Записки районного хирурга - Дмитрий Правдин

— Нет, просто говорю. И вы со мной разговаривайте, а не орите. И кто тут «перепились»? Вы видите, что я пьян?

— Насчет тебя не знаю, — сбавив тон, произнес Лившиц. — Но Бурлаков точно невменяемый, иди, глянь в ординаторской.

На мятой кровати сидел Саныч в серой застиранной майке и красных семейных трусах в крупный белый горошек. Из трусов торчали худые волосатые ноги, из майки пробивалась седая свалявшаяся шерсть, растущая на худой впалой груди. Дежурный хирург был мертвецки пьян, он смотрел на нас стеклянными глазами и не понимал, кто мы и зачем пришли. На столе и под кроватью валялись пустые бутылки. У изголовья лежал потертый баян.

— Ну, полюбуйтесь на этого красавца! — победоносно изрек Семен Семенович. — Пьяный в хлам! Он же еще полночи на гармошке играл, орал песни и дверь не открывал!

— Вижу, — кивнул я. — Дежурный хирург пьян. А почему вы орете, что все напились?

— А что я должен думать, простите? Вы не открываете, Ермаков не открывает, ну?

— Семен Семенович, вы же знаете, Ермаков уехал в гости в соседний район, а я сообщил «скорой», где буду. В чем проблема?

— У меня другая информация: вы тут все напились, ушли домой и дверь не открываете.

— Теперь вы видите, что это не так?

— Теперь вижу. Но я уже доложил главному хирургу области, что у нас чепэ произошло, и попросил прислать хирурга в помощь из областной больницы.

— Да вы с ума сошли! Зачем вы так поступили?

— А что мне оставалось делать? Там вон сестра прокурора своего мужа привела с переломом, а ему никто не помогает. Она уже всех на уши поставила. Брату позвонила, тот Тихому, ну а Николай Федорович уже мне.

— Понятно, — протянул я. — И что главный хирург сказал?

— Сказал, что после перезвонит, разберется. Кажется, его не очень обрадовал мой звонок в пять утра.

— Ну, надо полагать. Ладно, где пострадавший? Пойду гляну, а Саныч пусть проспится, только все бутылки полные надо убрать, чтобы он не добавил.

— Давай, Дима, выручай! Баба скандальная, еще и со связями. И извини, что наорал, я погорячился. Сам понимаешь, тут такое! — Лившиц кивнул на Саныча.

— Хорошо, Семен Семенович, проехали.

Взглянув на пациента, я похолодел. Два месяца назад я оперировал ему перелом ключицы — вбил специальный титановый гвоздь. Перед самой командировкой мужчина снова обратился ко мне: где-то упал на больное место и погнул металл. А сейчас вот нарисовался в третий раз. Сидит, пускает слюни на кушетке, а рядом стоит весьма агрессивная девица лет тридцати.

— О, неужели! Дождались хирурга! — с вызовом заголосила девица. — Мы вас, между прочим, третий час тут ждем!

— А я вас не заставлял! — спокойно ответил я, осмотрев страдальца. — У него уже третий раз ломается одно и то же место, и все по пьяни.

— Да как ты со мной разговариваешь? Ты знаешь, кто я?

— Мы с вами не на рынке, а я не картошку продаю, извольте обращаться на «вы»!

— Ты, вы, ну хорошо, я сейчас позвоню, и от тебя к утру и следа здесь не останется! Усек? А, усекли? Так, кажется, правильно?

— Значит так, — не обращая внимания на хамство, заключил я. — Сейчас загипсую вашего мужа, а завтра поедете в область, пускай вас там оперируют.

— Это как? — взвыла дама. — Будете тут оперировать!

— А здесь вы неправы, — улыбнулся я. — Это решает врач. Первую помощь я окажу, а дальше обращайтесь к травматологам. Случай сложный, третий раз одно и то же место ломается, так что пожалуйте к узким специалистам. Кровью он не истекает, разве что мочой, — указал я на штаны ее мужа. — Жизни травма не угрожает, требует планового, а не экстренного оперативного пособия.

Густо покрасневшая жена обмочившегося мужчины замолчала и насупилась.

Быстренько загипсовав родственника прокурора и выписав ему направление в область, я спустился в ординаторскую. Картина, которую я застал, не укладывалась в голове. Двое дюжих милиционеров выкручивали Санычу руки, пытаясь надеть на него наручники.

— Гады, что вы делаете? — пьяно мычал Еремей, пытаясь вырваться из цепких рук.

Наконец милиционеры скрутили пьяницу и потащили его к выходу.

— А вы его куда? Да еще голого… — ошарашенно спросил я.

— К нам, — буднично сообщил младший сержант, державший Бурлакова за правую руку.

