Тёмный рыцарь - Пол Догерти

— Да, так вот, — коронер постучал себя по носу. — Генуэзец — чужеземец, он здесь весьма заметен, внешность у него запоминающаяся. Лондон — город маленький, другого с такой внешностью здесь не встретишь. Вот и ползёт шепоток от квартала к кварталу.

— Что ты хочешь сказать? — Де Пейн понял, что коронер намерен в чём-то обвинить генуэзца. — Почтенный Гастанг, — рыцарь поднял кубок в честь хозяина, — я путешествую со своими спутниками, но это не значит, что я им всецело доверяю.

— Возможно, я что-то понял не так, Эдмунд, но твой друг из Генуи то появляется на подворье ордена, то исчезает, как привидение. Нередко его видят у причалов, особенно когда какое-нибудь купеческое судно, чаще всего венецианское, завершает здесь нелегкое и опасное путешествие, начатое у берегов Святой земли. Один раз видели, как он долго и серьезно беседовал о чем-то с монахом-цистерцианцем.

— Цистерцианцем? — Де Пейн почесал пальцем подбородок. — Из Палестины?

— Скорее всего, из Нормандии. По имеющимся у меня сведениям, монах, кажется, заезжал в Дувр, а потом отправился на север. Вот я и думаю, для чего бы генуэзцу встречаться с такими людьми? Ему кто-то присылает письма. Мне кажется, тебе следует об этом знать.

В тот вечер Гастанг заставил рыцаря задуматься не только о загадочном поведении Парменио, но и обо всем том зловещем мире, с которым ему пришлось столкнуться. Эдмунд не смел нарушить торжественную клятву, которую он принёс Великому магистру в зале совета в Аскалоне, и раскрыть всю правду о причинах, приведших его со спутниками в Англию. Но ничто не мешало ему рассказать о гнусных убийствах в Уоллингфорде и Бэри-Сент-Эдмундсе. Коронер показал себя проницательным слушателем. Он то и дело перебивал де Пейна странными вопросами, которые свидетельствовали: он давно догадывался о том, что тамплиеры заняты здесь выполнением какого-то ответственного тайного поручения — но свое мнение держал при себе. Он зачарованно внимал рассказу де Пейна об отравлениях Байосиса, Евстахия, Нортгемптона и Мюрдака. Когда тамплиер окончил свою повесть, Гастанг указал пальцем на тонкую восковую свечу, ярко горящую в медном подсвечнике.

— Когда я был еще мальчишкой, от горшка два вершка, отец не раз на Великий пост загадывал мне загадку. Перед завешенным распятием устанавливались двенадцать свечей, по числу апостолов. Одиннадцать были сделаны из ярого воска, двенадцатая, символизирующая Иуду, — из поддельного. Если просто смотреть, все они казались сделанными из чистого пчелиного воска, но все-таки одна была ненастоящая. Отец снова и снова учил меня, как распознать иудину свечу.

— Научил?

— В конце концов научил. Просто нужно пристально смотреть и сравнивать. Она чуть-чуть не такого оттенка, чуть-чуть загибается фитилёк…

Гастанг поднял свой кубок.

— С сыновьями Каина то же самое, Эдмунд. В нашем городе жёны подливают яд мужьям, мужья убивают соперников — если не сразу, сгоряча, то выбрав подходящий момент, не скупясь на обман и коварство. Все они будто прячутся за некоей завесой, стараются казаться не такими, каковы есть. Они подстраивают несчастный случай, который на поверку оказывается спланированным гнусным убийством. Так и со смертями, о которых ты рассказывал. Спроси себя: что же произошло на самом деле? Действительно ли Байосис выпил яд уже за столом? Да… — Он усмехнулся. — Вижу, у тебя и самого уже были подозрения на этот счет. А принц? Если яда не было в кувшине с вином, то где он был? В кубках? А нападения на тебя — в лесу и в Куинсхайте? Поработай головой, Эдмунд! Подумай хорошенько. Кому было известно, что ты туда собираешься? Господь Бог не сотворил ведь тебя ослом.

Возвратившись на подворье ордена, де Пейн в подробностях припомнил всё, что произошло до сих пор, разместил все события по порядку, стараясь заглушить растущую в душе тревогу. Он никому не мог довериться. К тому же, Беррингтон с сестрой часто проводили время в Вестминстере, а Майель то и дело разъезжал по поручениям Беррингтона. Магистр тратил много времени и сил на сбор всех причитающихся орденскому казначейству налогов и оброков, и Майелю было вменено в обязанность объезжать владения ордена, напоминать тамошним начальникам об их обязанностях и требовать немедленной уплаты положенного. В одном де Пейн был согласен с Беррингтоном и Майелем: надо было усилить охрану. Поскольку два сержанта погибли в Куинсхайте, а остальным хватало дел, Беррингтон договорился с отрядом наемников — закаленных в боях ветеранов, — и те теперь везде сопровождали Майеля.

