Избранные произведения - Осаму Дадзай

В юности такое случается с каждым, хоть раз, но случается. Однажды вечером он бродил по улицам и вдруг с удивлением заметил, что знает всех, кто попадается ему навстречу. Близился декабрь, по заснеженным улицам текли толпы куда-то озабоченно спешащих людей, и ему приходилось идти, то и дело кивая то одному, то другому. Иногда его рука невольно сама тянулась к шапке, так было, когда на каком-то углу он неожиданно наткнулся на группу студенток.

В то время он изучал английский и немецкий языки в одном из токийских лицеев. Ему особенно удавались сочинения на свободную тему. Не прошло и месяца после начала учебного года, как о нем заговорил весь лицей. А дело было так. Однажды учитель-англичанин, по фамилии Блэр, попросил учеников письменно ответить на вопрос «What is Real Happiness?». Этот учитель на первом же занятии прочел им весьма оригинальную лекцию на тему «Му Fairland», а еще через неделю посвятил целый час изложению своих взглядов на проблему «The Real Cause of War», нагнав страху на тихих учеников и приведя в дикий восторг радикально настроенных. Министерство образования, несомненно, совершило подвиг, пригласив такого учителя. Он был похож на Чехова. В пенсне, с короткой скромной бородкой, с непременной ослепительной улыбкой на устах. Одни говорили, что он английский офицер, другие — что известный поэт, некоторые уверят, что, несмотря на почтенный вид, ему нет еще и тридцати, а кое-кто ymeepotc-дал, что он военный шпион. Таинственность, окружавшая Блэра, делала его еще более привлекательным в глазах учеников. Все новички тайно мечтали о том, чтобы понравиться интересному иностранцу. И вот на третьем занятии мистер Блэр молча начертал на доске тему «What is Real Happiness?». Это было боевое крещение для всех лицейских патриотов, для всех юных гениев, и они не пожалели ст. Он тоже тихонько сдул пылинки с линованной бумаги и совершенно спокойно начал писать. «Shakespeare said» — написал он и подумал, что это звучит слишком выспренне. Покраснел и медленно стер. Со всех сторон слышался тихий скрип перьев. Подперев щеку рукой, он погрузился в размышления. Ему всегда трудно было начать. Он верил в то, что именно первая строка определяет судьбу любого произведения, даже самого великого. Если ему удавалось сочинить хорошую первую строку, его лицо приобретало рассеянное и чуть глуповатое выражение, он бывал доволен не меньше, чем если бы только что поставил последнюю точку. Он обмакнул перо в чернильницу. Еще немного подумал и энергично начал писать. «Enzi Kasai, one of the most unfortunate Japanese novelists at present, said…» Дзэндзо Касаи[28] в то время был еще жив. Только не так знаменит, как теперь. Через неделю опять был урок английского. Еще неуспевшие подружиться первокурсники молча сидели в аудитории, поджидая мистера Блэра и исподтишка меряя друг друга враждебными взглядами, замаскированными сигаретным дымом. Мистер Блэр, зябко ежась, вошел в аудиторию и с горьковатой усмешкой пробормотал японскую фамилию, немного странно прозвучавшую в его устах. Это была его фамилия. Он медленно неуклюже поднялся. Щеки его пылали. Не глядя на него, мистер Блэр сказал: «Most Excellent!» Затем, склонив голову, принялся мерять шагами аудиторию. «Is this essay absolutely original? Of course», — ответил он, приподняв брови. Ученики удивленно загудели. Всегда бледные щеки мистера Блэра порозовели, он бросил на него быстрый взгляд, потом, сразу же опустив глаза, поправил пенсне и медленно и раздельно произнес: «If it is, then it shows great promise and not only this, but shows some brain behind it».

