Сигареты и пиво - Чарли Уильямс

— БЛЭЙК, ВЫХОДИ, — снова раздался этот безумный рев. Казалось, он одновременно доносится со всех сторон, даже сверху. — ЗАЛ ОКРУЖЕН. ЭТО ПОЛИЦИЯ. У ТЕБЯ НЕТ НИ ЕДИНОГО ШАНСА, ПРИЯТЕЛЬ.

— Эй, — заорал я на Сан, прижавшись лицом к этому странному стеклу, которое не разбивалось, и вообще не было похоже на стекло, если вдуматься. — Это че, бля, шутка? Где этот…

— ДАВАЙ, БЛЭЙК, — проревел голос. — СДЕЛАЙ СЕБЕ ОДОЛЖЕНИЕ, БЛЯ, И ВЫХОДИ. МЫ ТУТ ВЕСЬ ДЕНЬ ТОРЧАТЬ НЕ СОБИРАЕМСЯ.

Больше я это выдерживать не мог. Тут где-то по стенам были запрятаны динамики или еще что, только и ждали, пока старина Блэйк придет.

Я решил съебываться. Мне было чем заняться, хотя в тот момент я не мог вспомнить, чем именно. Но я знал, что свежий воздух и сигарета помогут мне вспомнить.

— Попался, — сказал констебль Плим, застегивая на мне наручники.

— Получай, — сказал констебль Джона, ткнув меня дубинкой в живот.

Но вы за меня не волнуйтесь.

Я бывал в обезьяннике Манджела много раз и наверняка еще туда попаду. У меня с этим местом особые отношения, то есть меня время от времени сажают туда и очень скоро отпускают. Легавые счастливы, а мне это напоминает о том, что следует быть осторожней, типа того. Меня никогда не отправляли в тюрьму Манджела и никогда не отправят. Этому городу нужен Ройстон Блэйк, и легавые это знают. Если я не буду держать все под контролем, это место быстро превратится в дерьмо.

Так что не волнуйтесь за меня, камрады.

Кроме того, как только они засунули меня в камеру, я понял, что все со мной будет путем. Камера тут нормальная. Четыре стены, один пол, потолок и железная дверь. Плюс матрас. И толчок в углу. Чего еще может просить человек? Ну, телик не помешал бы, но я считаю, если чувак не может нормально посидеть наедине со своими мыслями — это неправильный чувак. И если посмотреть на это с определенной стороны — в тот момент камера была для меня лучшим местом. Мне было о чем подумать. Мне надо было понять, как уделать Дага, владельца магазина. Было ясно, как пролитое пиво, что пораскинуть мозгами в городе я не смогу, там на меня кидаются все подряд. Так что если я немного посижу в камере — это будет лучше для всех.

Только они пока не посадили меня в камеру. Пока что. Вот закончат бить дубинками по животу, тогда и подыщут для меня камеру. Ага.

Честно говоря, как-то они незачетно меня пиздили. Не так, как я бью людей, и не так, как Фракенштейн бил меня. Ребята типа Плима и Джоны просто не созданы для битья (если, конечно, не ты их бьешь, для этого-то они как раз и созданы). Они могут выкаблучиваться как угодно, больно мне не будет. Даже если у них будут эти здоровые дубинки, которые они с трудом поднимают, а я буду привязан к стулу, собственно, я и был привязан. У меня живот из камня. Вы можете врезаться в мой живот на самолете, я разве’что вздрогну. А поскольку они легавые, их интересовал только мой живот. Они ведь не могут оставлять следов побоев и синяков. К тому же, скорее всего, они попросту ссали ударить меня по лицу. Если ты бьешь чувака в живот — это все равно, что по спине его похлопать. А вот если ты бьешь в морду — напрашиваешься на пиздюли. Именно это я сделал с Джоной в больничке пару дней назад, как он говорил, хотя сам я этого ни хуя не помнил. Нижняя губа у него распухла и была заштопана, так что да, кто-то нехерово его отпиздил. И если это был я, все честно — можешь махать своей дубинкой.

Больно мне не будет.

Но я этого не показывал, конечно. Стонал и рыгал, дай боже. Пусть порадуются ребята. От меня не убудет. И если Плим прав и я выставил его мудаком на людях во время той стычки из-за парковки на Фротфилд-вэй, не могу сказать, что я его в чем-то виню.

Правда, когда он случайно заехал мне по яйцам, я не слишком обрадовался.

— Эй, уебок, — сказал я. — Осторожней, мать твою. Они посмотрели друг на друга и начали по очереди пиздить меня дубинками по яйцам, а я пытался как-то спрятать их между ног. Они не могли сделать мне больно. По-настоящему больно. Разве я вам не говорил? У меня стальные яйца.

Я услышал, как открылась дверь.

Включился свет. Я закрыл глаза — свет был слишком ярким. Я валялся в темноте уже часа четыре или что-то типа того и только начал к этому привыкать. Я даже почти перестал париться по поводу своих яиц. Болели они, конечно, охуенно, но, по крайней мере, я их чувствовал. И, как я уже сказал, они у меня стальные.

