Михаил Строгов - Жюль Верн

Переход от лагеря до Томска в таких условиях — под угрозой солдатских кнутов — оказался смертельным для многих и страшным для всех. Люди шли через степь по дороге, над которой после прохождения эмира с его авангардом пыль стояла столбом. Двигаться было приказано ускоренным маршем. Даже короткие остановки устраивались редко. И те сто пятьдесят верст, которые предстояло пройти под палящим солнцем, сколь быстро ни шагай, все равно казались нескончаемыми!

Совершенно бесплодная местность тянется по правому берегу Оби вплоть до подножия отрогов Саян, идущих с юга на север. Разве что чахлые и выжженные солнцем кустарники нарушают местами однообразие обширной равнины. Из-за отсутствия влаги здесь не увидишь возделанных полей. Воды не хватало прежде всего пленным — из-за тяжелых переходов их постоянно мучила жажда. Чтобы выйти к какому-нибудь притоку, пришлось бы отклониться верст на пятьдесят восточнее — к самому подножию отрогов, создающих водораздел меж бассейнами Оби и Енисея. Там течет Томь, малый приток Оби, пересекающий Томск, перед тем как раствориться в одной из могучих артерий севера. Там в изобилии вода, не страдает от засухи степь, не такая уж жаркая стоит погода. Но начальники конвоя получили жесткое предписание следовать до Томска кратчайшим путем, ибо эмир все еще опасался, как бы какая-нибудь русская колонна, появившись с севера, не ударила с фланга и не отрезала ему путь. Между тем Великий сибирский тракт, во всяком случае на отрезке между Колыванью и крохотным поселком Забедьево, проходил вдали от берегов реки Томь, но именно этим большим сибирским трактом и надо было двигаться.

Нет смысла задерживаться долее на страданиях обездоленных пленников. Многие сотни их погибли в степи, и трупам оставалось лишь ждать, пока волки, вернувшись с приходом зимы, не сожрут их забытые кости.

Подобно тому как Надя всегда была рядом, готовая прийти на помощь старой сибирячке, так и Михаил Строгов, движимый состраданием, оказывал более слабым товарищам по несчастью всяческие услуги, какие только были возможны в его положении. Подбадривал одних, поддерживал других, не щадил себя, появляясь то тут, то там, — пока копье всадника не вынуждало его вернуться на место в указанном ряду.

Почему он не пытался бежать? Потому, что окончательно решил: пускаться напрямик через степь имеет смысл лишь тогда, когда она станет для него безопасной. Он укрепился в мысли дойти до Томска «за счет эмира», и в общем был прав. Наблюдая многочисленные отряды, что проносились по обеим сторонам конвоя то на юг, то на север, он убеждался, что не успел бы пройти и двух верст, как был бы схвачен. Равнина просто кишела татарскими конниками — порой казалось, будто они появляются прямо из-под земли наподобие тех вредных насекомых, что после ливня полчищами вылезают на поверхность. Кроме того, побег в нынешних условиях оказался бы неимоверно трудным, если не невозможным. Солдаты охраны проявляли необычайную бдительность, ведь любая оплошность стоила бы им головы.

Наконец 15 августа к концу дня конвой достиг поселка Забедьево, что в тридцати верстах от Томска. В этом месте дорога подходила к берегу Томи.

Первым движением пленников было броситься в воды реки; но надсмотрщики не позволили им выйти из рядов, пока не будет разбит лагерь. Хотя в это время года течение Томи очень бурное, какой-нибудь смельчак или отчаявшийся безумец мог им воспользоваться и устроить побег; поэтому и были приняты самые строгие меры бдительности. По реке установили на якорях реквизированные в Забедьево лодки, которые образовали сплошную цепь непреодолимых препятствий. А границу лагеря, подходившую вплотную к околице поселка, охранял надежный караул.

Михаил Строгов, который с этой минуты вновь мог прийти к мысли о побеге в степь, после тщательной оценки ситуации понял, что в этих условиях задуманный план осуществить почти невозможно, и, не желая рисковать понапрасну, решил ждать.

Всю эту ночь пленникам пришлось стоять лагерем на берегу Томи. Эмир и в самом деле отложил размещение своих войск в Томске на следующий день. Открытие в этом важном городе штаб-квартиры татар было решено отметить военным праздником. Городскую крепость Феофар-хан уже занял, однако, в ожидании торжественного вступления в город, основные силы татарского войска стояли биваком под стенами Томска.

