Я не люблю пятницу - Марек Гот

— Что там?

— Королевичи. Много. Больше десятка.

Я выглянул в крохотное оконце. Солдат было десятка два. Я терялся в догадках. Альба вообще и Эрскбе в частности находились в глубоком тылу. Откуда тут могли появиться королевские солдаты?

Тогда я не знал, что пока мы были в рейде, войска федерации отступили и сейчас мы находились в глубоком тылу Четырех королевств. О нас действительно забыли.

— Сколько у тебя болтов?

— Только один был, — Хорек трезвел на глазах. — Остальные в гостинице. А ваши арбалеты?

— Там же.

— Паршиво.

— Господа солдаты… Господа солдаты… — хозяин трактира, крепкий старик лет семидесяти, пытался обратить на себя наше внимание. — Я так понимаю, что сейчас здесь будет бой.

— Правильно понимаешь, дед, — подмигнул ему Хорек. — Обязательно будет. Это уж, как бог свят.

— Тогда я хотел бы уйти. Это ваша война — не моя.

— Вали, — разрешил Хорек и, выдернув засов, приоткрыл дверь. Старик выскользнул на крыльцо и дверь снова захлопнулась. Снаружи что‑то зашумело. Хорек выглянул в оконце. — Капец. Жалко деда.

Я тоже выглянул. Старика истыкали стрелами, как подушку для иголок.

— Что делать будем?

— Черт! — Копачек удивленно разглядывал арбалетный болт, торчащий из левой стороны груди. Потом он упал навзничь и затих.

Стреляли из другого окошка. Некоторое время мы с Хорьком переворачивали столы и подтаскивали их к окнам. Оконца были настолько крохотные, что сквозь них даже гном не протиснулся бы. С этой стороны нападения можно было не опасаться. В дверь беспрерывно колотили, но она выдержала бы и прямой удар тараном.

— Если там хоть у кого‑нибудь есть мозги, то нас сейчас подпалят.

— Не–е… не сейчас. Вначале попробуют взять живыми, но долго возиться не станут. — Хорек что‑то обдумывал. Мне это не понравилось. Если бы он хоть на секунду решил, что это ему выгодно, то тут же сдал бы меня королевским солдатам. Ну почему, почему убили Копачека, а не его.

— Уходи, Питер.

— Как?

— Через подвал на кухне. Он выходит на улицу.

— Откуда ты…

— В первый день проверил.

Я проглотил пилюлю. Это была моя обязанность — проверять входы и выходы, только это ведь даже рейдом не было. Тыл, мать его…

— Тогда уходим.

— Нет. Вдвоем будет тяжелее. Выход прямо на улицу ведет. Заметят.

— Я внимательнее посмотрел на Хорька. Его черная рубашка набухала кровью из маленькой, аккуратной дырочки в боку. Арбалетный болт. Навылет. Не заметил когда. Он оставался живым только временно

— Я останусь и отвлеку их.

— Каким образом?

— А вот таким. — Хорек приподнял огромную бутыль с самогоном и швырнул ее в стену. За ней же последовали бутылки поменьше. Помещение заполнилось густым сивушным духом.

— Не дури, Хорек. Уйдем вместе. Я вытащу.

— Нет, Питер. Извини. Я очень устал и хочу, чтобы все закончилось. А ты — уходи. И постарайся уцелеть. Я прожил паскудную жизнь. Может, если я помогу выжить тебе, то она будет не такой бессмысленной, да?

Когда я вышиб дверь погреба на улицу, то пламя уже ревело в домике. Каким‑то образом Хорек ухитрился закрыть дверь, после того, как солдаты ворвались в трактир. Мне нужно было уходить, но я просто не мог уйти так. Поэтому я подобрал лук и стал напротив двери. Хорек отчаянно сопротивлялся. Они долго не могли его убить — минут пять или семь, но потом дверь распахнулась и остатки солдат с клубами дыма посыпались наружу. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Дым разъедал солдатам глаза, и они даже не поняли, что их убивают. Последних трех я зарубил, потому что у меня закончились стрелы. Трактир полыхал, как стог сена и вытащить тела Копачека и Хорька уже не было никакой возможности. Жители Эрскбе долго будут вспоминать наш визит.

