Такова спортивная жизнь - Дэвид Стори

В комнате имелся только один ирландец. На нем была форма автобусного кондуктора, и, судя по его виду, его мучили кошмары — он сидел в тужурке, но без брюк и, широко разинув рот, смотрел, как я вхожу.

— Здорово, друг, — сказал он. — А лучшая половина тоже с тобой?

— Нет, я один.

— И слава тебе господи… А то мы опасались. Значит, можно брюк не надевать… Вы, случаем, не ирландец?

— Нет, я здешний.

— Здешний? — сказал он и тут же закачался от удивления, стараясь придать себе вид ирландца из кинокомедии. — Значит, местный, тра-та-та и тра-та-та? И чего же, сынок, тебя занесло в этот хлев?

— Я в отпуску, — сказал я ему, прошел к своей кровати и сел.

— В отпуску! Но только я чую тут какую-то шутку. Погодите-ка, я скажу моему приятелю… Он под этой треклятой кроватью. Э-эй, Пэдди! Будьте добры, вылазьте. Комен зи наружу.

Он нагнулся, наполовину влез под кровать и опять разогнулся — все единым духом. Его физиономия побагровела.

— Он из самых что ни на есть лучших ирландцев — украинский Пэдди. Верно? — спросил он, когда из-под кровати появился белобрысый человек в кальсонах и жилете — форменные брюки он держал в руке и нервно улыбался. — Ему почудилось, что вы с дамой, вот он и нырнул под кровать… Так нырнул, словно там футов сто глубины, не меньше. Ну-ка, послушайте, не то он раскроит мне черепушку. Я, собственно, хотел сказать, что он литовец. У меня все эти дальневосточные народы напрочь перепутались.

— Он говорит по-английски? — спросил я.

— Конечно, говорю, — сказал литовец с легким ирландским акцентом поверх своего собственного. — Будьте добры, проходите. Не стойте в проходе. Проходите вперед, будьте так любезны. Кому еще билеты, сукины дети?

— Ну что, слышали вы ирландский получше? — с гордостью спросил его друг. — Я часами могу сидеть и слушать, как он шпарит на моем родном языке лучше меня самого. Теперь вам ясно, почему говорят, что Шекспир был русским?

Он кончил раздеваться и облачился в зеленую пижаму. Они все еще тараторили, когда музыка по ту сторону площадки смолкла и весь дом за стенами нашей комнаты и улица погрузились в тишину. Мы все трое лежали на кроватях, и ирландец читал вслух подписи в своих «Английских красавицах» и показывал мне и литовцу картинки.

— Я прежде был на шахтах, — рассказывал мне литовец, перекрикивая его. — Но у вас, англичан, там тяжелая работа. Я ушел, потому что здоровье стало плохое… грудь болит. Доктор рекомендует свежий воздух и жизнь в деревне.

— И теперь, когда автобус поворачивает, он высовывается в дверь, чтобы глотнуть чистого воздуха, — сказал ирландец. — А как вам вот это покажется: «В глазах ее звездочки, и солнце — в улыбке»? Или вот: «Неприступна и неуязвима, кроме дырочки в чулке». Здорово придумано, верно?

— Но мое здоровье стало лучше. Это совершенно ясно. Я скоро окрепну, стану коммунистом и уеду домой. Мои родители и все родные живут в Вильнюсе. Совсем по соседству с вашей страной. Я бы хотел туда вернуться. Климат у вас… одна непогода. Да и домохозяин не из тех, с кем мне нравится жить по соседству. Камерон и эта его жена. Видели бы вы его жену! Очень плохо. А он мог бы стать лучше. Вы их видели? Они живут в гараже позади дома.

— Да, я видел, когда шел домой.

— Тогда вам понятно. Он получает двадцать фунтов в неделю с этого дома и живет в гараже. В такой сверхцивилизованной стране ждешь другого.

— Так какого черта ты тут живешь? — сказал его приятель. — А вот взгляните: «Небесное тело, взятое в пространстве». Как по-вашему, фараон греет тут руки или нет?

— Эта страна похожа на автомобиль: мотор работает, все в исправности, а он летит под…

— Кончай эту муть! — прикрикнул Пэдди. — Он это рассказывает всем, с кем ни заговорит. Вот посмотрите сюда. Чистая порнография, верно? Хоть для смягчения и нарисовали на заднем плане маяк.

Их голоса заглушили боль, прятавшуюся где-то в моем сознании, и я постепенно начал засыпать. Окончательно я провалился в сон, когда свет внезапно погас и Пэдди сказал:

— Сволочь Камерон выкрутил пробки. А я как раз добрался до «Невесты в ванной».

Мне вспомнились деньги у меня в кармане и ключи от машины, но чтобы очнуться, требовалось слишком большое усилие, и я уснул.

* * *

Я проснулся от треска будильника, как от удара.

Привскочив на постели, я решил было, что живу еще у миссис Хэммонд и будильник зазвонил по ошибке. Они уже оделись и теперь застегивали тужурки.

— Пожар погашен и все в полном порядке, шкипер, — сказал Пэдди.

