Среди факиров - Луи Буссенар

Факт существования такой большой башни должен был, несомненно, указывать на то, что здесь некогда обитало многочисленное население. Теперь к ней только изредка приближалась похоронная процессия. Это бывала весьма редкая пожива для коршунов. Эти несчастные голодные птицы всюду искали себе скудной добычи, трупа какого-нибудь буйвола, издохшего на рисовом поле, или чего-нибудь похуже, что успело уцелеть и не досталось голодающим людям. Эти хищники тоже терпели мучения от голода на этой Дакме, которая была их Полем Бедствия. Стоит только подумать, что иной раз проходил целый месяц, и ни одного покойника!

В это утро коршуны проявили живейшее волнение при виде многочисленного кортежа, приближающегося к одинокой башне. Они сильно хлопали крыльями, вертели шеей и несколько раз стаей поднимались над мрачным убежищем смерти. Между тем кортеж быстро приближался.

Это сильно обрадовало коршунов, обычная жадность которых еще больше возросла от долгого, почти постоянного воздержания.

Раздался сухой, насмешливый, оскорбительный голос бывшего брамина.

— Капитан Пеннилес! Слышите, что я говорю? Не правда ли, вы слышите? Так вот, это Башня Молчания… место погребения парсов; она будет могилой также вам и вашим спутникам!

Таково было ужасное мучение, на которое разбойник обрек своих жертв: он хотел отдать их живых на съедение коршунам Дакмы, и те оставили бы только безымянные скелеты от этих добрых, храбрых, одаренных нежным сердцем существ. Надо быть восточным человеком, чтоб изобрести и осуществить такое ужасное, возмутительное злодеяние!

Никто из сопровождавших Биканеля не выразил протеста. Никто, даже человек белой расы, это чудовище, которого до сих пор трудно было оценить по достоинству, этот Денежный Король, месть которого выражалась таким ужасным образом! Теперь казалось вполне очевидным, что ничто не может спасти Пеннилеса, Мария, Джонни и маленького Патрика.

Двери Башни Молчания открылись, зловеще скрипя на заржавленных петлях. Четверо несчастных как сквозь сон увидели ужасную обстановку… Палачи быстро потащили их наверх и уложили в углубление, где на обветрившихся кирпичах лежало уже много поколений парсов. Когда они уже лежали там неподвижные, как мертвецы, подстерегаемые стаей коршунов, готовых на них кинуться, Биканель подал знак своим спутникам.

Миссис Клавдию и Мэри подвели к железным, настежь открытым воротам. Молодая женщина, которая думала, что она уже все видела, все перестрадала и все преодолела, остановилась на месте, как окаменелая… не имея больше сил, потому что она больше не имела надежды, чувствуя, что рассудок покидает ее при виде этих ужасов, этого хаоса людей, животных, вещей, всего!

Не поняв этой неподвижности, которую он принял за новый вызов, Биканель воскликнул, подчеркивая свои слова с злой иронией:

— Нариндра, настоящий брамин, заколол европеянку, нанесшую ему удар. Я, Биканель, отверженный брамин, мщу за себя способом более жестоким и более утонченным. Неправда ли, сударыня, я изобрел вещь, которой мог бы гордиться любой палач по профессии? Ну, господа коршуны, хорошего аппетита!

Но несчастная больше ничего не слышала. Она была все-таки женщина. Бледная, как смерть, она слабо вскрикнула и тихо опустилась на землю, как будто в ней вдруг порвались все жизненные нити. Испуганная Мэри не имела сил ее поддержать; впрочем, она была ребенок. Она бросилась на тело миссис Клавдии, которую считала умершей, и закричала, показывая бандиту кулак:

— О, за нас отомстят!

Но тот расхохотался и отдал быстрое приказание на индусском языке. Тотчас же железные двери башни с грохотом закрылись. Одновременно с этим два человека схватили миссис Клавдию, находившуюся в бессознательном состоянии, также и Мэри и положили их к себе на седла.

Все сели на лошадей и удалились быстрым галопом, оставив несчастных в добычу коршунам.

ЧАСТЬ 3

СОКРОВИЩЕ

ГЛАВА I

На границе. — Шотландский полк Гордона. — Ясновидение. — Ужасная галлюцинация. — Майор и поручик. — Курьер. — Наступление. — Подтверждение ясновидения. — Борьба. — Плен.

Перед большой палаткой, около которой храпели две великолепные лошади, с трудом сдерживаемые конюхами-туземцами, сидели и разговаривали два офицера.

Один из них, майор, носил на погонах сюртука корону; другой имел только звездочку, знак лейтенантского чина. Оба они были высокого роста, сильные, крепкого сложения и могли считаться лучшими представителями отличного английского офицерства, закалившего себя во всякого рода спорте и способного выносить всевозможные невзгоды.

Первый, которому на вид можно было дать лет сорок, был майор Леннокс, герцог Ричмондский; второй, на вид года двадцать два — лейтенант Ричард Тейлор, сын главного председателя Калькуттского суда.

— Так как же, мой милый Тейлор, — сказал герцог Ричмондский своему молодому собеседнику, — вы верите в ясновидение или нет?

— Нет, милорд, никоим образом не верю, если уж вы делаете мне честь настаивать на том, чтобы я высказал вам свое мнение, — почтительно ответил молодой человек.

— Это оттого, что вы не шотландец! Мы, шотландские горцы, твердо верим в то, что человек в бодром состоянии может вполне ясно и притом в надлежащее время видеть многие важные для него действительные происшествия.

Видя, что майор говорит серьезно и печально, молодой человек ответил:

— Во всяком случае нужно уважать это убеждение, которого держатся многие весьма почтенные люди…

— Ах, Тейлор, это печальная привилегия, поверьте мне! — сказал майор, который вдруг сильно побледнел и стал общительнее обыкновенного.

— Три недели тому назад я совершенно ясно увидел, как моя жена упала, получив удар кинжалом. Я слышал ее предсмертный крик… я видел, как она закрыла глаза… как грудь ее обливалась кровью. С тех пор я не получал никаких известий ни от нее, ни от детей… ни слова, ни строчки…

— Но, милорд, вспомните, что мы стеснены неприятелем, что курьеры не попадают к нам и что мы лишены всяких других средств общения, кроме оптического телеграфа.

— Да, я знаю все это, поэтому еще сомневаюсь. Но это еще не все. Представьте себе, что сегодня ночью у меня была не менее тяжелая, не менее ужасная галлюцинация. Мои дети, мой маленький Патрик, моя милая Мэри, звали меня раздирающими голосами, и их крики выражали такое отчаяние, что меня сразу бросило в пот. Мэри отбивалась от каких-то неизвестных грубиянов, а Патрик лежал неподвижно рядом с ужасными костями. Скажите, мой друг, разве это не ужасно?

— Да, милорд, это ужасно, тем более, что это ясновидение при отсутствии всяких сведений создает для любящих сердец целый мир страданий, которые все более и более обостряются. Я надеюсь, что нам удастся прорваться сквозь окружающие нас войска, и тогда мы получим новости от давно уже прибывших курьеров… Смею надеяться, милорд, что ваши галлюцинации рассеются под впечатлением добрых, нежных писем…