Полет шершня - Кен Фоллетт

В это она верила, когда отлегало от сердца. Но тревожила мысль, что его могли арестовать. Бесполезно было спрашивать себя за что, ведь преступление он еще не совершил. Ее воображение тут же принималось сочинять прихотливые сюжеты, в которых он то доверялся ненадежному другу, то вел дневник, то каялся перед священником.

К вечеру Хермия сдалась и покатила в ближайшую деревню. Летом многие островитяне сдавали отпускникам комнаты с завтраком, так что найти приют оказалось несложно. Рухнула в постель, несчастная и голодная, и заснула тревожным сном.

* * *

Одеваясь, она вспоминала тот отпуск, что провела с Арне на этом острове. Они зарегистрировались в гостинице как господин и госпожа Олафсен. Именно в те дни она остро ощутила, как ей дорог Арне. Азартный, он то и дело бился с ней об заклад, причем на кону были всякие пикантные штучки: «Если первым в порт войдет красный катер, завтра будешь весь день ходить без трусов, а если синий, то я позволю тебе быть наверху».

«Все, что хочешь, сегодня, любовь моя, – думала Хермия. – Только приди».

Утром, прежде чем снова отправиться в Хаммерсхус, она решила позавтракать. Вдруг придется прождать весь день, а не подкрепившись, чего доброго, свалишься в голодный обморок. Нарядилась в дешевое платье, которое купила в Стокгольме – английская одежда сразу бы ее выдала, – и спустилась вниз.

Входя в столовую, где все ели за общим столом, Хермия волновалась. Больше года ей не приходилось говорить по-датски в быту. Вчера, устраиваясь на ночь, обменялась с хозяевами всего парой слов. Теперь придется вести застольные разговоры.

За столом оказался только один средних лет постоялец.

– Доброе утро, – дружелюбно улыбнулся он. – Позвольте представиться: Свен Фромер.

– Агнес Рикс, – стараясь держаться непринужденно, назвалась Хермия именем, которое значилось у нее в документах. – Прекрасный сегодня день.

«Мне нечего опасаться, – сказала она себе. – По-датски я говорю в точности как копенгагенские буржуа, и датчане в жизни еще не догадывались, что я англичанка, пока я сама им об этом не сообщала».

Хермия положила себе овсянки, залила холодным молоком и принялась есть, но все-таки в таком напряжении, что каша комком застревала в горле.

– Предпочитаете по-английски? – поинтересовался Свен.

– Что вы имеете в виду? – Она в ужасе подняла на него глаза.

– То, как вы едите овсянку.

У него-то молоко было в стакане, и он запивал им каждую ложку каши. Именно так датчане едят овсянку, и Хермия превосходно об этом знала. Чертыхнувшись про себя на свою невнимательность, она попыталась сгладить промах.

– Мне так больше нравится! – браво объявила она. – Молоко охлаждает овсянку, и дело идет быстрее.

– А, так вы торопыга! Откуда будете?

– Из Копенгагена.

– О! Я тоже.

Хермия, опасаясь, что эта тема приведет к вопросам, где именно в Копенгагене она живет, решила, что безопаснее задавать вопросы самой. Ей еще не встречался мужчина, который не любит поговорить о себе.

– А вы тут в отпуске?

– Увы, нет. Я землемер, топограф, работаю на правительство. Работа, однако, сделана, дома мне нужно быть только завтра, так что решил провести денек здесь, осмотреться, покататься по острову. Уеду вечерним паромом.

– Так вы здесь на автомобиле!

– С моей работой без него не обойтись.

Вошла хозяйка, поставила на стол бекон и черный хлеб.

– Если вы одна, с удовольствием вас покатаю, – предложил Свен, когда хозяйка удалилась.

– Я обручена, – отрезала Хермия.

С явным сожалением он покачал головой.

– Вашему жениху повезло. И все-таки буду рад, если вы составите мне компанию.

– Не обижайтесь, пожалуйста, но мне хочется побыть одной.

– Вполне вас понимаю. Надеюсь, мое предложение вас не обидело.

– Что вы, напротив, я польщена! – Хермия пустила в ход самую очаровательную из своих улыбок.

Он налил себе еще чашку кофе из цикория, и уходить, похоже, не торопился. У Хермии слегка отлегло от сердца. Пока вроде все идет гладко.

В столовой появился еще один постоялец, примерно возраста Хермии, в опрятном костюме. Вошел, слегка поклонился и заговорил по-датски с немецким акцентом.

– Доброе утро. Меня зовут Хельмут Мюллер.

У Хермии сильней забилось сердце.

– Доброе утро, – ответила она. – Агнес Рикс.

Мюллер вопросительно повернулся к Свену. Тот встал, подчеркнуто его игнорируя, и твердым шагом вышел из комнаты.

