Главная роль - Павел Смолин

он. — Было бы разумным вернуть Кирила в матросы, а Остапа — его ведь так зовут? — в казаки.

— Кирил очень полезный, — вступился я за писаря. — У него торговое чутьё…

Николай поморщился, я продолжил:

— … На выданный ему капитал он сделает состояние и будет до конца дней за это благодарен. Верные люди…

— Что толку с преданного купца? — отмахнулся Николай.

— Помимо покупки барахла, он договорился с американскими торговцами — к нашему прибытию домой они привезут, например, бананы. Мы с тобой их пробовали, а твои будущие подданные — нет. Угости десяток крестьян бананами, и они тоже это запомнят, и, когда какой-нибудь анархист или идиот придет в их деревню подбивать на бунт, они поколотят его палками, потому что будут помнить твою заботу.

Нахмурившись, Никки попытался — потому что мне пофигу — придавить меня взглядом:

— Ты считаешь, что меня должен пугать бунт на окраинах Империи?

— Бунты армия разгонять умеет, — кивнул я. — Страх хорош на короткое время, но любовь позволит держать народ в покорности сколь угодно долго. Аристократия, прости за такие слова, Высочайшим вниманием избалована, и у нее все есть, поэтому и их лояльность стоит дорого. Любовь и преданность народа стоят гораздо дешевле. Толпа — это страшное оружие, и у царя должна быть возможность натравить разгневанную толпу туда, куда ему нужно.

— Поразительный цинизм! — ужаснулся Николай. — Я не желаю слышать подобных рассуждений. Если ты начал измерять верность долгу в деньгах, значит в своем увлечении торговлей ты зашел слишком далеко. Я прошу тебя найти достойную свиту и впредь не приближать к себе случайных людей. Особенно не назначать их секретарями — на такой важной должности должен находиться тот, кому можно доверять.

— Остап не умеет врать, — пожал я плечами. — Я помогу ему отдать отцовские долги, оплатить учебу сестры, и более преданного секретаря будет не найти во всей Империи.

— Почему ты считаешь всех вокруг предателями? — поднял на меня бровь Николай.

Потому что знаю, чем закончится твое офигительное правление, царь-тряпка. Давит на меня старший брат, а мне придется сделать вид, что я его слушаюсь — отдам малое, чтобы потом в случае необходимости напомнить об этом и выторговать большее.

— По прибытии во Владивосток я заменю Кирила и Остапа теми, кого ты сочтешь достойными, — пообещал я. — Японцы — очень подозрительные, и будут много дней совещаться о том, как им стоит воспринимать появление у меня нового секретаря из казаков. Это так забавно! — и я легкомысленно заржал.

Николай хохотнул и покивал — договорились. Что ж, до Владивостока еще далеко, и может быть у меня получится отстоять Остапа. Кирила отстаивать особо и не надо — мы с ним так и так разбежимся по возвращении домой, чтобы иногда встречаться для обсуждения совместных дел. Ну не хочу я придворного жополиза в секретарях! Они — придворные — с Высочайших рук поколениями кормятся, а значит обросли связями, своими и чужими интересами, и, возможно, носят в клювике инфу иностранным шпионам — в эти времена их как грязи, и никто с этим бороться не собирается. Само понятие «секретности» специфическое — мир еще не понял, что существуют только государственные интересы, и научные деятели, например, стараются как можно громче проорать на весь мир о новом открытии.

После разговора мы разошлись по номерам, и, расстроенный попыткой Никки влезть в мои дела — только мне в его дела лезть можно, в обратную сторону нефиг! — я лег спать.

После завтрака мы покатались по Нагасаки «инкогнито» — на рикшах, скупая содержимое всех лавок по пути. Через полтора часа такого досуга принц Арисугава предложил нам с Никки посетить чайный домик — из Киото привезли парочку лучших гейш специально для нас. Цесаревич согласился, я был не против, и нас отвезли к чайному домику, мимо которого, я готов поклясться, я проезжал еще в первый «японский» день, но изменился он разительно: крылечко было новым, наросший на камнях забора мох эстетично подровняли, заменили калитку и бумагу раздвижных дверей, подновили рисунки. Японский экспресс-ремонт!

Сидящая на фоне украшенной журавлями ширмы красивая японка с побеленным лицом и зачерненными зубами, одетая в бело-розовое кимоно, играла на сямисэне пронзительную мелодию, в которой слышались месящие грязь рисовых полей босые ноги, трещащий хворост в очаге, стук деревянных молотков, шорохи опадающих листьев и завывание холодного зимнего ветра.

Вторая красавица танцевала, четко выверенными движениями, едва ощутимо самыми кончиками ассоциативных рядов, иллюстрируя застывшую во времени историю Старой Японии. Воины приходят и уходят, Империи зарождаются и рушатся, но деревня меняется медленно и неохотно. Что ей эти «реставрации» в сравнении с мириадами циклов от посадки до урожая? И не такое видала!

Романтизирую, конечно, но конкретно сейчас, в этот прекрасный момент, думать о том, как выглядит деревня на самом деле, не хочется.

Казалось — сейчас откроется дверь, и в нее войдет легендарный Слепой Ичи со своим замаскированным под трость мечом, сядет рядом и выложит на стол кучу денег, выигранных у местных маргиналов в кости.

Совсем другой уровень — старик в рёкане играл мастерски, но играл фоновые мелодии, под которые приятно выпить с другом Арисугавой. Сейчас я сижу рядом с Николаем, а высокоуровневые гейши показывают нам целостную аудиовизуальную программу, от которой я получаю огромное эстетическое удовольствие, а Никки больше смотрит на прискорбно редко выглядывающие из-под кимоно запястья и стопы танцовщицы.

Разъяснительную работу с братом я провел заранее: с гейшей можно только по любви или за большие деньги (достаточные для открытия собственного чайного дома), иначе нечестно. Цесаревича такое устраивает — за весело проведенную ночь он подарил Митинаге Эй ожерелье ценой в двадцать с копейками тысяч рублей. Неплохой навар — все контрактные жены, полагаю, очень завидовали. Сильно переплатил, как по мне — вот эти всю жизнь совершенствующие навыки дамы подобных подарков достойны, а светской львице хватило бы и самого факта соития с будущим Императором.

Как актера и тонко чувствующего искусство человека, меня от сальных глазок цесаревича немного коробит. Уверен, что девять из десяти аристократов точно так же ходят и на великий русский балет: на почти голых по этим временам дам полюбоваться. Матильда-то неспроста у Николая завелась, и это не исключение, а правило: верхушка Империи балерин обожает совсем не за умение танцевать.

Мелодия ускорилась, танцовщица вплела в нее рассекаемый веерами воздух. Кульминация тянулась ровно столько, сколько нужно,