Ян Собеский - Юзеф Крашевский

Отсюда король отправил в Краков, через некоего Зджанского, кой-какие доставшиеся ему диковинки; в том числе несколько турецких пленников, занявшихся впоследствии торговлей. Для королевы, своей сестры, княгини, для отца Маркиза и для дочурочки Терезы (Пупусеньки) было отправлено немало всевозможных шкатулочек, ковриков, занавесок, прекраснейших материй, великолепные, хотя несколько пострадавшие палатки… Последние были оставлены в Жолкви. Не знаю, как примирилась королева с тем, что король забыл о ее возлюбленном Минионке; когда же я осмелился о нем напомнить, король промолчал.

Болезни все не прекращались; смертности немало содействовало и лечение. Ибо, когда не могли дозваться Пеккорини или наших фельдшеров, то звали первых попавшихся евреев. А те давали больным опиум и другие яды, как когда-то князю Пшиборовскому; больные же умирали.

Что касается дальнейшего похода, то вышло разногласие с немцами. Немцы хотели идти прямо на Буду[34] и жалели, что послушались короля. Но и король намеревался идти туда же, только по другому берегу Дуная, чтобы попутно брать укрепленные места. Королю казалось, что это легко достижимо. Из воюющих у нас было тайное соглашение с Текели и с князем Семиградским. Последний шел с турками по принуждению, потому что великий визирь не хотел его отпустить.

Необходимо заметить, что в письмах королева обнаружила необычайную заботливость о военной добыче и постоянно приставала к королю с упреками, будто он позволил силой отнять у себя большую часть сокровищ. А король оправдывался и объяснял, как и что случилось. Ей казалось мало, что мы победили; мало тех сокровищ, которые достались на нашу долю. Между тем единственным средством охранить от грабежа палатки было бы приставить стражу, чтобы не могли забраться в них ни челядь, ни обозные холопы. Но и там, где стояли часовые, воры вырезали сзади из палаток целые полотнища и тащили лучшее.

Некоторые предприимчивые люди, как, например, Галецкий, не дорвавшийся до драгоценностей, подражали поваренку хорунжего: скупали скот, собирали брошенную медь, потом перепродавали и таким образом составили порядочные состояния.

Мне ничем не удалось похвастать, за исключением разных мелочишек, которые я скупал у солдат. Мне не к лицу было гоняться за добычей. Король же, видя, что у меня нет ни времени, ни охоты к наживе, сам подарил мне кой-какие безделушки. Те же, которые имели талант к легкой наживе и не упускали подходящих случаев, порядком заработали. Но многие из них потом все растеряли на обратном пути.

Оборони Боже, чтобы я даже врага осудил легко или пристрастно; и не напраслину возвожу я, если что пишу о дальнейшем нашем походе: о том, как мы уцелели только по Божией милости, как король едва спасся от смерти и как все это приключилось. Одно важно, что немцы умышленно уклонялись от совместных действий, шли позади на много миль, хотя князь Лотарингский превосходно знал, что впереди нас подавляющие численностью турецкие зойска.

Когда мы должны были тронуться дальше со стоянки при Остшигоне, или Гране, на берегу Дуная, король, предвидя столкновение с турками, послал к Лотарингскому ксендза Зебжидовского с приказанием спешно идти на помощь. А передовым отрядам король велел, идя берегом, забирать на Дунае лодки для казаков, а затем в расстоянии одной мили от моста остановиться, ждать и быть начеку. Было условлено, что если турки от предмостного местечка, звавшегося Парканы, отступят на ту сторону и разрушат мост, то мы займем Парканы. Если же в Парканах окажутся войска и станут защищаться, то остановиться в расстоянии мили от врага и поджидать кесарскую пехоту и артиллерию, очень от нас отставшую.

Но передовые отряды без спросу и даже не послав к королю гонца подошли вплотную к мосту и здесь застали турок, перешедших ночью через реку. Наши, расхрабрившись после одержанной под Веной победы, немедля, без оглядки вступили в потасовку с турками.

В начале стычки прискакал русский воевода и, не предполагая, что имеет дело с большими силами, велел драгунам спешиться, так как в отряде не было пехоты. Но тут из-за кустов и зарослей появились густые колонны турок. Отступать было слишком поздно, так как можно было погубить драгунские полки и остальное войско.

Видя опасность положения, русский воевода стал отправлять к королю гонца за гонцом, прося подмоги и спасения.

Но гонцы ничего не говорили о численности турецких войск, а потому мы с королем пошли спасать драгун почти голыми руками: без пехоты, без орудий. Тем временем турки отрезали драгун и стали окружать их.

