Все души - Хавьер Мариас

– Клер, я не хочу уезжать. Не могу я сейчас уехать. – И подумал, что этих двух фраз, почти одинаковых, может, достаточно для того, чтобы она вступила в разговор, чтобы ей пришлось что-то сказать в ответ (и тут же подумал, что хоть и заговорил первый, но все еще размышляю и никак не закончу). Она вступила в разговор, но ответа не дала (ответа в точном смысле слова).

– Ты хочешь сказать, уехать из Оксфорда.

Я сказал:

– Да, хотя дело не в Оксфорде, из Оксфорда я как раз хотел бы уехать, думаю, что так, да и делать мне здесь больше нечего, срок договора кончается. Я не хочу расставаться с тобой. Слишком я по тебе соскучился за эти бесконечные недели и не хочу расставаться с тобой всего лить по чисто географическим причинам, смешно было бы. – И я подумал, что высказался более чем недвусмысленно, как оно требуется в серьезном разговоре между любовницей и любовником; и такие разговоры должны всегда вестись на ровной почве, без утайки и с устремленностью в будущее.

– Географические причины достаточно веские, чтобы вынудить людей расстаться. Иногда они решающие, приговор обжалованию не подлежит. Ты сказал, что не хочешь уезжать, потом сказал, что хотел бы уехать, значит, и сам не знаешь толком, чего хочешь. А я знаю, что не хочу никуда уезжать, и не могу. Да, впрочем, неважно, пусть сам ты не знаешь, хочешь или не хочешь, в любом случае тебе придется уехать, и ты уедешь. Нет смысла обсуждать то, что бесспорно. Я сказал:

– Но ты могла бы поехать со мной. – И подумал, что этими словами, к собственному удивлению, уже высказал почти все самое важное, что должен был высказать (и недвусмысленно) в ту июньскую ночь, ночь с субботы на воскресенье, в городе Брайтоне (и еще я подумал: Клер Бейз скажет, что это невозможно).

– Куда поехать? В Мадрид? Не говори нелепостей. Это невозможно.

Я сказал:

– Но ты поехала бы со мной, будь это возможно? – И подумал: вот ей удобный случай сказать, что она сделала бы то, чего, как мы оба знали, быть не могло. Но она не воспользовалась удобным случаем, потому что это не входило в ее роль, а входило в мою.

– Просто из любопытства: хотела бы знать, каким образом?

Я сказал:

– Не знаю каким, надо найти способ. Способ всегда найдется, было бы желание найти. Но сначала нужно захотеть, мне нужно, чтобы ты захотела, нужно знать, что ты готова об этом подумать: и что ты не допустить, чтобы мы снова пережили такие недели, как четыре последние. И не хочу я, чтобы при встрече со мной твой сын глядел на меня странным взглядом, хочу, чтобы он познакомился со мной, жил с нами, если мы будем жить вместе, был бы и моим сыном либо пасынком. Я не могу жить без тебя, хотя, может быть, осознал это слишком поздно, когда вот-вот мне придется начать жить без тебя. Но так уж всегда бывает. – И я подумал, что отважился сказать, причем слишком рано, то, о чем прежде даже не задумывался; и я не был уверен, что захочу сказать такое, хоть в начале разговора, хоть в конце (слово вместе, слово сын, слово пасынок); и еще подумал, что последние мои фразы приемлемы по сравнению с прочими, входящими в скудный набор возможных вариантов поведения при связи не из разряда кровных. Теперь Клер Бейз по роли было положено удивиться, по крайней мере чуточку, даже если бы удивление было притворным. Но ее притворство выразилось в том, что она не удивилась, – способ уступить удивление (притворное) партнеру по сцене.

– Дело не в том, что так уж поздно, – сказала она и закурила первую сигарету в постели, в первый раз поставив под угрозу свои чулки: она почти не курила ни во время ужина, ни во время прогулки, как будто отложила курение до возвращения в номер, до ночи. – Дело тут не во времени, на это никогда не было какого-то определенного времени. Это всегда было чем-то вневременным, всегда было чем-то, что исключается, таким и осталось, теперь еще в большей степени. Ты скоро вернешься в Мадрид, и лучше бы нам не видеться в эти последние недели, месяцы, так мы быстрее привыкнем, я уже стала привыкать понемногу В Мадриде ты не будешь скучать по мне так, как здесь, здесь ты одинок. А когда ты будешь в Мадриде, я буду становиться для тебя что ни день все более далекой, все более туманной. Нет смысла говорить об этом. Давай проведем этот конец недели как можно лучше, а завтра простимся. И больше не будем видеться. Наедине. Достаточно.

Я сказал:

– Вот как всё просто. – И подумал, что наконец-то она взяла на себя ведущую роль, а мне, может быть, уже и не придется говорить, только слушать, в полном покое.

– Нет, всё совсем не так просто; не думай, что для меня это просто. Я много раз о тебе думала, пока Эрик был дома, и буду часто думать о тебе, когда ты уедешь.

