Полное собрание стихотворений и поэм. Том II - Эдуард Вениаминович Лимонов

путём восторгов, то есть словесным мозговым. Передвижение же предметов на плоскости есть выражение сущности нашего я без участия ума. Совершенно чистая моя сущность есть передвижение меня и моих предметов по плоскости.

Каллистрат Генералов — величайший лирик эпохи. Его шинель — это шинель шёпота и многих даже. Всё, что он одел на себя, — это речи мирового духа. Это нежное нижнее бельё — эти реки нижнего голубого белья и это серое земельное верхнее шинельное — это земля, и сам Каллистрат Генералов — это выступившая булка, это хлеб, который вышел на земле. Тут приходит к нему любовь. Прямо в дом. И желает добра. И берёт домру. И начинает играть. А поддельная, а выдаётся за белую. Но почти все знают, закрыли глаза. Солнечный удар. Пышные тела расселись по лавкам в бане. Каких красавиц согнали сегодня сюда. И немногое лишь скрыто паром горячей воды. Остальное видать, и оно хорошо. Но как горько отцу, что такое, и дочь тут. Он согнал всех, а дочь не объявил. И вот она прикрылась руками стыдливо стоит, а он же её зародил. Политическая ошибка, надо было вернуться, заделать ошибку, вынести сердце и заглушить бой метафор о стыде и детях. Гордый жестокий, белая пена Кавказа, ярый властитель. Щекотная личность жена возила за собой краски и рисовала поля, рвы и крепкие крепости. Выходили вечные сердца, а на поляне танцуют целые орды и глупо кричит дерево — дайте морозу! Дали зажигалку, и вспорхнула мудрость — тяжёлая птица фазан в последней стадии лета. Молча зреет пшеница, как-то сбоку бегает ячмень. И стыдим мы Машу, пристыживаем. Среди лета. Клумб. Пыли и радости и стыдим Машу. Припугиваем даже. Она зажалась вся под деревцем, сумочка рядом, чтоб умереть — шаг сделал и пожалуйста — умерла вся. Бурьян покрыл, буран повил, намёл, накрутил, уши заложил. Красочные краски. Стулья в сердце лезут. Пора лезть в мешок и потом спать. Как будто сказали «Возьми напялить, напади на Пашу и будь, как все». В то же время не в том дело.

Четвёртая и пятая тетради

Сон

15 августа 1968 г.

Глядя из окна. Окно чьё-то, каждый вечер или же это ночь, показывается как бы на озере вдали. Как бы там павильон. Он белый (?). Показывается фигура. Она белая. Она вроде женщины с кокошником. Но она плоская. О ней рассказывает он — Иван Петрович, что ли. Он крепок, он коренаст, он тёмный и масляный рабочий. Живёт он в доме влево, если глядеть от окна. А павильон вправо находится (или то место на воде, где появляется). Вот там пульсирует белая пунктирная линия квартиры, где он живёт. Он лёжа говорит о том, что появляется, когда и как. Она плоская, она белая светящаяся и она со всех сторон одинаковая. Говорит он как бы лёжа и как бы с ухмылочкой.

Тот, из чьего окна гляжу — он высок, худ, и нос вроде длинен и волос серый, что ли, завьён немного. Будто бы имеет мать, и она где-то поблизости. Но, наконец, мы у окна и начинаем видеть и всё так, как сказано. Фигура появляется задом, лица у неё не видать, а затем поворачивается в лице что-то общее. Затем какие-то огни странные или пятна. Они ни на что не похожи и бегут по воде к окну рядом и там исчезают. Они не похожи вроде и на животных, но страшны, порой кровавы, это ужасно. Я закрываю одну створку окна и другую из другой рамы. Мелькает мысль, что они пролезут, но страшно уже высунуть руку в то, что наружи. Боюсь, что схватят за руку, нет чего-то неосознанного. Бегу в комнату его, этого парня, в коридоре натыкаюсь на два огромных длинных мешка. Пробую рукой, а они мягкие-мягкие. Ещё более пугаюсь. В комнате он и другой, и они глядят какие-то работы другого. «Хочешь работ», — говорит парень. «Нет», — говорю. «А то выставляй на выставку завтра». — «Нет», — говорю. А сам думаю: хорошо бы выставить, да, нужно было им сказать раньше, я бы успел что-то нарисовать, и тут же книга. Она толстая и на ней светлое заглавие как бы на фотографической обложке. Я её читаю, а там написано: многое было до нас и нужно об этом помнить. Многое было и говорится, что не было. А я думаю о том, что у человека лишь часть дня, когда не работают духи, а затем вокруг работают духи. Тяну всех к окну. Но они как бы привыкли. А там по воде бегают всякие тайные знаки и вещи и опять исчезают в окне рядом справа. Из двери справа выходит Ира Брусиловская, и она, оказывается, тут живёт порой, сей хозяин у ней как бы ещё муж. «А они не влетают в твоё окно», — говорю я. — «Нет, я на них не гляжу. А если не гляжу, то будто их нет. Хотя я их очень боюсь». Вот у меня билеты. Их достаёт Савинова. Но мы не ходим в кино. Мать парня не удивляется Брусиловской. Очевидно, она не знает, что та находится замужем. И она девочка — ходящая к своему парню. Я всё время думаю о том.

Добавление: Когда я листаю книгу, то думаю, что если сидишь внутри комнаты и читаешь и пишешь и все ясно несложно, но сие есть разум. А на самом деле, какие жуткие завихрения происходят вокруг. И огромна область духов.

«Под правым боком — лес лежал…»

Под правым боком — лес лежал

и левым боком степь — зияла

крестьянин в шапке прошагал

и от него подмётка спала.

Травою тихою задет

лежит и спит пришелец Миша

Сергей Иваныч от него

прилёг в каком-то полуметре.

И смотрит грустно напряжён

бухгалтер бывший исполнительный

как за рекою виден он

их цель пути — завод волнительный.

Они пришли, чтоб тут себя

на время тру́дом подстрои́ть

чтоб попотеть и покряхтеть

за это деньги поиметь

ведь нет же выхода у них

Один был выгнан, другой молод

а без работы мир есть лих

и нападут болезни, голод

О рыжий