Король не имел ни малейшего представления о численном превосходстве неприятеля; поставил уже полки в боевой порядок, когда внезапно не далее как в ста шагах появились многочисленные турецкие отряды.

Наших было не более пяти тысяч человек. Мы потеряли много людей от болезней; много осталось в тылу армии охранять обозы, военную добычу, скот и прочее. Увидев впереди турецкие войска, король, правда, омрачился, но не растерялся и стал только посылать нас друг за дружкой к Лотарингскому, требуя пехоты. Своим же полкам приказал стоять не двигаясь.

Он лично, в сопровождении небольшого числа приближенных, объезжал ряды, отдавал приказания, старался удлинить фронт, чтобы ввести врага в заблуждение относительно численности войск. Но полки были сборные и людей в них не хватало. На правом фланге король поставил русского воеводу; на левом краковского; в центре Мартына Замойского, люблинского воеводу. Меня уже не было в это время при короле, так как я мчался сломя голову за пехотой. Король, отправляя меня, сказал: «Не жалей коня». Дальнейшее пишу со слов пана Черкаса.

Битва еще не началась, когда к королю прискакал в высшей степени смущенный русский воевода и заклинал поскорее отступить, ибо в войске замечается великое смятение и попытки к неповиновению. Драгуны отказываются спешиться; несколько хоругвей, уже назначенных на определенные позиции, не двигаются с места и кричат, что их привели на бойню.

Но король не мог отступать и проявлять малодушие, раз он зашел так далеко: призрак страха отнял бы у войск последние остатки мужества.

Потому он остался на избранной позиции, имея при себе генерала Диневальда, прибывшего из кесарской армии, чтобы следить за действиями неприятеля. Диневальд также оценил превосходство турецких сил и, с своей стороны, послал гонцов к Лотарингскому, требуя немедленно присылки конницы.

Бог ему судья, не хотел ли, или не мог поторопиться Лотарингский; или же попросту не знал о крайне стеснительном положении отряда. Многие потом доказывали, будто подмога запоздала преднамеренно, в надежде, что мы, с горсточкой людей, предоставленные собственным силам, сдадимся и осрамимся.

Турки, подсчитав нас, не стали медлить, обрушились на правое крыло русского воеводы и стали его теснить. Потом ударили вторично, и оно не выдержало. Тогда турки, обнаглев, налетели в третий раз, ударили нашим в тыл, охватили их, спутали ряды… Произошел переполох, и люди, кто как мог, стали уходить. В это время король, считая себя в безопасности среди гусарской конницы и не думая об отступлении, двинулся против турок, которые заскакали в тыл русскому воеводе. Король, несомненно, спас бы положение, если бы по примеру правого крыла не стал отступать центр, а за ним и левое крыло. Тогда турки начали наседать на нас с беспримерной яростью, густыми массами и гнали отступавшие войска более полумили, почти до нашей пехоты и кесарских войск, стоявших невозмутимо и спокойно.

Королю осталось только возложить все свои надежды на бы-строногость лошади и уходить вслед за остальными. Но предварительно он послал вперед королевича Якова, приказав уходить насколько можно спешно и спасать жизнь. О себе король вовсе не заботился, но очень тревожился за сына, трепеща от страха за его жизнь. С королем были тогда коронный конюший Луцкий, староста Пекарский, затем Устишицкий, литвин Черкас и какой-то рейтар из гусарской хоругви короля; с ним вместе восемь человек.

То, что творилось в это время, не в состоянии были рассказать сплотившиеся вокруг государя люди. Они мчались таким плотным клубком, что доспехами задевали короля; налетали друг на друга, падали, загораживали один другому путь, скакали наобум, в смертельном страхе.

Воевода Поморский, несколько отставший от других, был окружен турками и погиб, а вместе с ним храбрейшие из рыцарства. Что король успел спастись, было знаком особого Божьего к нему благоволения, ибо все, бывшие при нем, считали свою гибель неминуемой. В бешеной скачке приходилось поминутно перескакивать через канавы, трупы, брошенные среди поля барабаны и оружие; давить ногами, объезжать кругом; лошади путались, бросались в сторону…

Под сандомирским старостой, скакавшим по пятам короля, два раза пала лошадь. Его каждый раз спасали, но бывший при нем итальянец-секретарь погиб. Дворецкий короля был в это время при кесарских войсках, а потому ничего не видел. А Лотарингский, хотя вся описанная драма разыгралась почти на его глазах, не двинулся с места, под предлогом, что не успел подтянуть другое крыло своего войска. Между тем в его распоряжении было достаточно и времени и простора, чтобы поддержать короля.