***

Вначале вернулась боль. Абсолютно дикая, оглушающая и парализующая она накатывала волнами, а потом немного отступала. В эти моменты я мог мыслить. Я качался на волнах боли и не понимал кто я, где я, и зачем вообще все это.

Потом вернулся слух. "… эго…вер…конэ…ба…пеор…бохада". Я слушал эту тарабарщину… не знаю, сколько я ее слушал. Долго. Очень долго. Века. Наконец звуки стали складываться в слова:

- …дней пять. Может неделю.

— Это много.

— Посмотрим на это с другой стороны — воды у нас достаточно. Просто надо потуже затянуть пояса.

Через какое‑то время я вспомнил, что у меня должны быть руки и ноги. Надо бы попробовать пошевелить ими. Но даже мысль об этом отозвалась такой болью, что я решил пока повременить с экспериментами.

Потом я увидел свет. Ну, не то, чтобы прям какой‑то яркий свет. Просто раньше была тьма, хоть я этого и не понимал. Но когда тьма стала не такой кромешной, то я понял, что это свет. Он становился все ярче и ярче, пока стал совсем нестерпимым. Я напряг остатки воли, и…

— М–м-м… — то, что раньше было нестерпимой болью, сейчас казалось недосягаемым счастьем. Спасительной тьмой. Мои глаза выжигали раскаленными прутьями, а я не мог даже пошевелиться.

— Он открыл глаза!

— Слава богам!

— И персональное спасибо тому, который за ним присматривает!

— Питер! Вы слышите меня?

Я слышал. Только я не мог сказать, что я слышу. И я не видел, кто говорит. Я вообще ничего, кроме света не видел.

— С ним все нормально, Альф? С ним все нормально? С НИМ ВСЕ НОРМАЛЬНО?

— Я не знаю, Алиса, отстань.

— Ты же врач! Чему тебя пять лет учили!

— Отстань!!!

— Почему он не закрывает глаза? ОН УМЕР?

— ДА УЙДИ ТЫ ОТСЮДА К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!!!

Я вспомнил. Надо закрыть глаза и тогда станет легче. Я закрыл, и пришла спасительная темнота.

— Он жив, Алиса. Успокойся.

Я не почувствовал, а скорее догадался, что меня приподнимают, а потом кто‑то стал поить меня холодной водой. Господи! Какое это было счастье — пить холодную воду. С каждым глотком ко мне возвращалась жизнь. К концу я окреп настолько, что смог сказать:

— Хва…тит…

Правда, эта благодарственная речь отняла все накопленные силы, и я снова провалился в никуда.

Второй раз в сознание я пришел не по частям, а сразу. Открыл глаза, ожидая удара слепящего света, но увидел только Алису, которая спала, сидя напротив меня. Рот у нее был приоткрыт, нос распух, а все лицо в царапинах и порезах. Белая рубашка в засохшей крови была разодрана во всех местах и сквозь прорехи были видны крупные девичьи груди с темными сосками. Обеими руками Алиса сжимала оловянную кружку.

Подняв глаза, я увидел круглую луну. Значит ночь. Луна мне что‑то напомнила… что‑то круглое… яркое… огненный шар! Огненные шары. Много огненных шаров. Нападение пиратов. Поход за Алисой. Бой на нижней палубе. Кто‑то крепко врезал мне по башке. Что было дальше? Как я оказался здесь? Где я вообще? Ответов на эти вопросы у меня не было. Голова болела сильно, но не так, как в первый раз. Но зато болело все остальное — руки, ноги, каждый палец, все тело, каждая его клеточка. Тем не менее, надо было узнать, что там у меня с головой. Я поднял правую руку, стараясь не обращать внимания на боль, и ощупал голову. Она была чем‑то туго замотана. Рука была тоже не ахти — вся черно–сине–желто–багрового цвета. Но пальцы шевелились нормально, значит переломов нет. Левая выглядела примерно так же. По крайней мере, то что было видно — выше локтя рука была забинтована остатками моей рубашки. Все тело покрывали синяки, ссадины и кровоподтеки. Было такое ощущение, что меня швырнули с пятого этажа на каменную мостовую, а потом по мне промаршировала армия. Тем не менее я попытался приподняться, приготовившись к новой вспышке боли. Наверное, я делал это слишком громко И поэтому проснулась Алиса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});