Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

Особняк Морозова. В нем размещен штаб отряда ВЧК, которым командует левый эсер Дмитрий Попов. Отряд среди частей Чрезвычайной комиссии самый большой, он недавно появился в Москве, после жестоких боев на Украине с немцами и гайдамаками гетмана Скоропадского. Бойцы преданы своему командиру и подчиняются только ему. Для Попова директивы ЦК его партии — закон. Половина высшего командного состава ведомства Дзержинского на Лубянке — левые эсеры.

«Паккард» въезжает во двор особняка.

Якова Блюмкина, постоянно теряющего сознание от потери крови, переносят в лазарет, который находится на противоположной стороне переулка.

Пока раненому оказывают первую помощь, перевязывают рану (пуля прошла сквозь мягкие ткани, не задев кости), вправляют вывих; приходит Дмитрий. Попов, пожимает убийце германского посла, уже более-менее пришедшему в себя, руку и говорит:

— Поздравляю! Ты, парень, войдешь в русскую историю как наш, социалистический Сазонов или Каляев28, — и следует приказ: — Изменить внешний вид герою, дать новые имя, фамилию, выправить документы.

Якова Блюмкина стригут наголо, сбривают бороду, наряжают в красноармейскую форму. К вечеру он получит паспорт на имя Григория Ивановича Белова, «из крестьян», и справку: «Красноармеец Белов Г. И. был ранен в бою с мятежниками. Направляется к родным в г. Рыбинск».

Так вечером шестого июля 1918 года будет определена дальнейшая судьба Якова Блюмкина.

А через полчаса после покушения на германского посла в кабинете управляющего делами Совнаркома Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича звонит телефон. В трубке взволнованный голос наркома иностранных дел Чичерина:

— Мне только что звонили из германского посольства. Совершено покушение на графа Мирбаха. В него брошена бомба…

— Убит? — перебивает Бонч-Бруевич.

— Нет. Сказали: посол ранен в голову. Убийцы скрылись на автомобиле. Номер машины запомнил швейцар посольства. Это «Паккард» из гаража ВЧК. Срочно доложите Владимиру Ильичу.

Дальнейшие события этого драматического дня — то, что в официальной советской истории называется мятежом левых эсеров (хотя это на самом деле была попытка государственного переворота с целью лишить большевиков единоличной власти в стране) и подавление мятежа, кровавыми, по-ленински жестокими методами.

…После захвата большевистскими войсками морозовского особняка всех раненых из госпиталя, и среди них изменившего внешне Якова Блюмкина с документами на имя крестьянина Белова, перевозят в 1-ю Градскую больницу.

Через два дня верные делу партии левых эсеров люди помогают нашему герою (который уже почти здоров, только долго будет сохраняться хромота) исчезнуть из больницы. Он еще неделю «зализывает раны» на конспиративной квартире, красный воин из крестьян Григорий Белов отправляется к родным в Рыбинск на окончательную поправку.

Поскольку в Рыбинске революционный террорист-романтик около двух месяцев работает в типографии в качестве наборщика, он меняет паспорт — перед нами, перепачканный черной краской, метранпаж Илья Авербух.

Наконец в начале сентября — какие восхитительные закаты над Волгой можно наблюдать в Рыбинске в эту пору! — («Осенняя пора, очей очарованье…») наш герой перебирается поближе к Москве, в Кимры. Теперь он Станислав Александрович Вишневский, работает в уездном комиссариате земледелия, дает частные уроки математики двоим оболтусам, сынкам самого модного в уездном городке портного, которого пролетарские власти еще не взяли за определенное место, а может быть, он и до НЭПа дотянет.

Находясь в Кимрах, Яков Григорьевич, проявив гибкость, густо замешенную на конспиратизме, устанавливает связь с Центральным комитетом родной левоэсеровской партии, которая после разгрома мятежа 6 июля ушла в полуподполье. К старшим по чину товарищам Блюмкин-Вишневский обращается с просьбой: «Прошу меня направить на оккупированную германскими империалистами Украину для подготовки и проведения террористических актов», втайне надеясь попасть в родную Одессу, чтобы обнять и утешить маму: жив, здоров, чего и вам желаю.

И получает одобрение задуманного. С одним уточнением: ему надлежит выехать в Петроград — явочные квартиры и пароли получены. Там организация левых эсеров не подверглась особым репрессиям, сохраняет свои ряды; там он получит конкретное задание для украинских акций.

И вот в петроградской ЧК, в кабинете Дмитрия Наумовича Картузова перед оторопевшим Александром Васильевичем Барченко, стоит сдержанно улыбающийся «Константин Константинович Владимиров».

Вглядываясь в смуглое лицо чекиста, мистический ученый думает с изумлением:

«Да он совсем мальчик! (Знал бы он, что этот „мальчик“, не дрогнув, укокошил германского посла…) Наверно, этот Константин инициатор… того, что я здесь. Но почему?..»

— Вы у меня что-то хотите спросить? — перебил внутренний монолог Барченко товарищ Владимиров, уже без улыбки.

И Александр Васильевич почувствовал, что все присутствующие внимательно, изучающе смотрят на него.

— Я?.. Нет, нисколько… То есть хотелось бы знать… Собственно… На каком основании… Простите, госп… Простите, товарищи… Я…— мистик и ученый окончательно запутался.

— Да вы успокойтесь, Александр Васильевич, — мягко, почти дружески сказал Дмитрий Наумович, меняя позу в своем тронообразном кресле. — Вас интересует причина, по которой мы вас потревожили?

— Да! Безусловно!

— Присядьте, пожалуйста, на этот стульчик. — Александр Васильевич присел. — Дело в том, — в голосе товарища Картузова зазвучала суровость, — дело в том, что на вас поступил донос.

— Как… донос? — и опять внутри у мистического ученого все похолодело.

— Некий гражданин Гидали… Вам знакома эта фамилия?

— Первый раз слышу!

— Гражданин Гидали, член партии монистов, сообщает, — товарищ Картузов заглянул в лист бумаги, лежащий перед ним, — что вы замечены в антисоветских разговорах.

— Устройте мне очную ставку с этим вашим Гидали! — вдруг вскричал Александр Васильевич, укрепляясь в своей невиновности (наивный человек…): он был абсолютно далек от политики, ни с кем и никогда не вел политических разговоров, тем более антисоветских, и вовсе не потому, что был трусом или опасался чего-то: просто он жил в своем оккультно-мистическом мире, а окружающая действительность была для него только вынужденной средой обитания.

— Покажите мне того мерзавца, что донес на меня! Я хочу заглянуть ему в глаза!

— Напрасно вы так волнуетесь, товарищ Барченко. — Вот видите, «товарищ»! Значит, действительно все в порядке, не арестуют нашего героя, не расстреляют, не сошлют на Соловки. Скорее всего отпустят с Богом. Совершенно напрасно, — сказал один из молодых людей. Имен их, отчеств и диковинных фамилий, названных при знакомстве, товарищ Барченко не запомнил, да он сейчас не смог бы сказать даже; как зовут того, кто доставил его сюда. Мы тут разобрались, провели необходимую работу; доносу, поступившему на вас, не доверяем. Мы его дезов… это…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});