С оскорбленным видом Мюллер уселся за стол.

– Благодарю вас за вежливость, – сказал он Хермии.

Хермия стиснула ладони, чтобы не так тряслись.

– Откуда вы, герр Мюллер?

– Я родом из Любека.

Порывшись в памяти, что благовоспитанный датчанин может сказать немцу в светской беседе, Хермия выудила оттуда комплимент.

– Вы прекрасно говорите по-датски.

– Когда я был мальчиком, мы всей семьей отдыхали на Борнхольме.

Он держался очень естественно, и Хермия осмелилась задать ему вопрос посерьезней:

– Скажите, многие здесь отказываются разговаривать с вами?

– Грубость, какую только что продемонстрировал наш собрат постоялец, встретишь не часто. Обстоятельства сложились так, что немцы и датчане принуждены жить рядом, и большинство датчан вполне вежливы. – Он взглянул на нее с любопытством. – Но вы и сами наверняка это знаете, если давно живете в этой стране.

Хермия поняла, что опять допустила промах.

– Нет-нет! – воскликнула она. – Просто я из Копенгагена, а там, как вы сами сказали, мы стараемся существовать мирно. Мне интересно, как обстоят дела здесь, на Борнхольме.

– Да так же.

Хермии стало ясно, что любой разговор опасен. Она поднялась с места.

– Что ж, приятного аппетита.

– Благодарю вас.

– И приятного пребывания на острове.

– Вам того же.

Она вышла из столовой, гадая, не перебрала ли с любезностью. Излишнее дружелюбие так же подозрительно, как враждебность. Но Мюллер вроде бы недоверия не проявил.

Выруливая со двора на велосипеде, она заметила Свена. Тот укладывал в машину багаж. У него был «горбатый» «Вольво PV-444», популярный в Дании шведский автомобиль. Заднее сиденье отсутствовало, чтобы было где разместить землемерное оборудование: треноги, теодолит и прочее, что-то в кожаных чехлах, что-то обернуто одеялом, чтобы не побить.

– Извините за инцидент, – пробормотал он. – Не хотелось бы выглядеть грубияном в ваших глазах.

– Я понимаю, – отозвалась Хермия. – Очевидно, вас одолевают сильные чувства.

– Я, видите ли, из военной семьи. Мне трудно смириться с фактом, что мы так легко сдались. Следовало драться, на мой взгляд. И сейчас тоже! – Он резко взмахнул рукой, слово что-то отшвыривая. – Но я не должен так говорить. Вам за меня неловко.

– Вам не за что извиняться. – Хермия коснулась его руки.

– Спасибо.

* * *

Черчилль расхаживал по лужайке для крокета в Чекерсе, официальной резиденции британского премьер-министра.

«Видно, сочиняет на ходу речь», – понял Дигби, который уже знал, как это бывает.

На эти выходные приглашены американский посол Джон Уинант и британский министр иностранных дел Энтони Иден с женами. Только их не было видно. Вероятно, произошло что-то важное, о чем Дигби еще не знает. Личный секретарь Черчилля, мистер Колвилл, повел рукой в сторону погруженного в раздумья шефа. По ухоженной травке Дигби направился навстречу Черчиллю.

Тот заметил его и остановился.

– А, Хоар, – проговорил он. – Гитлер напал на Советский Союз.

Дигби ахнул. Захотелось сесть куда-нибудь.

– О Боже, – прошептал он.

Не далее как вчера Гитлер со Сталиным были в союзниках, их дружба закреплена Пактом о ненападении 1939 года, а сегодня между ними война!

– Когда это произошло? – запинаясь, спросил Дигби.

– Сегодня утром, – мрачно ответил Черчилль. – Генерал Дилл только что был здесь со всеми подробностями.

Сэр Джон Дилл возглавлял имперский Генеральный штаб, то есть из военных был информирован лучше всех.

– По предварительным данным разведки, в СССР вторглась трехмиллионная армия.

– Трехмиллионная?!

– Наступление развернуто по линии фронта в две тысячи миль. Северная группа войск идет на Ленинград, центральная – на Москву, южная – на Украину.

У Дигби закружилась голова.

– О Господи… Это что, конец, сэр?

Черчилль затянулся сигарой.

– Не исключено. Многие думают, что русским не победить. Пока они проведут мобилизацию… При поддержке с воздуха танки Гитлера уничтожат Красную армию за пару недель.

Дигби еще не видел премьера таким расстроенным. Обычно при дурных новостях Черчилль становился только драчливей и всегда был готов ответить на поражение атакой, но сегодня выглядел совершенно изношенным.

– Хоть какая-то надежда есть? – спросил Дигби.

– Есть. Если русские продержатся до конца лета, все может поменяться. Русская зима в свое время укротила Наполеона. Может, и Гитлера победит. Три-четыре ближайших месяца решат все дело.