Махатма Ганди - Кристина Жордис

К тому моменту, когда Ганди взял слово, он больше не сомневался и не колебался; тревога, испытываемая в последние недели по поводу того, справедливы ли принятые решения, развеялась; он был тверд и спокоен. Он зачитал письменное заявление.

«Моя общественная деятельность началась в 1893 году в Южной Африке. Мое первое соприкосновение с британскими властями в этой стране было не самым удачным. Я обнаружил, что как человек и как индиец не имею никаких прав. Более того, я обнаружил, что не имею никаких прав как человек, потому что я индиец…» Но тогда он не обозлился на правительство, полагая, что дурное обращение с индийцами было упущением со стороны хорошей по своей природе системы. Он стал критиковать это правительство за допускаемые перегибы, не желая при этом его уничтожения. До 1919 года он выступал за сотрудничество. Но правительство само оборвало узы со своими подданными. Теперь Ганди пришел к убеждению, что сами реформы, предлагаемые Англией, будут смертельны для Индии. Правительство зиждется на эксплуатации масс. Законы пишутся ради этой эксплуатации. Тщательно продуманная и эффективная система запугивания унизила народ, обучила его притворству. Индия разорена, она голодает и опускается; кое-кто говорит, что прежде чем она дорастет до самоуправления в качестве доминиона, сменятся несколько поколений. Ни одно правительство из тех, что угнетали Индию в прошлом, не причинило ей столько зла, как Англия. Несотрудничество с преступностью — это долг[181]…

Ганди принимал на себя вину за «дьявольские преступления в Чаури-Чаура», за «бесчинства в Бомбее»… Да, он несет ответственность, и поскольку проповедование нелюбви к нынешней системе правления стало его страстью, он не просит для себя снисхождения, наоборот, просит назначить ему самое суровое наказание за то, «что считается по закону умышленным преступлением, а мне кажется первым гражданским долгом»; если судья считает, что служит справедливой системе, то его долг — вынести самый суровый приговор.

Под конец последнего слова судья Брумфильд склонился перед подсудимым. И тут начался исторический словесный поединок.

«Вынести справедливый приговор, — сказал судья, — возможно, самая трудная задача для судьи в этой стране. Нельзя отрицать тот факт, что вы принадлежите к иной категории людей, отличной от тех, кого мне приходилось судить и еще придется.

Нельзя забыть о том, чем вы являетесь для миллионов людей, — великим вождем и патриотом. Но даже ваши политические противники считают вас человеком высоких идеалов, благородным, даже святым».

Судья учтиво осведомился у Ганди о том, какому наказанию его подвергнуть. Шесть лет? Но если правительство сочтет уместным сократить этот срок, он, судья, будет только рад. Ганди встал и сказал, что это самое легкое наказание, какое только может определить ему судья, и что никогда еще за все время процесса он не сталкивался с большей учтивостью. Все прошло по старинным законам рыцарства. Противоборствующие стороны действовали на равных. Друзья Ганди с плачем упали к его ногам. Пока его уводили в тюрьму, Ганди улыбался.

«Мы должны расширить ворота тюрем и входить туда, как новобрачный входит в спальню в брачную ночь».

Операция и пост

Кастурбай объявила эту новость в полном достоинства послании, прося теперь спокойно сосредоточиться на конструктивной программе Ганди. В это время Ганди в тюрьме был счастлив (по словам Чарлза Эндрюса). Он просил, чтобы к нему туда не приходили, оставили одного. Он молился, занимался самоочищением, каждый день прял на своей прялке. Приговор был принят спокойно. Индия, которая в 1919 году воспламенилась, узнав об аресте Ганди, на сей раз хранила молчание. Вместо того чтобы увидеть в этом успехи ненасилия, лорд Рединг рассудил, что Ганди из-за неразумной крутой перемены утратил доверие населения, «загнал себя в тупик как политик» — вот вам пример непонимания из-за различия культур. Сын лорда Рединга думал так же: «Тот факт, что г-на Ганди упрятали за решетку, как любого другого смертного не в ладах с законом, нанес серьезный урон его авторитету»[182].

12 января 1924 года Ганди спешно перевезли из тюрьмы Еравда в больницу Пуны. У него был острый приступ аппендицита, требовалась срочная операция. Когда об этом стало известно, вся Индия «обезумела от тревоги». Председатель Индийского национального конгресса Мохаммед Али велел всем молиться за его здоровье. Со всех сторон раздавались требования освободить Ганди. Его жизнь тогда висела на волоске, и англичане опасались, что он умрет, находясь у них в руках. Тогда вся Индия восстанет. Из соображений политического и медицинского порядка его выпустили на свободу 4 февраля.

Индия праздновала его освобождение: день благодарственных молитв, митинги тридцати тысяч человек в Бомбее, шествия и ликование, «потоки любви пролились на Ганди». Ромен Роллан описывает его лежащим на больничной койке, «как всегда, спокойным, полным самообладания, принуждающим себя подолгу беседовать с посетителями. Он осунулся, сморщился… Но слыша его мягкий спокойный голос, говорящий ласково и учтиво, каждый был тронут до глубины души его безмятежностью… До тюрьмы чувствовалось, что он, несмотря на свою душевную силу, был удручен заботами. Теперь на него снизошло просветление».

В его отсутствие разногласия в конгрессе еще более обострились. Вспышка энтузиазма 1919–1920 годов угасла, иссяк великий порыв единства. Лишившись брошенных в тюрьму вождей, организация утратила свой авторитет, и сельские лидеры, не питая к нему доверия, выходили из конгресса, тем самым отвращая от него массы. К этим застойным явлениям добавился раскол: в 1924 году Мустафа Кемаль ликвидировал халифат, смысл священного союза против англичан исчез, и застарелый антагонизм между индусами и мусульманами разгорелся с новой силой; между общинами все чаще возникали столкновения; каждая религия настаивала на своих особенностях (в речах Ганди было много отсылок к индуизму: пришествие Рам Раджа, царство Бога на Земле; ислам же, со своей стороны, обрел новую силу под влиянием Джинны, укрепившего лигу). Сам конгресс разрывался между сторонниками жесткой линии (ортодоксальными гандистами, противившимися переменам) и более примирительной стратегии, считавшими нужным пересмотреть решение о бойкоте выборных собраний (свараджистами под руководством Читтаранджана Даса[183] и Мотилала Неру).

Картина вырисовывалась мрачная: кампания погрязла в насилии; множество «последователей» Ганди теперь высвободились из-под его влияния. Многие его союзники, привлеченные в 1920 году его новаторским методом, теперь были убеждены, что на самом деле этот метод связывает их по рукам и ногам, мешая применить более эффективную стратегию.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});