Я сказал:

– Но я буду думать о тебе постоянно, как постоянно думал о тебе все эти недели. Если не хочешь уехать со мной, тогда буду искать способ остаться здесь, найти другую работу. – И я подумал, что не хочу оставаться в Оксфорде и давать уроки испанского в каких-нибудь частных заведениях либо остаться в Лондоне и работать на радио (ничего другого мне в тот момент в голову не пришло), не хочу кончить тем, что стану китайцем с голубыми глазами, как, возможно, и она: не зря же провела детство вдали отсюда, в Дели и в Каире.

– Ты здесь долго не выдержишь, не настолько ты забыл свою страну, как тебе кажется. А если останешься, я не буду жить с тобой, по крайней мере не буду жить иначе, чем жила до сих пор. По-прежнему будем видеться, как сейчас, в гостиницах или дома – то у тебя, то у меня, – в перерыве между занятиями. Мы об этом никогда не говорили; думаю, из обоюдной вежливости, к тому же понятно без слов. Не было необходимости; и времени не было – к чему нам портить короткие наши праздники. Мы с тобой никогда ни о чем долго не разговаривали. Я с Тедом никогда не расстанусь.

Из возможных вариантов, которые следует использовать в разговорах без утайки и с устремленностью в будущее (любой из вариантов – всего лишь формальность), у меня было два на выбор: спросить (я поглядел на пляж), почему она никогда не покинет мужа, – не потому ли, что любит его, несмотря ни на что (но в ту июньскую и субботнюю ночь в городе Брайтоне мне не хотелось рисковать: вдруг услышу, что так оно и есть, и, соответственно, придется спорить, а в таком случае не обойтись без самовосхваления); или же притвориться, что первый вариант исключается, – в таком случае можно было бы упрекнуть ее в отсутствии решимости и в соглашательстве, в том, что она довольствуется существующим порядком вещей (я повернулся и поглядел на купола; швырнул сигарету в окно – как монетку – и говорил, стоя к ней спиной), этот порядок вещей установился без моего ведома, а потому я вправе не соблюдать его и не отвечать за него. Итак, я избрал второй вариант, но это не имело значения, поскольку Клер Бейз ответила так, словно я пустил в ход первый.

– Я не буду говорить сейчас, что влюблена в Теда, потому что сама не знаю, влюблена или нет и что это за любовь; я только знаю, что не влюблена в него так, как тогда, когда мы поженились, и до этого, и потом. Честно сказать, я этим вопросом не очень-то задаюсь, если вообще задаюсь. Но если б и была влюблена, если была бы уверена целиком и полностью, тебе все равно не сказала бы. Смешно, когда женщина говорит такие вещи любовнику, а мужчина – любовнице, тем более когда любовник не случайный, а кто-то, кого знаешь уже не первый день, кто-то, к кому хорошо относишься. Я не могла бы говорить об этом с тобой даже при полной уверенности. Но и необходимости нет. Могу сказать тебе, что мне нравится с ним жить, ты уже знаешь – и этого довольно. Дело не только в том, что мне с ним хорошо, а в том еще, что я привыкла. Это – вариант жизни, который я выбрала, вот и держусь его, и не ищу других вариантов, возможных в моем случае; уж не говорю о невозможных. И при таком варианте нет никакого противоречия в том, что у меня есть любовник, не было бы даже, если бы я тебе сказала, что люблю Теда больше всего на свете, хоть и выставила бы себя смешноватой.

Я сказал:

– Любовники неспешны, они полны причуд, они полны восторга; может, в этом все дело? – И подумал, что я был неспешен и был полон причуд также и с Мюриэл, ложной толстухой из Уичвуд-Форест, но отнюдь не был полон восторга.

– Ты глуп, – сказала мне Клер Бейз, как уже сказала однажды, пятого ноября, у себя в кабинете в колледже Всех Душ, на Катт-стрит, напротив Корпуса Радклиффа, и, стало быть, она вторично назвала меня глупцом (но я не обиделся ни в первый раз, ни во второй): она разозлилась на меня за иронический комментарий и, несомненно, за то, что я ее перебил, когда она решительно завладела разговором и собиралась закатить мне речь для малых деток, – бегло обозреть весь ход сближения, свершения, отдаления; отдачи полной, и битвы, и сомнений; и смеха, и ревности, и охлаждения (тем покончив с этой скукой). – Ты глуп, – сказала она мне. – Да, вы, любовники, неспешны, и вы полны причуд, и вы полны восторга, но длится это недолго, и тем лучше. В этом и состоит ваша роль, а также ваше очарование. И моя роль тоже, поскольку я – твоя любовница, не забудь; да, моя роль тоже, хоть ты и не женат. Наше дело – не длить подобных связей, не тянуть, не застревать: если продлить дольше чем следует – конец очарованию и начинаются трагедии. Трагедии глупые, трагедии, которых можно было избежать, которые накликали на себя сами любовники.