких милиционеров, которые, увидев превращенное в палитру из красных, желтых и зеленых пятен лицо окончательно проснувшейся буфетчицы и приблизительно представляя себе, что здесь произошло, увели даже не пытавшуюся сопротивляться симпатичную и хорошо одетую девушку в то самое линейное отделение милиции, куда она и сама собиралась пять минут назад.