Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Странно.

Мелькнули трубы построенного на окраине завода, Арзамасский проспект превратился в шоссе того же имени, потянулись угрюмые, окруженные грязью и лужами бараки, где наверняка жили привезенные из деревень рабочие, а затем Нижний Новгород остался позади.

— …Проферансов этот — интересный персонаж, — рассказывал Кириченко. — Осужден. Причем дело идеологическое, но на всех допросах ухитрился промолчать о том, что причастен к какому-то тайному ордену, а ведь у нас на допросах ничего не утаивают…

«Это точно, — подумал Олег. — В руках жандармов и немой заговорит».

Машина мчалась по пустынной дороге, за обочинами простирались голые, черные поля, дальше виднелся лес, безрадостный, растопыривший крючья голых ветвей. Из динамика включенного водителем радио Утесов пел про утомленное солнце, что прощалось с морем, а вокруг ветер гонял над черной землей клочья серого тумана, и дождь монотонно барабанил в ветровое стекло.

Где-то через час съехали с трассы, и ход пришлось замедлить — начали попадаться выбоины, трещины в асфальте, настоящие воронки, как от снарядов. Да, этих мест не затронула программа дорожного строительства, громогласно провозглашенная вождем и премьер-министром на Великом Курултае, что прошел четыре года назад на территории бывшей Монголии.

Очередной поворот, еще один, справа открылась вырубка.

— О, это что еще? — бросил Кириченко, и Олег понял, что навстречу им движутся две запряженные людьми телеги.

Подъехали ближе, стало видно, что «конями» работают изможденные мужики в черно-белых полосатых одеяниях. Около дюжины тянули за постромки, еще по несколько толкали сзади, а с боков шагали охранники в серых шинелях, размахивали нагайками вроде той, что так любил таскать Голубов.

Но на них Олег не смотрел, его взгляд притянуло то, что лежало на телегах.

Через борта свешивались худые грязные ноги, руки, головы, похожие на обтянутые кожей черепа.

— А ну останови, — велел Кириченко, и когда автомобиль притормозил, открыл дверцу.

Внутрь машины ворвался промозглый холод, туман и ветер, и Олегу показалось, что он ощутил запах мертвечины, разлагающейся плоти… хотя этого не могло быть, тела выглядели свежими!

При виде начальства обладатели серых шинелей вытянулись, телеги замерли.

— Что тут у вас такое? — спросил Кириченко.

— Везем хоронить умерших, ваше высокоблагородие! — отозвался рыжий мордастый охранник.

— Это что, у вас каждый день столько дохнет?

— Никак нет, — рыжий осклабился, показав гнилые зубы. — Сегодня ночью эшелон пришел. Привезли к нам разных тут… Ну и по обыкновению, тех, кто для работы годен, мы оставили, негодных же в расход пустили, все равно они тут и недели не протянут, доходяги…

— Понятно. Ну, продолжайте, — и тысячник сел обратно в машину.

Охранники замахали нагайками, запряженный в переднюю телегу высокий мужик получил по спине, но не сдвинулся с места, упал на колени, а затем и вовсе рухнул лицом в дорожную грязь. К нему подскочили сразу двое в серых шинелях, заорали, начали пинать, рыжий потащил из кобуры револьвер.

Олег закрыл глаза, но даже под опущенными веками остались разноцветные пятна — квадратные нашивки на груди, единственный яркий элемент в одежде заключенных, розовые, синие, зеленые, фиолетовые…

— Что это обозначает? — спросил он, борясь с накатывающей волнами дрожью.

Неужели температура… он простудился?

Нет, просто отвращение переполнило душу, достигло такой силы, что начало проявляться телесно.

— Что именно? — уточнил Кириченко. — А, нашивки? Опознавательные знаки для охраны. Чтобы сразу было видно, с кем имеют дело: красный — коммунист, желтый — эсер, голубой — гомосексуалист, ну и так далее, всех я не помню.

Автомобиль начал замедлять ход, и Олег открыл глаза.

Дорога упиралась в арку ворот, над которыми когда-то раньше находился крест, но теперь его не было, зато висел на распорках транспарант с надписью «Должно возвеличивать и уважать чистых, невинных, праведных!».

Цитата из «Ясы», еще древней, Чингисхановой… и как издевательски она тут выглядит!

Створки были прикрыты, перед ними стояли двое охранников в тех же серых шинелях, но уже с винтовками. В стороны от арки уходила каменная стена, обшарпанная, местами покосившаяся, закрепленная сверху на штырях колючая проволока выглядела новой. Справа к ней была пристроена караулка, слева торчала вышка, на ее площадке под навесиком прохаживался часовой, блестел стеклянный глаз прожектора.

