Стратагемы заговорщика (СИ) - Тимофей Щербинин

покрытом испариной лбу ароматным маслом были начертаны охранные символы.

— Похоже, не уберёгся я от дурного глаза этого чудовища, билгор Санджар, — слабым голосом пожаловался он. — Голова раскалывается и всё тело ломит.

Половиной работы знатока внутренней гармонии, наиболее долгой и утомительной, была борьба не с болезнью, а с суевериями и дурными привычками больных. И больные за эту работу нередко платили чёрной неблагодарностью, привечая и одаривая тех врачей, кто хорошо разбирался в характерах пациентов и умел искусно потакать их капризам, укутывая это покрывалом мистерии. Илане глубоко претило такое шарлатанство, но на кону стояла её жизнь и свобода.

— Головная боль — благой знак борьбы между Вашим духом-защитником и чарами живого камня, билгор, — вкрадчиво сказала она. — Нам нужно лишь помочь защитнику одержать верх.

— Я усердно читал молитвы задержания и возжёг лучшие благовония, но стало только хуже, — всхлипнул Иртя. — Не надо было соглашаться на это плавание, лучше бы меня лишили должности…

— Я вижу, что билгор имеет особые причины бояться живых камней, — уверенно сказала беглянка. — Прошу Вас, мудрейший соратник, не скрывать их, чтобы я знал, где нарушена гармония жизненных потоков.

Старый шаман горько вздохнул.

— Мой предок в десятом колене, благородный Дондов, женился на девушке с побережья вопреки воле родителей. Вместе с её кровью вошло в наш род проклятие живых камней. Не было поколения, в котором злые духи не умерщвляли и не лишали разума кого-то из детей. Никто из моих предков не достиг высот в служении Смотрящему-в-ночь, и я не исключение. Когда гранильщики моего сургуля определили меня в Белую Крепость я радовался, что превзошёл своего отца. Но грешная эта радость вскоре померкла. Наставник внутренней гармонии из крепости, читая мои ладони, определил, что мне следует держаться вдали от моря и живых камней. Но вот я здесь. Как мог я, несчастный, убежать от родового проклятия? О, если бы мне удалось хотя бы умертвить чудовище…

— Дело Ваше очень серьёзное, билгор, — нахмурилась Илана. — Но нет такого проклятия, от которого бы не мог избавить Последний Судья. Но чтобы он ответил на наш призыв, следует привести в порядок внешнее.

— Да, да… Как вовне, так и внутри, я знаю. Но что я сделал не так?

— Вы лежите в восточной части каюты. Это предел Крокодила-рыболова, милостивого проводника усопших. Как бы ни был силён Хранитель востока, его силы и умения слишком специфичны, чтобы помочь Вам исцелиться. Следует перенести постель в центр, в точку равновесия стихий, где проявляется мудрость Дракона.

Шаман с жалобным кряхтением поднялся и переполз на середину комнаты. Илана перенесла туда его подушки и помогла толстяку устроиться удобнее. В сердце её вонзился зазубренный шип жалости. Готовя бунт, она обрекала старого помощника казначея на верную смерть, а убивать легко только чудовищ. Иртя же был, как она теперь видела, таким же несчастным, запертым в темнице собственного разума, скованным цепями суеверий, опутывающих всех подданных Смотрящего-в-ночь подобно стальной паутине. Но врач не может исцелить всех, и некоторых он обязан обречь на смерть в одиночестве, чтобы не заразились другие.

Илана расставила курительницы по сторонам света и протянула шаману сонную пилюлю.

— Растерянный дух человека мечется беспорядочно, мешая великим хранителям исцелить себя, — назидательно произнесла она. — Поэтому, чтобы помочь Дракону, Вам следует погрузиться в целебный транс. Эта пилюля утишит боль. Проглотите её и сконцентрируйтесь на плеске волн и скрипах судна, затем — на своём дыхании. Я же напишу и сожгу прошение Великому Судье. Где у Вас бумага и кисть?

— В верхнем ящике стола, — ответил шаман. — Вот ключ.

Он снял с шеи маленький ключ на засаленной верёвке и протянул беглянке. Та почтительно приняла его обеими руками и, достав из ящика бумагу, принялась писать, ожидая, когда подействует снадобье. Она едва сама не потеряла сознание от духоты, когда Иртя, наконец, заснул. Быстро осмотревшись, Илана отомкнула все ящики письменного стола. В среднем лежало несколько денежных щепок, статуэтка Стального Феникса и бумажный веер. В нижнем — карманный огнеплюй и бронзовый ключ побольше. Этот ключ был слишком изящным, чтобы отпирать кандалы. Скорее, он подходил к сундуку, с которого беглянка предусмотрительно прогнала старика. Убедившись, что шаман крепко спит, а боцман занят греблей, Илана отомкнула сундук. Внутри лежал чистый кафтан и пара шаровар, печатная копия "Завещания Первого", несколько тяжёлых связок васанговых дощечек и, наконец, грубый стальной ключ. Спрятав его в рукаве, беглянка аккуратно уложила всё на место и заперла сундук. Уходя, она всё-таки открыла окошки, пустив внутрь сырой речной воздух. Пусть у старика хотя бы голова пройдёт напоследок.

Ночью снова поднялся туман. Подкравшись к мохнатому, Илана вынула из ящика горшочек с конопляным маслом и тщательно пролила замок. Несмотря на это звук провернувшегося ключа показался ей громким как выстрел. Беглянка затравленно оглянулась, но часовые оставались на своих местах. Воин-островитянин медленно, стараясь не греметь, протащил цепь через проушину оков. Его руки оставались скованы вместе, но теперь его ничто не привязывало к рычагу. Бесшумно, как серая тень мохнатый метнулся к ближайшему часовому. Раздался тихий хруст, и человек мешком осел на палубу. Островитянин ловко подхватил выпавший из рук стражника огнеплюй. Стараясь ступать как можно тише, Илана подкралась к телу. Поменявшись с убитым шляпами, она встала на его место, сжимая в дрожащих руках мушкет. Стальной раструб огнеплюя был мокрым и скользким от росы.

Второй стражник успел вскрикнуть, но тут же получил стальным браслетом в висок и рухнул за борт.

— Тревога! — завопил, просыпаясь, кто-то из матросов.

Боцман вскочил, выхватывая из-за пояса кривую саблю. Илана стиснула зубы, направила раструб огнеплюя ему в спину и нажала на спуск. Ничего не произошло.

— Побег! — рявкнул боцман. — Держи его!

Надсмотрщики бросились на мохнатого, но тот увернулся от них, гортанно улюлюкая. Один из каторжников подставил ближайшему надсмотрщику подножку, и тот растянулся на палубе. Илана, чудом вспомнив наставления отца, сорвала с пояса убитого стражника один из флаконов с порохом и начала насыпать его на полку.

— Стреляй, чего телишься! — развернулся к ней боцман, и сразу заметил подмену. — А, лисица!

Беглянка снова нажала на спуск. Огнеплюй рявкнул, едва не разорвавшись у неё в руках. Огнём от затравочного пороха ожгло руку. Боцман с воплем рухнул за борт.

— Всем стоять! — звонко крикнула Илана. — Ни с места, если вам дорога жизнь!

Лишившиеся предводителя матросы растерянно замерли, а освободившиеся каторжники уже похватали оружие стражников. Бунт на корабле окончился успехом, но какая участь теперь ждала его организатора?

[1] "Песня о седьмой луне" из китайской классической "Книги песен и гимнов", перевод А. Штукина.