Королевство белок - Наталья Михайлова

Ирица поддерживала подругу под руку. Берест сжимал кулаки. Купец Ринселл с тремя матросами сдались сразу, как только убили Зорана. Видно, купец думал договориться с местным князем. А Берест остался с Хассемом и Энкино против двух десятков конных. Ирица не могла спасти Зорана: в его ране засела арбалетная стрела. Сталь наконечника делала бесполезным ее лесное волшебство.

— Вырежьте стрелу! — крикнул Берест.

Он выхватил нож, решив сам вырезать наконечник прямо сейчас. Он не знал, жив Зоран или уже нет, но если жив, Ирица вернет его, вытащит, лишь бы не мешало железо. Но когда у Береста в руке блеснул нож, один из всадников сбил его с ног конем. Хассем повис на узде ближайшей лошади. Энкино вскинул руку так, как учил его Зоран — наискось заслонил лицо, и плеть всадника хлестнула не по лицу, а по предплечью…

Потом их вели, и Илла плакала, все оглядываясь назад. Берест шагал, опустив голову. Энкино озирался по сторонам. Он видел маленькие каменные дома, окруженные садами. До того тихий и мирный был этот город! Хассем никак не мог остановить кровь, которая текла из разбитого носа, и она капала ему на грудь и на дорогу.

Затем пленники долго стояли посреди пустого зала в каком-то длинном, широком и высоком доме, похожем на огромный сарай. Голоса там отдавались так гулко, что никто не разговаривал. Только Берест сердито окликнул:

— Эй! Кто здесь есть?!

Но впустую. Илла иногда всхлипывала. И порой шмыгал носом Хассем, у которого все еще шла кровь.

А потом их разделили. Сначала увели Ирицу. Берест крикнул: «Это моя жена!» — точно надеялся вразумить чужаков, а Ирица: «Он мой муж!». Они не хотели отпускать друг друга, но Береста крепко схватили за руки сзади, и Ирицу оторвали от него. После них точно так же разобрали по одному остальных.

Увязая ногами в слякоти, Илла с трудом шла впереди всадника, который привел ее в бревенчатый барак…

Забившись в угол и снова расплакавшись, Илла опять и опять вспоминала, как она умоляла Зорана не умирать.

Она, Илла, сказала Зорану:

— Я ведь правда тебя люблю!

Он напоследок услышал это и еще сумел прошептать:

— И я, Илла…

Это теперь уже навсегда, это были последние слова.

О судьбе остальных Энкино ничего не знал. Его заперли одного. К нему отнеслись иначе, чем к другим. Энкино сам не знал, лучше или хуже. Может быть, эта комната — последний его приют перед смертью. А может… Энкино почувствовал, что болит рука, увидел на рукаве кровь и вспомнил: рассекли плетью.

Он обошел комнату, стараясь по ней догадаться, что его ждет. Небольшое окно забрано решеткой. Стекло цветное, поэтому в комнате темновато. Но на столике — подставка со свечами. И небольшой глиняный кувшин с водой. Энкино пришло в голову: в воду что-нибудь подмешали. «Чепуха!» — сказал он себе недовольно, подошел к столу, налил воды в глиняную кружку и выпил. Лучше сразу покончить с глупыми страхами. Зачем этим людям его травить, если он и так у них в руках? Любой из них может перерезать ему горло или, приставив клинок, заставить выпить любое зелье. Поэтому смешно шарахаться от кувшина на столе.

Рядом с кувшином лежала книга. Энкино открыл ее. Буквы те же, что повсеместно приняты в западных землях, но искаженные и более витиеватые. Взгляд наткнулся на знакомый глагол. Раз есть глагол, то где-нибудь тут есть связанное с ним имя… Энкино сел за стол и углубился в книгу. Странный язык. Больше всего западных слов, но часть их искажена, а некоторые взяты из других языков, и известных, и неизвестных Энкино. Неудивительно, что Зоран понимал здешнюю речь: он много скитался по разным странам…

Скитался, мечтал найти себе пристанище. Влюбился в девочку в два раза моложе себя самого и смешно любовался ею — удивленным и восхищенным взглядом. За свою жизнь успел перенести столько обид, что хватило бы на несколько нерадостных жизней. Но как ни подступала нужда, он не продал единственной дорогой вещи, что у него была — золотого сердца. Энкино тихо вздохнул. Он вспомнил, как плакала по убитому Илла. За что убили Зорана? Разве так убивают? Энкино вспомнилось, как в тумане: молодой воин поднимает арбалет, щелчок спущенной тетивы, Зоран медленно опускается на колени… Никому не верится. И даже самому Зорану чудится, что тетива сорвалась случайно.

«Так не убивают, — повторял про себя Энкино. — Этот молодой всадник не был во главе отряда, а выстрелил без приказа, когда захотел, и никто его не упрекнул. Вдруг они в самом деле не люди?.. Ирица — не человек. У нее мерцают глаза, уши треугольные, как у кошки, у нее есть волшебная сила. А здешние? Люди они, или, может быть, тоже нет? Что они сделают теперь с пленниками?».

Все они, непохожие друг на друга, подошли друг к другу, точно части мозаики. Судьба свела их вместе, и Энкино поверил, что сам был последней деталью узора. «Я ходил по дорогам и думал: зачем жить на свете? Все равно — либо самому мучиться, либо смотреть на чужие муки. И ничего нельзя поделать, потому что правда у одних, а сила у других. А теперь вы — моя правда», — говорил Зоран. И вот его нет, и часть рисунка мозаики разбилась.

Каждый из друзей казался Энкино обладателем особого дара. Берест не был вожаком, наоборот, он сам присоединился к Иллесии и Зорану, чтобы плыть на юг. Но вышло так, что вел он. Он обладал даром изменять вокруг себя жизнь. Во время чумы северянин лег в телегу с мертвецами, чтобы бежать с каменоломен, а потом вернулся назад за своим товарищем, освободил и его. Жизнь изменялась, когда Берест этого ждал. Он назвал по имени лесовицу и вочеловечил ее, так что она покинула тайную поляну в лесу и пошла за ним.

Ирица пошла за ним к людям. Энкино не знал наверное, что за существа — земнородные: лесовицы, полевицы, дубровники, вьюжники, громницы и прочие. Считалось, что они — не божьи твари, что не имеют бессмертной души, но зато бессмертны сами. Причины их появления не были известны людям. Но Энкино чудилось, что весь мир — живое существо, и неживого вообще нету на свете (впрочем, так говорилось и в некоторых философских трудах). Земнородные казались ему воплощенным рассудком Обитаемого мира, мира, который за тысячи лет своего существования научился себя сознавать. Ирица была способна понимать, что думают и чувствуют другие. Энкино ощутил в ней какую-то особенную охранительную силу еще тогда, когда она, наливая ему вина, сказала: «Ты очень устал».

С Берестом она держалась по-матерински, хоть и казалась моложе его, и беспомощней, и даже влюбленней. Илла — наоборот, посмеивалась над своим Зораном, поймав его всегда немного жалобный взгляд. Но он оживал рядом с ней, она стала его убежищем, которого он так долго искал. Илла никогда не унывала, и грустный Зоран, наверное, любил ее улыбку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});