Роковые годы - Борис Никитин

Как только Каропачинский вернулся из Павловска, я сказал ему так:

— Возьмите кого-нибудь из молодых юристов, поезжайте только вдвоем, без какого бы то ни было караула, к Соколову на Знаменскую. Помните, что, несмотря на мой ордер, вас назовут бандой; поэтому держите себя вежливо, но обыщите все до последней нитки.

Каропачинский всегда был очень корректен. Не сомневаюсь, что у Соколова он держал себя безупречно, но эта предосторожность не помогла. Она не помешала Соколову вопить на всех перекрестках, что к нему ворвалась банда из Штаба и грозила убить. Товарищи военного министра пришли в недоумение: «Как! Вы обыскали сенатора?» — начали они оба мне деликатно выговаривать в тот же вечер.

— Только не пугайте меня, пожалуйста, таким высоким званием, — ответил я им, искренно рассмеявшись, — если бы Козловский получал свою корреспонденцию по адресу вашей канцелярии, мы и к вам приехали бы.

Таким образом, первый «инцидент» был исчерпан.

5 июля министр Переверзев получил отставку. Некоторые министры — Керенский, Терещенко, Некрасов — до последнего времени продолжают настаивать, что Переверзев был уволен за преждевременное предание гласности некоторых сведений об измене большевиков. По словам этих министров, расследование еще не было закончено, а опубликование нескольких фамилий 4 июля будто бы навсегда лишило возможности довести его до конца. По существу этого обвинения я уже высказался[82]. Доказательства измены остались в банковских книгах. Упомянутая в газетах Суменсон подтвердила наши предположения больше, чем мы ожидали.

Переверзев хорошо знал, что делает последний ход. Он удивительно правильно избрал психологический момент. Но ответственен за опубликование не он один, а он, Половцов, Балабин и я.

Как видно из предыдущей главы, я дал согласие на опубликование, но провел весь этот день в Таврическом дворце, а потому не принимал никакого участия в редактировании сведений, переданных для печати. То же могу категорически заявить в отношении чинов моей контрразведки. Как именно составлялось обращение, мне неизвестно.

Г. А. Алексинский сам знал, кто такой Ганецкий и его старые отношения к Ленину. Но, несомненно, сведения о телеграммах, добытых Laurent, и о Ермоленко из Ставки ему были переданы в последний момент Переверзевым или лицами, непосредственно при нем состоявшими. В этих условиях Г. А. Алексинский получил лишь очень небольшую часть и только лишь сырой материал, без каких-либо данных расследования, разработанных и добытых моими агентами. Так, в голову разоблачений был поставлен Ермоленко, на котором моя контрразведка никогда ничего не строила. Случайно наше положение от этого только выиграло: цель была достигнута, народ узнал об измене, а детали и наши направления остались менее задетыми.

Увольняя Переверзева 5 июля, ни один из министров не ознакомился с ходом расследования, а значит, просто не мог иметь никакого суждения по данному делу. Но из всех именно Терещенко, и, кстати, в присутствии Некрасова, задал мне вопрос: «Достаточно ли у вас данных?», на что получил утвердительный ответ, который не счел нужным проверить.

Поэтому можно считать факт совершенно установленным, что генерал-прокурора уволили совсем не за то, что объявление сведений помешало расследованию. Прежде чем так утверждать, надо было сначала посмотреть само расследование.

Дальше в этом вопросе могу только высказать свое мнение, от которого мне трудно отказаться: обличение большевиков дискредитировало партию; в этом нас обвиняли даже самые доброжелательные к нам члены Совета, перебывавшие за те дни в Штабе. Они нас упрекали, что мы опорочили не только целую партию, но и всю левую социалистическую идеологию. Причину увольнения генерал-прокурора следовало бы поискать в этих обвинениях[83].

Напрасно я пробовал объяснять, что ни Переверзев, ни мы тут ровно ни при чем, что если кто опорочил себя и дискредитировал, так это большевики себя сами, а нам пришлось лишь удостоверить сведения и предоставить народу самому судить, как к ним относиться.

Но дурные симптомы появились на другой же день. Совет объявил, что по делу большевиков назначает свою комиссию и до ее заключения просит воздерживаться от обвинений.

В Таврическом дворце на первых порах такую комиссию даже назначили из 5 человек Совета. Но через несколько дней она была заменена другой — от Правительства под председательством прокурора палаты, в которую только вошли представители Совета.

Те, кто видели штабы в больших городах в дни восстаний, могут себе представить, что творилось 5 июля и в последующие дни в большом штабе Петроградского округа. Несмотря на все рогатки и пропуска, здание ломилось от толпы. Перечислить все жгучие вопросы, с которыми к вам обращаются, нет возможности. Страсти кипят, все волнуются, нервничают, а тут же еще несомненно провокаторы, стремящиеся вызывать эксцессы.

В первый же день вечером большая приемная Главнокомандующего полна народа. Вижу штабс-капитана Гвардейской конной. Он выделяется своим высоким ростом. Среди общего шума слышу, как он возбужденно говорит Гоцу, что если штаб большевиков в доме Кшесинской не будет разгромлен, то он завтра утром приведет свои два орудия из Павловска, поставит на набережной и вкатит в дом все гранаты, пока не опорожнит передков и зарядных ящиков. Гоц всплескивает руками и исступленно кричит: «Контрреволюция!»

Тут подходят ко мне сотник с двумя казаками-урядниками и таинственно отводят в сторону.

— Мы понимаем ваше положение: вам неудобно. Мы хотим убрать Ленина и только что получили сведения, где он находится. Мы не просим от вас никакой бумажки. Люди наши. Дайте только нам два грузовика.

В этот момент открывается дверь и входит начальник Генерального штаба генерал Ю. Романовский. Увидя меня в углу комнаты, он быстро направляется в мою сторону и спрашивает:

— Что нового?

Отвожу его на шаг в сторону, рассказываю ему о предложении.

— Я не боюсь ответственности, я говорю с вами частным образом. Дайте дружеский совет, как поступили бы вы на моем месте: этих казаков я вижу впервые.

Романовский смотрит на меня несколько секунд, опускает голову, вдруг хватает за руку, трясет и восклицает:

— Валяйте!

Спускаюсь с казаками вниз, даю им два грузовика.

Через день в газетах появились глухие сведения о налетах казаков на грузовиках на Выборгской стороне.

Ленина они не нашли.

Клеймо изменника перевернуло психологию. Раньше я не мог найти людей, которые согласились бы всего только последить за Лениным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});