— Работа, — сказал литовец. — Я работаю на автобусе пять двадцать, а ирландец — на пять сорок пять. А вы разве не работаете?

— Я забыл тебе вчера сказать, — вмешался Пэдди. — Он в отпуску. — Повернувшись ко мне, он добавил: — Ну, желаю загорать хорошенько, — и они пошли в соседнюю комнату, где разбудили кого-то еще, а потом раздались бульканье и плеск воды.

Литовец производил на меня гнетущее впечатление — таким он был перемещенным, выброшенным из жизни. Я снова заснул, а у меня в голове все отдавался и отдавался его голос. Потом мне почудилось, что Пэдди заглянул в дверь и сказал:

— Я забыл вас предупредить. Жена Камерона приходит убираться по утрам. Деньги, оставленные в карманах, она считает чаевыми. Так что оставляйте только мусор.

Когда солнце добралось до моего угла, я сел, прислонившись к подушке, и стал читать «Там наверху». В доме стояла тишина: возможно, в нем не было ни одной живой души — все ушли на работу. Я было хотел и сам пойти, но посмотрел на будильник и раздумал. Когда я встал, то обнаружил, что из моих карманов исчезла вся мелочь.

Я поехал в город и взял денег в банке. Проезжая по Маркет-стрит, я увидел Джонсона — он часто гулял по утрам. Мне захотелось остановиться и поговорить с ним, узнать, как он и что, но я не остановился, а свернул в какой-то гараж и распорядился, чтобы мне залили бензина в бак. Когда я выехал на улицу, Джонсона уже нигде не было видно.

Взглянув с гребня на город, работающий совсем нормально, но без меня, я почувствовал себя отщепенцем, изгоем. Теперь мне было запрещено жить там. Я остановил машину у замка Колсби. В воздухе стоял запах работы. Грузовики дальних перевозок уже покидали долину — дороги превратились в темные движущиеся полоски, а город был почти лесом, где эти насекомые ползали среди расчищенного подлеска домов и обрубленных стволов фабричных труб. Шесть металлических труб химического завода, слитые воедино, как забинтованные пальцы, выбрасывали на реку рыжий туман азотистых паров. Возле фабрики Гарриса стройная черная труба взметывала плотный куст белого пара, который держался в воздухе несколько минут и только потом лениво расплывался в синеватую дымку. Время от времени какая-нибудь коренастая труба изрыгала через долину угольно-черный клуб горячего дыма, и он, курчавясь, уплывал за гребень, заволакивая угрюмую Райдингскую больницу над Хайфилдом. У самого склона, там, где шоссе петляло среди деревьев перед подъемом к Сэндвуду, под самым кладбищем, стиснутым, забитым могилами, паровой котел кирпичного завода пыхтел, как паровоз, пытающийся сдвинуть с места длинную вереницу вагонов. Клубы пара, которые он быстро выбрасывал один за другим, складывались в разбухающую колонну, чтобы тут же развалиться и рассеяться на ветру. А ниже города, вздымая в небо две огромные ноги перевернутого трупа, раскинулась поперек долины электростанция — единственное новое здание, которое мне было видно. Она, словно плотина, запирала город и не давала ему хлынуть дальше в долину, через лоскутья полей, к Стокли. И где-то под всем этим была та единственная, которую я знал по-настоящему — среди всей этой громады и ее бесчисленных частностей, — песчинка, пылинка в стотысячном муравейнике, пятнышко в кружеве всех этих улиц. При взгляде отсюда она теряла всякое значение, так, словно я был богом.

В последующие дни это чувство отчужденности еще усилилось из-за литовца. Может быть, я ощущал его изгнание даже сильнее, чем он сам. Трех дней такой оторванности от прежней жизни хватило, чтобы переменить все. Словно какой-то долг все рос и рос, а теперь мне внезапно, без предупреждения предъявили счет: плати, а не то… Эта пустота гасила все прежние чувства и к людям и ко всему остальному. Мне представлялось, будто я стал таким, какой была миссис Хэммонд, когда я только с ней познакомился, и оказалось, что мне это приятно. Уверенно я чувствовал себя только в машине. Никогда еще я так ею не гордился. Я дочитал «Там наверху» и купил «Любовь будет завтра». В этой книжке сыщик Стилтон («Сыр» — для своих друзей) ведет расследование в каком-то американском городе — забыл в каком. И он влюбляется в подружку бандита, а она — в него. Но она слишком уж много знает про бандитов, и ее, конечно, приканчивают. Стилтон после этого чуть не сходит с ума и разделывается с шайкой в один присест. А потом, немного остыв, вдруг понимает, что все кончено. Девушки нет. И он не хочет больше жить. На последней странице он в своей машине уезжает из города. Выбравшись на шоссе, он дает полный газ. И вот и город, и люди, и его воспоминания — все остается позади. А впереди уходит вдаль пустое шоссе. Автомобиль мчится с бешеной скоростью. Стилтону становится легче на душе, и он начинает думать о следующем городе и о следующей девушке, которая, может быть, живет там.