— Это я их вызвал! — тихо изрек начмед, придерживая рукой левый глаз. — Я бутылки хотел убрать, а Бурлаков как с цепи сорвался, сначала начал орать, а потом драться полез. Пришлось милицию вызвать.

— Так он же в одних трусах, а там мороз градусов тридцать!

— Он сам не захотел одеваться. А одежду вон сержант забрал, замерзнет — оденется.

— Семен Семенович, вы меня удивляете! Почти три года с вами проработал, а, оказывается, совсем вас не знаю. Зачем вы доктора в милицию сдали?

— А что мне прикажете было делать? Ждать, когда он тут все разнесет и меня прибьет? Вы не знаете, какой он сильный.

— Господи, ну меня бы позвали! Скрутили бы его, он бы проспался и извинился! А так — хирурга в клетку! Ну ваще! Отлично год начинается!

— Ладно, потом разберемся! — сказал начмед. — А пока пусть посидит, остынет. Пойду главному хирургу области позвоню, отбой дам, чтоб никого не присылал. Надеюсь, вы один справитесь?

— Справлюсь. Только с Санычем вы все же нехорошо поступили!

Лившиц ушел в свой кабинет, не попрощавшись.

Внезапно позвонили со «скорой» и предложили подойти зашить очередную разбитую голову. Я попросил санитарку убраться в ординаторской, а сам отправился исцелять потерпевших.

Часам к десяти утра, зашив пятую по счету разбитую голову, я понял, что если не посплю хотя бы пару часов, то просто свалюсь. Домой не поехал — отправился в ординаторскую.

Ничто там больше не напоминало о буйстве Саныча, только одинокая гармонь лежала на столе. Поспать удалось не два, а целых три часа. Разбудил меня телефонный звонок, и женский голос радостно сообщил, что везут ножевое ранение в грудную клетку, похоже, что в сердце. «Началось», — подумал я.

Помню, еще в институте, на занятиях по судебной медицине, нам говорили, что обычный человек, как правило, не может серьезно повредить себя холодным оружием. В последний момент рука останавливается, становится жалко себя. До этого дня я так и считал: все виденные мною суицидники резали себя неглубоко.

Доставленный пациент находился в критическом состоянии. Небольшая ранка под левым соском умеренно кровоточила, но яремные вены вспухли, пульс частил, давление было очень низким. Еще не выполнив ревизию раны, я предположил, что это действительно ранение сердца. Зонд провалился в грудную полость, я почувствовал инструментом сердечные толчки.

— Нужно срочно оперировать, — сообщил я дочери, которая сопровождала отца. — Подозреваю ранение сердца!

— А вы не ошибаетесь? — с тревогой в голосе спросила девушка. — Я сама медсестра и в медицине понимаю. Разве возможно обыкновенными ножницами ударить себя в сердце?

— Ножницами? Себя? Вы хотите сказать, что он сам себя ударил ножницами в сердце?

— Да! У него сегодня день рожденья, а он с нами живет. Вчера Новый год справлял и упился так, что мне пришлось его откачивать. А как отошел, стал требовать самогон. Я, естественно, отказала. Тогда он заявил, что если ему не нальют, то он покончит жизнь самоубийством, схватил ножницы и стал ими махать. Я второй раз сказала, что не налью, он взял и с размаху себя ножницами в грудь и ударил.

— Демонстративно?

— Да, представляете, прямо у всех на глазах, там еще мой муж был, моя мама, дети… Ударил, а потом плохо сделалось, мы его в машину и к вам. Но вы точно уверены, что сердце повреждено?

— Вас как звать?

— Лида. Лидия Михайловна.

— Лидия Михайловна, я на сто процентов не уверен, особенно после рассказа про ножницы. Однако проникающее ранение грудной клетки в проекции сердца с имеющимися симптомами тампонады сердечной сумки является непосредственным показанием к экстренной операции. И вы как медик должны это хорошо понимать.

— Да, да, я понимаю. Оперируйте, лишь бы живой остался. Он так хороший, но как выпьет, то чудить начинает, только держись!

Тут меня пригласили в операционную, и я прервал разговор. Никто никогда не бывает уверен на все сто процентов, и я, конечно, сомневался.

Быстро выполнив левостороннюю торакотомию, я вошел в плевральную полость. В грудной клетке плескалась кровь; мы собрали два литра и часть отправили на реинфузию — с момента ранения прошло не более часа. При осмотре я обнаружил в левом желудочке сердца дырку, из которой сочилась алая кровь. Я ушил сердце и перикард, отмыл плевру от крови, установил дренаж. Оставалось герметично зашить операционную рану.

— Лидия Михайловна, у вашего папы оказалось настоящее ранение сердца, — сказал я позже.

— Да вы что!

— Вы утверждаете, что он сам себя ножницами ударил?