Когда Плим и Джона подняли меня и усадили на стул, у меня аж дыхание перехватило. Они затянули ремни, а потом пошли и встали, сложив руки на груди, по обе стороны двери, которая была чуть приоткрыта.

— Здоров, ребяты? — сказал я им. Потому что, ну, они мне были вроде как приятели, несмотря ни на что. Они были вышибалами и я был вышибалой, хотя, если посмотреть с технической точки зрения, теперь я был подручным. А они — легавыми. А легавые не могут быть моими приятелями.

Они оглянулись и ничего не ответили.

— Сигареты есть? — спросил я.

И снова они поначалу ничего не сказали. Но потом Плим кивнул Джоне, который сделал шаг вперед и воткнул мне в зубы беник.

— А зажигалка? — мне пришлось это сказать, потому что они опять встали с мрачными мордами как две статуи. Он дал мне прикурить и снова вернулся на место. — Ебаный в рот, — сказал я, выдыхая дым. — Че это с вами? Обет молчания?

Когда я выкурил полсигареты, кто-то вошел в дверь и захлопнул ее за собой. Это был чувак постарше, с большой красной папкой и в рубашке с полосками на плечах. Он был раза в два здоровее обычного человека. Ну, кроме как по росту, рост у него был нормальный. А рот, наоборот, маловат даже для чувака вполовину меньше. Про то, что было у него под штанами, я ничего сказать не могу. Он сел за стол напротив меня и засунул палец в свое мясистое правое ухо.

Большой Боб Кэдуолладэр.

Ну, короче, шеф полиции.

Ну, бля, я его знал, конечно же. А он меня. Мы с ним в свое время пару раз сталкивались. Ну, у нас с ним было, типа взаимопонимание. Он знал, что я немного ебанутый, а я знал, что он не такой идиот, как остальные легавые.

— Здоров, Боб, — сказал я.

— Заткнись, мудила, — сказал он, даже не взглянув на меня.

— Хе-хе, — сказал я. — А ты все еще очаровашка.

— Я сказал, заткнись, — он махнул Джоне. — Констебль Джонс. Будьте так добры.

Джона в два шага дошел до меня и со всей дури ударил по щеке. Ебаные легавые.

Я уже собирался спросить: “Ты че задумал?”, но Большой Боб начал первым.

— Ройстон Роджер Блэйк, — спросил он, открывая большую красную папку.

Я затянулся сигаретой и сказал:

— Но…

— Ты Ройстон Роджер Блэйк или нет?

— Ну я, но…

— Боже мой, — сказал он, открывая последние страницы и качая головой. — Боже мой, боже мой. Как же тут все хреново.

— Че там написано? — спросил я, наклоняясь на дюйм вперед. Я не мог разглядеть, что там написано, но увидел пару фотографий. Правда, что на них, я тоже не рассмотрел. Только увидел много красного.

— Неважно, что написано, то написано, и ничего хорошего тут нет. Выломана дверь… телефон сорван со стены… удары по голове… кухонный нож… нанесено сорок семь ударов…

— И че это значит? — спросил я.

Большой Боб закрыл свою папку. На обложке я увидел грязную белую наклейку, на которой большими выцветшими буквами было написано РОЙСТОН РОДЖЕР БЛЭЙК. Он взглянул на меня, первый раз с того момента, как вошел.

— Это значит, Ройстон Роджер Блэйк, — сказал он, — это значит, что мы держим тебя за яйца. — Он снова открыл папку и начал листать ее с середины назад. — Нет, не думаю, что в этот раз ты сможешь выкрутиться, — сказал он, снова захлопнув папку. — Сколько жизней у кошки, а?

— Не знаю, — сказал я.

— Да ну? Констебль Джонс, сколько жизней у кошки? Джона опустил руки, потер лицо и сказал:

— Че? У кого?

— У кошки. Сколько у нее жизней?

— У какой кошки?

Большой Боб был явно недоволен. Он поднял глаза и начал поворачивать голову.

— Девять, шеф, — сказал Плим. Ему даже не пришлось тереть лицо.

— Спасибо, констебль Палмер, — сказал Большой Боб и децл расслабился. — Так что я говорил?

— Вы не думаете, что он сможет выкрутиться в этот раз.

— Сколько у тебя жизней?

Я посмотрел на Плима и стал ждать.

— Эй, — заорал на меня Большой Боб. — Я с тобой разговариваю.

— А, ну да, — сказал я. — Так, давайте прикинем… Сколько жизней у кошки?

— Девять, — сказал Плим.

— Девять, так? — сказал я и почесал подбородок, который уже порядком зарос. — Девять, да… — сказал я снова. Но это был не вопрос, это я, типа, думал вслух. Я всегда ненавидел полицейские допросы, а это был как раз таки типичный допрос. Они всегда задают какие-то сложные вопросы. И чего бы им не начинать с чего полегче? — Это как это? — спросил я.

Джона посмотрел на Плима. Можно было аж услышать, как он думает: Ну да, как это, констебль Долбаный Умник? Я заметил, что у этих двоих в клубе легавых явно были какие-то терки.