Иван Огарев оставил эмира в Томске, куда оба прибыли накануне, а сам вернулся в лагерь Забедьево. Вместе с арьергардом татарской армии он собирался выступить отсюда на следующий день. Ему приготовили дом, где бы он мог провести ночь. А на восходе солнца конники и пехотинцы должны были под его командованием двинуться к Томску, где эмир хотел принять их с пышностью, как это свойственно азиатским самодержцам.

Когда остановка была организована, пленники, изможденные тремя днями перехода и томимые нестерпимой жаждой, смогли наконец напиться и немного перевести дух.

Солнце уже село, но горизонт еще пылал в лучах заката, когда Надя, поддерживая Марфу Строгову, спустилась на берег Томи. Им долго не удавалось пробиться сквозь ряды людей, столпившихся на берегу, и лишь теперь они пришли в свой черед утолить жажду.

Старая сибирячка наклонилась над свежей струей, и Надя, зачерпнув в пригоршню воды, поднесла ее к губам Марфы. Потом освежилась и сама. Вместе с этой благотворной влагой старая женщина и юная девушка вновь обрели жизнь.

Отходя от берега, Надя, выпрямившись, вдруг застыла на месте. Из горла ее вырвался невольный крик.

В нескольких шагах от нее стоял Михаил Строгов!.. Это был он!.. Девушка ясно видела его лицо в последних отблесках заката!

Услышав Надин крик, Михаил Строгов вздрогнул… Но он достаточно владел собой, чтобы не произнести слова, которое могло бы его выдать.

И тут же, рядом с Надей, он узнал свою мать!..

Пораженный неожиданной встречей и боясь не совладать с собой, Михаил Строгов прикрыл рукой глаза и тотчас удалился.

Надя инстинктивно метнулась было к нему, но старая сибирячка прошептала ей на ухо:

— Не двигайся, дочка!

— Но ведь это он! — возразила Надя прерывающимся от волнения голосом. — Он жив, мама! Это он!

— Это мой сын, — ответила Марфа Строгова, — это Михаил Строгов, а я, как видишь, ни шагу не сделала ему навстречу! Следуй моему примеру, дочка!

Михаил Строгов пережил одно из самых сильных потрясений, которые только выпадают на долю человека. Его мать и Надя здесь. Обе пленницы, слившиеся в его сердце почти воедино, по Божьей воле нашли друг друга в общей беде! Стало быть, Надя знает, кто он. Нет, ибо он заметил жест Марфы Строговой, удержавшей ее, когда та хотела броситься к нему! Значит, Марфа Строгова все поняла и сохранила свою тайну.

Ночью Михаил Строгов раз двадцать был на грани того, чтобы рискнуть подойти к матери, но подавил в себе горячее желание обнять ее и еще раз пожать руку своей юной спутнице! Малейшая неосторожность могла погубить его. К тому же он поклялся не видеться с матерью… И по своей воле он с нею не увидится! Как только он доберется до Томска — раз уж нельзя бежать этой ночью, — он тотчас уйдет в степь, даже не поцеловав этих двух женщин, в которых сосредоточилась для него вся жизнь и которых он оставлял под угрозой бессчетных напастей!

Итак, Михаил Строгов надеялся, что эта новая встреча в лагере Забедьево не будет иметь нежелательных последствий ни для его матери, ни для него самого. Но он не знал, что кое-какие подробности этой сцены, сколь мимолетной она ни была, успела перехватить Сангарра, шпионка Ивана Огарева.

Цыганка находилась тут же на берегу, в нескольких шагах, следя, как всегда, за старой сибирячкой, которая об этом не подозревала. Она не заметила Михаила Строгова, успевшего скрыться как раз в тот миг, когда она обернулась в его сторону; однако движение, которым его мать удержала Надю, не ускользнуло от ее внимания, а блеск в глазах Марфы все ей сразу объяснил.

Теперь она не сомневалась, что сын Марфы Строговой, царский гонец, находится здесь, в Забедьеве, среди пленников Ивана Огарева!

Самого его Сангарра не знала, но она знала, что он здесь! Поэтому она не стала его разыскивать, ибо в темноте, среди несметной толпы, это было невозможно.

Не имело смысла и продолжать шпионить за Надей и Марфой Строговой. Обе эти женщины будут теперь заведомо настороже, и застигнуть их на чем-либо, что могло бы скомпрометировать царского гонца, представлялось невозможным.

Теперь цыганка думала лишь об одном: предупредить Ивана Огарева. И поэтому тотчас покинула лагерь.

Через четверть часа она дошла до Забедьева и была проведена в избу, которую занимал первый помощник эмира.

Иван Огарев принял цыганку незамедлительно.

— Чего тебе, Сангарра? — спросил он.

— Сын Марфы Строговой в лагере, — ответила Сангарра.