Шли дни. Наступило Сретенье, а наутро после великого праздника на подворье ордена заявился Гастанг со своими плечистыми приставами. Беррингтон с Изабеллой ещё раньше отбыли ко двору, в замок Бейнар, а Парменио снова исчез по своим таинственным делам. Коронер, закутанный в теплые одежды, с низко надвинутым капюшоном — мороз стоял крепкий, — прошептал, что так оно и лучше. Не мог бы де Пейн пойти вместе с ними? Рыцарь согласился без раздумий, хотя коронер и не пожелал открыть, куда именно они пойдут. Он попросил де Пейна не надевать никаких знаков отличия его ордена, предложив взамен теплый коричневый плащ — такой же, что и на всех сопровождавших его подчиненных. Де Пейн надел предложенный плащ, поглубже надвинул капюшон, и они все вместе, выйдя с подворья, быстрым шагом направились по грязным проулкам в сторону реки. Резкие порывы холодного ветра забивали дыхание. Раненая нога уже зажила, но де Пейн еще прихрамывал. Он поднял глаза: над узкой щелью между теснившимися с обеих сторон домами нависло низкое темно-серое небо. На миг ему захотелось снова оказаться под знойным солнцем Палестины, где он родился и прожил двадцать шесть лет, но в то же время рыцарь был рад тому, что идет сейчас рядом с другом, которому всецело доверяет. Ему показалось, что на самом деле он вернулся домой и наконец перестал быть лишь покорным слугой, которого гоняют туда-сюда, ничего толком не объясняя. И все же не стоило забывать, что здесь тоже опасно. Лондон — это западня, и в темноте затаился враг.

Дневной свет постепенно угасал. На крюках у дверей, равно как и на высоких шестах в начале некоторых улиц, светились фонари. Чтобы помешать ночному передвижению всадников и экипажей, поперек улиц натягивали цепи. Прозвонили колокола церквей — наступил час вечерней молитвы. На высоких башнях замерцали огни маяков. Торговцы складывали свои столики, упаковывали и уносили в кладовые товары. Золотари убирали в тележки нечистоты и мусор, а уличные падальщики жадно бросались на бесформенные кучи отбросов. Повсюду раздавался стук закрываемых ставней, грохот запираемых дверей. Время от времени перекликались одинокие голоса. Аромат ладана из ближайшей церкви поплыл по улице, смешиваясь со слабеющими запахами из харчевен, от столиков с пирогами и жаровен уличных торговцев. Судебные приставы и церковные стражники выливали ведра ледяной воды на тех, кто отбыл наказание в колодках, смывая с них нечистоты, прежде чем освободить их и отпустить по домам, сопроводив крепкой руганью. Приоткрытые двери трактиров казались оазисами света и тепла. Вокруг них толпились нищие — в надежде на корочку хлеба или какую-нибудь еду. Никто не обращал внимания на коронера и его свиту, торопливо шагавших по переулкам. Гастанга знал здесь каждый, и все понимали, что свита, вооруженная булавами, дубинками и мечами, — надёжная защита.

Они прошли вдоль темной громады замка Бейнар, свернули в переулок, ведущий на набережную, — холодный ветер ощутимо пах солью, рыбой и смолой. Вдруг Гастанг резко остановился и постучал в дверь лавки, над которой красовалась пестрая вывеска бакалейщика, снабжающего провизией морские суда. Дверь отворилась, и хозяин, со знаком своего цеха на груди, провел их через лавку, наполненную соблазнительными запахами, вверх по лестнице, в светелку, где за столом сидели его жена и дети. Не обращая внимания на домочадцев, купец подвел коронера со всеми его людьми к закрытому ставнями окну и приотворил ставню. Гастанг мягко подтолкнул де Пейна вперёд, чтобы тот смог увидеть в узкую щелочку то, что происходит внизу, на улице. Он шепотом подсказал тамплиеру, куда смотреть — на двери трактира напротив. Это было просторное трёхэтажное здание, гордо именуемое «Спасение души».

— Генуэзец там уже довольно давно, — сообщил купец вполголоса. — Он точно еще не выходил. Там, в трактире, мой приказчик Гилберт. Уже час, если не больше.

Де Пейн в душе восхитился хитроумием коронера. Ему не требовался легион соглядатаев, достаточно было торговцев, ремесленников, членов городских цехов — тех, кто прекрасно знал, что творится на его улице и мог опознать чужака, особенно если такого ему заранее описывали. Гастанг преисполнился решимости выяснить, кто таков на самом деле Парменио и чем он здесь занимается. Все приготовились долго ждать. Жена бакалейщика увела детей в спальню. Внизу, на улице, возникали в свете фонарей и снова пропадали чьи-то тени. Орали коты. Промчалась по улице огромная свинья, вырвавшаяся из загона, за нею гнался мясник с собаками. Прогремела по булыжникам тюремная телега, к которой был привязан кто-то из нарушителей закона. В дверях трактира «Спасение души» стали появляться люди, вышел в круг света и Парменио. Немного постоял, огляделся украдкой и, скользнув вбок, растворился в темноте. Через минуту-другую вышел и приказчик Гилберт, он проворно перебежал улицу и вскочил в дверь хозяйского дома. Взлетел вверх по лестнице и, запыхавшись, рухнул на табурет. Он тут же стал торопливо рассказывать о том, что сумел увидеть. Де Пейн не понимал ни слова, но монетку парню дал. Гастанг выслушал сообщение, потом отвел рыцаря в сторонку.