Анжелика. Тулузская свадьба - Анна Голон

Эта история-намек, рассказанная без злого умысла, вызвала в ней безотчетную тревогу. В такие моменты она снова ощущала себя чужой и потерянной, вдали от семьи.

* * *

Ее охватило желание еще раз взглянуть на драгоценности, подаренные мужем.

Несмотря на то что в монастыре мать аббатиса неустанно твердила своим воспитанницам о смирении — первейшей добродетели, которая убережет девушек от греха тщеславия, им также внушали, что умение красиво одеваться, подбирать и носить украшения — одна из многочисленных обязанностей знатной дамы.

Кроме того, им придется оценивать значимость подарков, преподнесенных внимательным супругом из желания видеть, что наряды жены соответствуют ее высокому рангу и что она оказывает ему честь, нося их; а также понимать ценность подарка, сделанного — кто знает? — возможно, самим королем. Именно поэтому аббатиса хотела объяснить им «во всем величии», как она говорила, науку о драгоценных камнях. Приятную науку, которая пригодится им — это также был один из ее комментариев — гораздо больше, чем греческий, латынь и философия.

Иногда во время приема, когда муж, поймав Анжелику за запястье, привлекал ее к себе, чтобы обменяться парой фраз или поделиться впечатлением, она видела его кольца, которые Жоффрей носил по три, но чаще по четыре. Именно их он дарил в знак «утешения». Алмазы[90] и рубины, очевидная ценность которых как нельзя лучше объясняла тем, кто их получал, всю значимость сделанного графом выбора. Анжелика постепенно поняла, что этот мужчина никогда ничего не делает просто так.

Эти кольца невероятной красоты, но такие необычные, — не принадлежали ли они злому волшебнику, не заколдовал ли он их? Анжелика сняла браслеты и погладила правое запястье, пытаясь удержать ускользающее ощущение прикосновения его пальцев.

Каждый раз, когда муж поступал так, как в тот вечер, когда он рассказал ей об островах Касситеридах, она не успевала испугаться. Как всегда непринужденный и ироничный, Жоффрей бросал ей несколько коротких слов и тотчас отпускал. В такие мгновения она забывала о его подавляющей силе, которая исчезала так быстро, что Анжелике казалось, будто она ей только привиделась.

Но ей не привиделось. Он знал, что делал. Он знал, чего хотел. При одной мысли об этих мгновениях Анжелику охватывала дрожь. Закрыв глаза, она вновь вспоминала прикосновение его смуглой руки к ее запястью, блеск драгоценных камней, очень темных, в серебряной или золотой оправе, которые при малейшем движении пальцев или руки отбрасывали внезапные огненные блики, подобные тем, что сверкали в его взгляде. Одно из колец, самое массивное, с прозрачным камнем цвета ночи и винно-красным отблеском в глубине, сверху было инкрустировано маленьким золотым крестиком, заключенным в круг. Иногда Жоффрей де Пейрак использовал его как оттиск, чтобы скрепить некоторые послания, хотя, как правило, для этих целей у него была печать.

Мать аббатиса рассказывала, что камни, легко поддающиеся огранке, ценились гораздо меньше алмазов — признанных королей. Однако не только твердость определяла благородство драгоценных камней, но и редкость. Встречались такие безымянные шедевры, которые придворные ювелиры хранили в мешочках, поближе к сердцу, между телом и рубашкой, и один вид которых сводил с ума коллекционеров — собирателей драгоценных камней. Среди них, добавляла аббатиса, было больше мужчин, чем женщин.

Вспоминая то далекое время, Анжелика размышляла о чудесах природы, способных пробудить в людях столь сильную страсть и даже холодную аббатису превратить в восторженную мечтательницу.

Она представляла, как они сверкают, эти маленькие драгоценные камни, в бездонных глубинах скал.

«Цветы земли», — мечтательно думала она.

Анжелика снова надела браслеты и убрала драгоценности. На коже запястья она все еще ощущала мимолетное прикосновение пальцев мужа, такое же, как в день их свадьбы в соборе, когда Жоффрей де Пейрак уверенно взял ее руку, чтобы надеть обручальное кольцо, как будто утверждая: «Ты моя!.. Навсегда!»

* * *

Анжелика решила воспользоваться отсутствием графа, чтобы выполнить данное себе обещание и подняться на верхние этажи дворца.

И хотя она боролась со своими страхами и полагала, что полностью избавилась от них, но знакомое гнетущее чувство недозволенности возвращалось к ней по мере того, как она шла по ступеням.

Эти ощущения только усилились, когда она достигла таинственного третьего этажа.

Анжелика могла только гадать о том, что скрывается там, наверху, но постепенно пришла к выводу, что кормилица была права, когда говорила о каком-то колдовском влечении, противиться которому невозможно.

Не заключалось ли оно в голосе, которым Жоффрей де Пейрак когда-то сказал ей с возмутительной уверенностью: «Они приходили сами, и вы тоже придете!..»

— Уж не воображает ли он, что однажды я брошусь к его ногам, взывая, как та сумасшедшая: «Возьми меня! Возьми меня!»?

Но несмотря ни на что, Анжелика продолжала подниматься, ощущая, что медленно, но неотвратимо идет к нему. С лестничной площадки третьего этажа уходили прямые, как в храме, ступени, а расположенные наверху апартаменты, по-видимому, открывались на террасы крыши.

Анжелика постоянно думала о тайне той комнаты, где превращалась в пыль хрупкая воля околдованных женщин, чей разум растворялся в ядах безумия, едва они осмеливались переступить запретный порог.

Она поднялась на самый верх.

И там, в нескольких шагах от себя, увидела закрытую дверь, на которой сверкал искусно сделанный золотой замок.

* * *

Однажды, когда Анжелика вернулась с прогулки, Клеман Тоннель предупредил ее, что прибыл монсеньор архиепископ и ожидает ее в салоне, куда дворецкий счел нужным его проводить.

Монсеньор де Фонтенак встретил молодую женщину стоя, заверив, что всего лишь проезжал мимо и заглянул только для того, чтобы осведомиться о поездке графа де Пейрака.

«А может, для того чтобы проследить, как ведет себя жена в отсутствие мужа?» — спрашивала себя юная графиня.

Будет лучше, решила Анжелика, сразу поведать прелату как можно больше всяческих подробностей о том, как она проводит время. Это заполнит беседу. Предложив архиепископу сесть, она начала разговор о своих конных прогулках по окрестностям Тулузы, о людях, которые ее сопровождали, о том, как талантливо рассказывали они об истории края. Она поведала ему о поездке в Альби, самом дальнем месте ее путешествий, где ей показалось, будто она очутилась в другой провинции.

— Монсеньор, я так счастлива, что у меня появилась возможность задать вам вопрос, на который я до сих пор не получила исчерпывающего ответа. Почему тот Крестовый поход назвали альбигойским, ведь согласно заявлениям и разговорам, свидетельницей которых я стала, оказывается, этот город практически не пострадал. Меня даже уверяли, что Симон де Монфор нашел там поддержку для своих армий?