В своем сочинении он утверждал, что истинное счастье не может быть кем-то ниспослано, единственное средство к нему приблизиться — быть в постоянной готовности самому стать либо героем, либо мучеником-страдальцем. Процитировав многозначительное высказывание своего земляка Дзэндзо Касаи, он дал ему подробнейшее толкование. На самом даче он ни разу не встречался с Дзэндзо Касаи и не знал, высказывался тот на эту тему или нет, но решил, что тот в любом случае простит его, коль скоро сочинение будет написано. В результате он стал любимцем класса. Молодые люди, особенно в массе, чутко реагируют на явление героев. Мистер Блэр и позже давал своим ученикам прекрасные темы для сочинений. «Fact and Truth». «The Ainu». «А Walk in the Hills in Spring». «Are We of Today Really Civilised?» Он из кожи вон лез, чтобы написать как можно лучше. И его усилия всегда оказывались так или иначе вознагражденными. Честолюбие молодости не знает пресыщения. Налетные каникулы он уехал на родину, увенчанный славой юного дарования, подающего большие надежды. Он родился в горах на самом севере Хонсю, в семье влиятельного помещика. Его отец при всем своем беспримерном добродушии любил при случае продемонстрировать свою строгость и был подчеркнуто суров даже с ним, своим единственным сыном. Когда ему случалось оскандалиться, отец никогда не ругал его, только говорил, усмехаясь и как бы в сторону: «Уважающий себя человек должен соблюдать приличия». После чего ловко переводил разговор на другое. Он никогда не любил своего отца. Не испытывал по отношению к нему ни малейшей приязни. К тому же с самого детства он неумел вести себя прилично, у него все всегда из рук валилось. Мать до смешного благоговела перед ним. И уж, конечно, была уверена, что его ждет великое будущее. Когда, уже лицеистом, он впервые приехал домой на каникулы, она удивилась, заметив, как испортился у него характер, но решила, что, наверное, высшее образование всегда так действует на людей. Во время каникул он не стал лодырничать. Достав из хранилища старую отцовскую энциклопедию, принялся изучать биографии великих писателей. Байрон в восемнадцать лет издал свой первый поэтический сборник. Шиллер тоже в восемнадцать начал писать «Разбойников». Данте было девятнадцать, когда в его голове возник замысел «Новой жизни». А он чем хуже? Да ничем, ведь еще в младших классах учителя расхваливали его сочинения, а теперь вот и этот интеллектуал из Англии признал, что у него неплохие мозги. Поставив в саду под каштаном стол и стул, он начал писать роман. Ничего другого от него и ожидать было невозможно. Впрочем, вы наверняка и сами знаете, как это бывает. Свой роман он назвал «Журавль». Это был роман о гении, он хотел описать всю его жизнь с рождения до смерти. Ему нравилось предугадывать собственную судьбу. Самое трудное было начать. Он начал так: «Жил-был один человек. Когда ему было четыре года, в его душе свил гнездо дикий журавль. Журавль просто лопался от важности». И так далее и тому подобное. Летние каникулы закончились, наступила осень, и вот, в середине октября, промозглой, холодной ночью роман был наконец завершен. И он сразу же понес его в типографию. Отец, по его первому требованию, без слова упрека, выслал ему двести йен. Получая перевод, он снова рассердился на отца. Уж лучше бы тот выругал его, чем проявлять такое великодушие, безропотно присылая деньги. В конце октября на его столе стопкой лежали довольно толстые красивые томики форматом в одну шестнадцатую листа. На обложке красовалась какая-то странная, похожая на орла птица с распростертыми крыльями, ей было на этой обложке явно тесно. Для начала он разослал по экземпляру в ведущие местные газеты. Мечтал, что однажды утром проснется знаменитым. Каждый час казался ему веком, нет, даже тысячелетием. Он прошелся по книжным лавкам города, оставив в каждой по пять-десять экземпляров. Расклеил повсюду рекламные листки. Юный гений целый день бегал по городу с пачкой этих рекламных листков, испещренных одной отчаянной фразой: «Читайте „Журавля“», «Читайте „Журавля“», в одной руке и ведерком с клеем — в другой.

Так стоило ли удивляться, что на следующий день у него было полгорода знакомых?

И он снова бродил по улицам, обмениваясь приветственными взглядами со всеми, кто ему встречался. Если ему вдруг не везло и на его приветственный взгляд по небрежности не отвечай, или если один из наклеенных так старательно накануне вечером рекламных листков оказывался безжалостно содранным с телеграфного столба, его лицо становилось чернее тучи. Спустя некоторое время он вошел в самый крупный книжный магазин города и спросил у мальчишки-служащего, продается ли «Журавль». «Пока ни одного экземпляра не продали», — неприветливо ответил мальчишка. Наверное, не понял, что перед ним сам автор. Но он не упал духам. Беззаботно заявив:

«Что ж, еще все впереди», — вышел из магазина. Некоторое время он бродил по улицам, обмениваясь с прохожими уже немного вымученными приветствиями, потом вернулся в общежитие.

Так в первый же вечер был посрамлен «Журавль», едва успев взлететь к блистательным высотам славы.

Решив поужинать, он направился в столовую. Стоило ему переступить порог, как до его слуха донеслись громкие возбужденные крики одноклассников. Несомненно, за его столом обсуждался «Журавль». Скромно потупившись, он присел на стул, стоявший в самом углу. Потом, откашлявшись, принялся ковырять котлету в тарелке. Сидевший справа студент протянул ему вечерний выпуск газеты. Похоже, она уже прошла по рукам всех сидящих за столом. Медленно пережевывая котлету, он бросил рассеянный взгляд на газетный лист. Ему в глаза сразу бросаюсь слово «Журавль». С чем может сравниться эта дрожь, пронизывающая все тело в тот миг, когда впервые читаешь отзыв на собственное произведение! Он не стал торопливо хватать газету. Аккуратно орудуя ножом и вилкой, спокойно пробежал глазами статью. Она была набрана мелким шрифтом в левом углу газетной полосы.