Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

Глава вторая

Он просыпается от неожиданной тишины. Двигатель молчит, машина стоит на перекрестке, часы показывают полночь. Он один внутри, все остальные вышли размяться на свежем воздухе. Он спускается по приставной лестнице на похрустывающий снег и с удивлением обнаруживает, что, несмотря на жгучий мороз, глубокое ночное небо над ним совершенно очистилось и утыкано теперь мириадами колючих, сверкающих точек. Видно, им действительно удалось оторваться от снежной бури. Фары выхватывают из темноты небольшую освещенную площадку, и он видит, что братья-водители, дымя сигаретами, стоят у передних колес и по очереди толкают ногами шины, проверяя, не пора ли их подкачать. Тут же топчется Временный консул и, завидев Кадровика, радостно машет ему издали заснеженной веткой. Фотограф с аппаратом в руках кружит около машины, видимо пытаясь использовать остановку, чтобы запечатлеть их необычный экипаж, а мальчишка, уже не красный, а, скорее, посиневший от холода, стоит рядом со Змием и замерзшими, негнущимися пальцами переписывает в его блокнот буквы чужого языка с дорожного указателя.

В Иерусалиме сейчас десять вечера. Самое время сообщить хозяину о неожиданно задуманном путешествии. Старик, разумеется, может осудить рискованную затею, но издалека, из Иерусалима, вряд ли сумеет навязать ему отказ от принятого решения. Даже Старик не властен над всем. Да, пожалуй, сейчас можно, не опасаясь, позвонить ему, где бы только найти тут укромное место? Впрочем, место тут же находится — за прицепом, по соседству с гробом, который, из-за высоких колес платформы, оказывается буквально на уровне глаз. Как странно — металлический ящик сплошь покрыт тонкими чешуйками инея, словно устлан мельчайшей белой стружкой. Чешуйки слиплись так плотно, что отколупнуть невозможно. От ящика веет смертным холодом, и пальцы, случайно прикоснувшись к нему, инстинктивно отдергиваются, как обожженные.

Ну, вот, телефонная антенна выдвинута до упора, но сигнала соединения всё равно нет. Видно, батарейка действительно разрядилась до конца. И всё этот проклятый Змий с его вчерашними дурацкими разговорами! Теперь они рискуют весь остальной путь проделать отрезанными от мира. Где тут найдешь подзарядку, в этой глуши?

— Что значит — «где»? — удивляется подошедший между тем Временный консул, видно угадав размышления Кадровика. — Смотрите, наши водители мчали, как черти, треть дороги уже за нами, и до ближайшей гостиницы всего каких-нибудь пятьдесят километров. Но они просят вашего разрешения сделать по пути небольшой крюк на север. Тут неподалеку, в долине, находится знаменитая в здешних местах военная база, бывший секретный подземный город, там сейчас сделали интересный музей…

— Музей? На военной базе?

Да, а почему он удивляется? Конечно, холодная война кончилась, и вообще ситуация в мире иная, теперь не нужно, как прежде бывало, заканчивать все разговоры о вечном мире немедленной угрозой новой войны, но экономическое положение тут в стране тяжелое, военный бюджет режут прямо по живому, так что некоторые армейские части, особенно здесь, на окраине, оказываются буквально на грани нищеты. Надо как-то себя прокормить, вот и пускаются во все тяжкие — кто продает старое военное оборудование, вроде этой бронемашины, а то даже и танки, кто сдает помещения на своих прежних базах под гостиницы или рестораны, а есть и такие, которые на этих же базах организуют общедоступные музеи для туристов. А на этой базе сам Бог велел. Кому не хочется посмотреть на атомное бомбоубежище высшей секретности, в котором бывшие бонзы собирались отсидеться в случае Третьей мировой войны?

— И ради этого делать такой крюк?

Как раз в том-то и дело, что крюк не такой уж большой. Просто почти даже незаметный крючок — двадцать — тридцать километров в обе стороны. Наши водители, Кадровик должен их понять, слышали от других шоферов об этом подземелье, вот и загорелись идеей теперь туда заглянуть, раз уж так случилось, что оказались почти рядом. И он по своему опыту знает, что шоферов лучше уважить. С ними ведь и дальше ехать, до самого конца, а потом еще обратно всю дорогу. Да и музей действительно должен быть интересный. Они говорят, что там показывают на экранах весь сценарий возможной атомной войны. Как всё происходило бы в случае приказа на превентивный удар, откуда должны были выйти ракеты первого эшелона, откуда — второго, откуда — ответные, после удара противника и после очередного своего, — словом, вся атомная война в разрезе, легко представить себе, что осталось бы от планеты, нажми кто-нибудь и впрямь на эту свою красную кнопку. К тому же там можно и переночевать, ребятам рассказывали, что там есть вполне приличная гостиница, а при ней отличный ресторан. А времени это много не займет, одну ночь, да и куда им сейчас спешить, от вьюги они оторвались, а эта старуха еще Бог знает когда вернется из своего паломничества. Приедем слишком рано — и придется сидеть там в этой дыре, на краю света, и ждать. И насчет нашей покойницы тоже ведь нечего беспокоиться — врач, в городе, когда прочел заключение из Абу-Кабира, сразу сказал, что ее можно еще долго хранить, тем более вон какая холодина кругом…

