Белый ферзь - Андрей Измайлов

«Череповец. 1874 год» — голубой бархат, накладная серебряная рамка чеканной работы, накладная монограмма в центре украшена цветными эмалями, скрепляется двумя застежками фигурной работы. (Чем же так отличился Череповец сто двадцать лет назад — экую шикаррр-ность сотворили!)

«Ликует весь народ, любовию горя, встречая светлый лик венчанного царя. Альбом группы волостных старшин, участвовавших в коронационных торжествах их императорских величеств в мае 1870 года» — переплет из рогожи, литография на березовом шпоне. (Правильно! Ближе надо быть к народу — он и возликует. Рогожа и кора березы — простота подкупает. Никаких эмалей и бархатов!)

Вот интересно, неужто действительно березовый шпон годится для нанесения на него толпы благообразных мужичков — гравировка, то бишь литография?

Колчин, любопытствуя, приподнял стеклянную крышку витрины, вгляделся. Да, кажись, и в самом деле березовая кора. Кажись, и в самом деле — рогожа.

Любопытство ЮК не было праздным. Любопытство было профессиональным. Профессия на данный момент — воин, специализация — разведка. Отнюдь не в подлинности природного матерьяльчика убеждался Колчин. Убеждался он в хроническом интеллигентском распустяйстве служителей сокровищницы мысли. И убедился.

Витринка не была заперта на плохонький ключик, даже бечевкой с пластилиновой нашлепкой-печатью не скреплена. И сигнализация отсутствовала. Напрочь. (Даже кусок железа на колесах — и тот снабжается пронзительными звучалками!)

— Это действительно березовый шпон и рогожа… — услышал он полушепот.

Скосил глаза. Дамочка-сотрудница в деловом костюме «бедность не порок». И тон у нее экскурсоводческий, а не церберный: мол, неча тут распоряжаться, витринки открывать, руками не сметь, овеяно веками!

— А вы видели наше Евангелие от Тимофея? В бронзовом окладе? Вот там, там. Поглядите! — Ни намека на мысль, что благообразный молодой человек, посетитель, может оказаться злоумышленником, намечающим добычу! Еще и башмаков не износила с тех пор, как случилась «кража века», а бдительность — ноль! Два ноля! Она таращилась сквозь стекла очков «два ноля»… нет, не таращилась, это сильные плюсовые диоптрии создавали эффект, в действительности же дамочка-сотрудница толком и не всмотрелась в потенциального злоумышленника. Не от мира сего, потусторонняя.

Или они все свято уверовали в заманчивую, но дезу: снаряд дважды в один окоп не попадает?

Учить вас не переучить! Мало вам прецедентов?! Даже с вашей главной достопримечательностью? С Остромировым Евангелием?

Помнится, директор «Публички» Модест Корф сотню с лишним лет назад одел Остромирово Евангелие в тяжелый золотой переплет — при Николае I.

А в двадцатые годики века нынешнего случилась в «Публичке» протечка. Пришли водопроводчики, поколдовали над трубами, протечку ликвидировали, заодно ликвидировали главную достопримечательность. Наткнулись на золото, оклад прихватили с собой, а ветхую дрянь, внутреннее содержимое, забросили на шкаф. И беспрепятственно ушли.

Хватились — нету! Как же так! Была же!

Кто был из посторонних?

Да никого не было. Водопроводчики были, но они какие же посторонние? Они протечку устраняли.

А как звать, как выглядят, двое их или трое?

Вот не можем вам точно сказать…

Бесхитростные такие — хранители сокровищницы!

Ну да водопроводчики — тоже бесхитростные. Куда идти с золотишком? Ясно дело, в ювелирный магазин!

Чекисты засели в «ювелирках»: ждем-с.

И дождались. Заявились, голубчики. Сказано ведь: рабочий тащит не пулемет, а все, что попадет под руку. Попался, понимаешь, под руку золотой оклад. Недорого просим! На вес!

Тут их и повязали. Стоп! Это — оклад. А где книжка?

Какая еще книжка?!

Книжжжка, дурни, книжжка! Которая внутри была!

А-а-а, бумажное которое? Дык мы неграмотные! На кой шиш нам бумажное. Мы эта., на шкаф забросили.

Где, какой шкаф?!

Да там же, в библиотеке! Чё тяжесть лишнюю волохать!

Точно. Там и валяется. Остромирово Евангелие. Древнейшая старославянская рукопись начала нынешнего тысячелетия. Реставрируй теперь, закипай скорбной слезой над поруганным памятником и прячь, прячь подальше с глаз!

