Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2 - Валерий Перевозчиков

— Высоцкий там переплывал Волгу?!

— Да, они с Жорой переплывали. Мы с Наташкой их потеряли. Было очень страшно, потому что самоходная баржа прошла и не видно, где они и что с ними. Правда, назад они вернулись в лодке. Был такой случай.

— А в какие годы вы были в Горьком?

— Сейчас скажу… Мама утверждает, что мы были в 58-м году… Да, правильно, когда я закончила студию, в 58-м году… И еще раз были в 60-м. И один раз мы из Горького очень симпатично возвращались, на настоящем пароходике с колесами. Долго — пятеро суток — мы плыли.

— А что из этого путешествия запомнилось?

— Что запомнилось? Запомнились ночи. Потому что была страшная жара, каюта была крошечная, и, когда начиналась прохлада, мы выходили — это была такая красотища! Тишина, звезды — мы сидели не дыша.

— Высоцкий — рассказчик. Все по-разному, но с восхищением вспоминают, как он рассказывал.

— Да, очень много было присказок. Даже были такие рассказы — озорные очень… Он мог минут двадцать держаться на какой-то одной фразе, варьируя ее всячески, а получался полный рассказ.

Была масса рассказов о дворе, о Лене, о голубятне, про Маньку-шалаву. Вот эти рассказы… И еще я очень хорошо запомнила Володю даже не как рассказчика. Ведь он совершенно блистательно — я больше ни у кого так не слышала — читал Маяковского.

— Когда и где?

— Не в концертах. Он мне читал. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила почитать. Я просто умирала со смеху: он прекрасно читал «Баню», «Клопа», и вообще он Маяковского очень хорошо знал. А я тогда не любила Маяковского — я его не понимала; просто он мне был совершенно чужим. И вот Володя читал, и для меня совершенно в другом ракурсе предстал Маяковский. Там была такая масса Юмора. Мы могли сидеть, и целый вечер он мог читать. Володя же безотказный человек в этом отношений: только попроси… И я больше не слышала о том, что он кому-то читал Маяковского… Читал он прекрасно, совершенно.

— Когда начались песни?

— Я не только не придавала никакого значения этим песням, они для меня были каким-то терзанием. Куда бы мы ни приходили, начинались эти песни. Причем люди их слышали впервые, а я их слышала в сто первый раз. По-моему, иногда даже поднимала бунт. Володя тогда работал, он уже начал сниматься в «Карьере Димы Горина», нам опять приходилось расставаться… И мне казалось — нельзя заниматься никакими песнями! Надо заниматься только женой! В те годы мне так казалось. Поэтому я не придавала особого значения этим песням, и они меня где-то даже раздражали, если быть честной…

— А когда вы впервые поняли, что это не просто песни, которые вас «терзали»?..

— Очень много времени спустя. Знаете, как бывает? Бывает, люди расстаются насовсем и могут при этом остаться друзьями. Бывает, что люди расстаются и — не расстаются. Я ничего не хочу говорить за Володю, потому что его нет, тем более что Володя не пускал к себе в душу… В этом отношении он был человеком закрытым. Иногда его прорывало, когда что-то случалось и было невмоготу. Я иногда была свидетелем каких-то очень открытых вещей, но это было крайне редко. Поэтому за него я ничего не буду говорить. А за себя я точно скажу: у меня не было ощущения расставания. Все равно у меня оставалось чувство: Володя — это Володя, который был, есть и будет. И будет! И вдогонку, то есть в разных весях, в разных городах, меня нагоняли эти песни, причем я к ним так же относилась: опять всякие «…с охотою распоряжусь субботою…» — все это было продолжением той «игровой» стороны наших отношений.

И однажды… В каком это было году? Мы были на гастролях в Новомосковске, было очень жаркое лето. Я подходила к дворцу, где мы гастролировали, — там была какая-то площадь, залитая асфальтом и солнцем. Было ощущение безлюдности и какого-то испепеляющего, безжизненного солнца. И вдруг из окна понеслись «Кони». И, стоя 'там, на раскаленной площади, я была ошеломлена. Я была потрясена: я вдруг поняла, что я очень вольно обращалась с человеком, который намного-намного-намного больше, чем я могла себе представить.

Я, как, наверно, и многие близкие люди, воспринимала его облегченно, потому что в нем было много юмора, много радости, невозможности обидеться. Он очень умел прощать… очень умел прощать! Причем по-настоящему. Прощать безоглядно. Великодушие в полном смысле. А это принималось за легкость какую-то… И вот только тогда я действительно была потрясена его песнями.

— После возвращения из Киева вы жили все время на 1-й Мещанской, еще в старом доме?

— Почему? Мы жили в новом доме и жили на «полкомнаты» — половина комнаты была наша, а половина — Гиен Моисеевны. За ширмой. Но это не было трагедией. Тогда это все воспринималось очень естественно.

— Тогда скажите несколько слов о Гисе Моисеевне, очень хорошем человеке. К сожалению, ее уже нет…

— Да… Гися Моисеевна — это очень оригинальный человек. У нас были прекрасные отношения…

Кстати, когда я пришла — ведь Володя взял с Тр-фоновки чемоданчик мой и привез домой, — и вообще не было никаких трагедий, как будто это так и надо… И все. Гися Моисеевна… У нее был очень забавный язык — она очень интересно разговаривала. Она меня учила мудрости — жизненной, женской. К сожалению, ее уроки не пошли впрок. Когда я уже постоянно жила в Москве, то бывало так. Володя может позвонить и сказать: «Я еду». Потом через пятнадцать минут позвонит: «Я уже выезжаю». Еще через пятнадцать минут: «Я уже еду». И так могло продолжаться весь вечер. У него действительно было много друзей, заговаривался — но обязательно будет звонить через каждые десять — пятнадцать минут.

Вот тогда была придумана такая хитрость. Звонок— подходит Гися Моисеевна: «Вовочка, а Изы нет. Я не знаю, Вовочка, куда она ушла! Она оделась как экспонат и ушла». И тогда Володя тут же появлялся дома. Он обзванивал моих подружек, вычислял, что меня у них нет, и мчался домой. Вот такая была хитрость. Были и другие: как вести хозяйство, я осваивала кисло-сладкое жаркое и прочие премудрости.

У них был телевизор — тогда это была большая роскошь. Миша — сын Гиен Моисеевны — старый кавээнщик, и мы смотрели, когда он выступал по телевизору. Она очень интересно говорила: «Изочка, сегодня я поняла, что бога нет». Я спрашиваю: «Почему сегодня?..» — «Как же? Все показали! Входит человек в поле, ставит пылесос и достает нефть! Где же бог?»

— Кто-то из сокурсников говорил мне, что Высоцкий ее очень хорошо копировал. Вот эта его способность воспроизводить звучание речи, да еще с акцентом, удивительна…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});