За стеной качались на ветру голые березы, меж их стволов серели здания в два или три этажа, и надо всем поднимались лишенные крестов купола большого храма.

— Тут монастырь был когда-то, — сказал Кириченко. — Но его еще при Витте закрыли. Пустовал долго, ну а потом его наши прибрали… чего зря такому месту удобному пропадать? Станция железной дороги неподалеку…

Один из охранников подошел к машине, и тысячник вынужден был прерваться.

Он опустил стекло в дверце, предъявил какие-то бумаги, и совсем еще молодой парнишка в серой шинели принялся их изучать.

«Каково это — служить в таком месте? — подумал Олег. — Мимо тебя провозят трупы. Проводят колонны заключенных, и ты держишь в руках оружие, должен быть готов выстрелить. Всегда, в любой момент. Что нужно, чтобы не сойти с ума? Искренняя, сильная вера в то, что это необходимо, что без подобного не обойтись, что все это враги, и лучшего они не заслужили?»

С трудом верится, что все здесь — фанатичные евразийцы, хотя могут встречаться и такие.

Но вера должна быть подкреплена обычной жестокостью, жаждой власти, что есть почти у каждого человека — ведь так приятно чувствовать себя высшим существом, каждое слово которого является законом…

И сила приспособления — человек способен привыкнуть к тому, что изначально кажется мерзким, непереносимым.

— Можете проезжать, господин полковник, — сказал охранник, и отдал Кириченко честь. — Ближайший корпус… вон тот, до конца, и налево перед складом… это собор бывший, ну и там увидите указатель.

Ворота заскрипели надрывно, створки разошлись в стороны, и Олег оказался на территории лагеря «Оранки-74». Стало видно, что сторожевые вышки вроде той, что осталась позади, окружают его со всех сторон.

Здания монастыря, в отличие от ограды, выглядели недавно отремонтированными, все окна были в решетках. Там и сям виднелись группы людей в черно-белом, они мели дорожки, таскали что-то в носилках, и рядом с каждой маячили двое-трое охранников в сером, с нагайками и пистолетами.

Над дверями собора красовалась аккуратная вывеска «Склад».

— О, а вон и плац, — сказал Кириченко, указывая в ту сторону, где за корпусами пряталось свободное пространство. — Все как положено по инструкции, ну я почему-то и не сомневался.

Администрация помещалась в двухэтажном здании под серой шиферной крышей. Охраняли ее двое часовых, а у крыльца стояли рядом роскошный «Линкольн», армейский вездеход «НАЗ» и тяжелый трехосный грузовик.

— Так, приехали, — и тысячник первым выбрался наружу.

Олег без особой охоты последовал его примеру.

Скрипнула дверь, на крыльцо выбрался невысокий, узкоглазый тип в форме «опричнины», радушно заулыбался, замахал ручонками — похоже, встретить гостей решил сам комендант лично. Но Одинцов посмотрел на местного хозяина мельком, его взгляд притянула группа заключенных, которых двое охранников гнали мимо.

Точнее, один из них.

— Виктор! Торопец! — крикнул Олег, на мгновение забыв, где именно он находится. — Ты?

Высокий, могучий заключенный, что до этого шел так же, как все, сгорбившись и вжав голову в плечи, вздрогнул, сбился с шага и принялся озираться, глаза его расширились, брови взлетели к волосам.

— Куда, тварь! — взвизгнул ближайший охранник, замахиваясь нагайкой.

Олег сделал несколько шагов, краем глаза заметил, что один из часовых на крыльце вскинул винтовку. Сердце замерло от ужаса — сейчас прозвучит выстрел, и пуля пойдет в цель… вот только кто станет этой целью, Виктор или он сам?

Наверняка посторонним запрещено разговаривать с заключенными.

— Всем стоять! — новый голос, хриплый, прокуренный, донесся от здания лагерной администрации. — Полковник, а ну потрудитесь объяснить, кто этот человек, и почему он нарушает распорядок?

— Успокойтесь, оно того не стоит… — успокаивающе заговорил Кириченко.

А Олег все смотрел, не в силах отвести взгляд… и до сих пор не мог поверить.

Виктор Торопец, вступивший в ПНР в двадцатом, делегат ее первого съезда, одно время возглавлявший партийный сектор экономики и вроде бы даже претендовавший на место товарища министра торговли и промышленности… здесь?

— А, вон как, — вновь заговорил комендант. — Прапорщик, заключенному разрешена беседа.