Мир сей ничуть не изменился за семьдесят лет. В лучшую сторону не изменился. А сотрудники-сотрудницы по-прежнему не от мира сего. Вот и — кража века.

Правда, надо отдать должное сыщикам — они тоже ничуть не изменились за семьдесят лет (когда и если дело касается не личного имущества граждан и не самих граждан, а народного достояния, — не изменились): недели хватило, чтобы накрыть современных «водопроводчиков». Вот только не утечку они, современные, устраняли, а через окно влезли.

А через которое, кстати?

Оно, окно, где-то тут. Как раз в отделе эстампов. Ибо ведет коридорчик из отдела эстампов именно и только в отдел редких рукописей. Дверь — на кнопочном-кодовом запоре — головоломка для малолетних: угадай три цифры и дерни за колечко, она и откроется.

— Туда можно? — осведомился Колчин у дальнозоркой дамочки, указывая на дверь пеналом с шаолиньской доской.

(Вот хлопот было с подарком японского промышленника!

Допуск, пропуск, внос-вынос.

Пацанки-соплявки в милицейской форме на центральном входе:

— С этим — нельзя. Обратно не выпустят, извините…

— Мне как раз с этим и нужно. Я бы хотел показать специалистам.

— Тогда вы обойдите библиотеку по Невскому. Там со стороны Садовой вход для сотрудников и дирекции. Там вам объяснят.

Объяснили. Еще один милицейский пост. Только здесь не пацанки-соплявки, а мужички-гвардейцы. Но тоже в готовности разве что номер три… четыре-пять, вышел Колчин погулять. И ни намека на бдительных охотников:

— Пройдите сюда. Пожалуйста, пожалуйста… Тут к вам, извините, гражданин из Москвы…

— Да-да, пожалуйста…)

Допуск в отдел редких рукописей Колчин получил на раз. И напутствие обратиться к старшему библиографу. И сожалеющее предупреждение о том, что исчерпывающую консультацию коллеге могут дать не столько в «Публичке», сколько в ИВАНе. Знаете, где это? На Дворцовой набережной. А, ну вы знаете.

Потому вопрос «туда можно?» был проверочным — насколько возросла бдительность библиофилов со времен недавней кражи, не говоря уже о краже давней. Ни на грош не возросла!

— Вообще-то нельзя. Это у нас отдел редких рукописей… — пояснила очевидное дальнозоркая дамочка. — Постойте здесь, я спрошу…

Спросит она! Ей бы спросить у посетителя, а что это у вас под мышкой за футляр, а почему вы интересуетесь эстампами посредством открывания витрин, а ваши документы, товарищ?

Документы, граждане, в порядке. Допуск имеется. Получен час назад в дирекции. Вот он.

Что же вы сразу не сказали? Тогда можно, разумеется. Заходите, только тише, тише. Люди работают…

Знаю, знаю. У меня жена здесь не так давно тоже работала.

Да-а? У нас?

У вас. Нет, не как сотрудник. Как ученый. Из Москвы. Колчина Инна Валентиновна…

Старший библиограф внешне походил на младшего сына в многодетной семье. То есть рожденный на исходе потенции и возраста: извини, что недодали…

Тут будет уместно опять прибегнуть к китайской литературной традиции: «Там их встретили с большим почетом. Но об этом рассказывать не стоит».

Ибо львиная доля времени ушла на то, что Колчин знал раньше. То есть — про доску, про печати, про Шао-линь. А также про специализацию: «Вам лучше обратиться в ИВАН, в бывший Азиатский фонд. Впрочем, у нас тоже есть чем похвастаться…» Тем же Остромировым Евангелием. (Знаете ли историю про его похищение?.. Теперь знаю… А еще у нас есть последнее державинское стихотворение, начертанное его рукой на грифельной доске. Помните? «Река времен в своем стремленьи уносит царства и царей…» Как же, как же!.. И молитвенник Марии Стюарт. Она держала его в руках, когда ей рубили голову. Хранит следы крови. Но он не здесь, он в Руссике, на втором этаже. А здесь у нас только рукописи. Редкие. Вы, конечно, знаете, какой скандал приключился недавно? Как раз здесь. А что ж вы хотели, если…)

В общем, там их встретили с большим почетом…

Колчин не проходил спецподготовки, которую в полном объеме освоил Андрей Зубарев, однако знанием-использованием этикета владел вполне. Потому наводил старшего-младшего библиографа-сына на занимающие темы исподволь, но настойчиво.

Так что день прошел не зря. Даже не день. Который час? Еще чуть — и будет третий. Непозволительная роскошь — просаживать время целиком и полностью в библиотеке, пусть даже в ней столь радушные, многоречивые и… лопоухие собеседники.