И Временный консул, как будто в доказательство, указывает на мерзлые стружки, налипшие на металлический ящик. Подошедший тем временем мальчишка с опаской и удивлением поглядывает на эти белые чешуйки, но прикоснуться к гробу матери, видно, не решается, просто стоит и смотрит, а из его приоткрытого рта поднимается в воздух облачко пара. Да, в который уж раз думает Кадровик, если у его матери было такое же лицо, значит, я и в самом деле не заметил красоту, которая прошла со мной совсем рядом. Но тут он замечает Журналиста, который приближается к ним, и, вспомнив о своих начальственных обязанностях, поворачивается к консулу. Хорошо, давайте свернем в этот музей атомных игрушек. Только на одном условии — не больше суток на весь этот крюк, на всё про всё, больше задерживаться он не хочет.

— Не больше суток, — радостно соглашается Временный консул. — Кстати, и батарейку вашу мы тоже сможем там подзарядить.

Он поворачивается к водителям, чтобы сообщить им о принятом решении, и, пока он переводит им его на местный язык, Кадровик, глядя на Змия, свернувшего к трапу машины, вдруг припоминает: а ведь в самом деле, в тот год, когда он учился в университете, перед уходом на сверхсрочную, там и впрямь мелькала в коридорах похожая фигура, правда — намного более худая. Так вот почему этот Змий так настойчиво именует его «старым приятелем»!

Мальчишка забирается в машину следом за Змием, и, судя по слабой улыбке, которой он отвечает Журналисту, между ними уже установилось какое-то молчаливое взаимопонимание — не иначе как Змий, в пику Кадровику, хочет войти в доверие к «оставшемуся сиротой мальчугану», как наверняка назовет этого юного пьянчугу в очередной своей статье, чтобы придать ей побольше слезливой драматичности, — и этим его сомнительным маневрам следует вовремя положить конец. Но Змий, кажется, обидчив, слишком резкий тон, пожалуй, только раззадорит его. Кадровик решает сменить пластинку и, усаживаясь на своем сиденье, тоже улыбается Журналисту.

— А знаешь, — добродушно признается он, — я только сейчас понял, почему сразу тебя не узнал. Тогда, в университете, ты был, скорее, тощий — маленький, узкий и тощий, совсем как настоящая змея…

Удивленный его приятельским тоном, Журналист поднимает на него острый взгляд, но, не заметив в его лице никакого подвоха или насмешки, облегченно улыбается:

— Лучше не напоминай мне о тогдашней худобе. Я ее навеки утратил и не перестаю оплакивать по сей день. А вот ты, я тебе скажу, ничуть не изменился. И не только внешне. Ты и по сути остался улиткой, которая сворачивается и прячется в свою раковину при любом прикосновении. Теперь ты убедился, что я тебя не обманывал, когда говорил по телефону, что мы когда-то вместе слушали лекции по философии? Но я-то тебя запомнил совсем не по внешности и не по каким-то там глубоким мыслям, а из-за той потрясающей девицы, которая прямо вешалась тогда тебе на шею. Помнишь?

— Да, я знаю, кого ты имеешь в виду, — сухо говорит Кадровик.

— И что с ней потом стало? Вы поженились?

— Далась тебе эта девица, — беззлобно говорит Кадровик. — Хочешь вставить в будущий рассказ еще одну красочную деталь? Пошлешь к ней своего Фотографа?

— Да нет, не волнуйся. Я просто так, как старый знакомый, без всякой профессиональной корысти.

— А что, у тебя случается хоть минута, когда ты совершенно бескорыстен? — с искренним недоверием спрашивает Кадровик. — У меня, например, такое впечатление, будто ты и во сне что-то высматриваешь и вынюхиваешь, чтобы потом настрочить что-нибудь этакое, на убой.

— Ну, это ты уже зря. Это ты сильно преувеличиваешь, — так же добродушно посмеивается Журналист. — Видно, я тебя сильно обидел. Тогда вот что, положа руку на сердце — извини, если так. Я искренне и торжественно прошу у тебя прощения, и давай помиримся на этом, идет? Но скажи, куда ты все-таки тогда исчез? Совсем бросил университет или просто сменил философию на что-то другое?