Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

Я поражена, околдована, пьяна, наконец. Какое, оказывается, можно получать удовольствие от готовки, от мягких звуков цуккини при соприкосновении с железной теркой, от скребущих звуков ножа, задевшего за край пластмассовой миски, от шкворчания масла на раскаленной сковороде. Рыбу Арно просто обвалял в муке, предварительно избавившись от плавников: поддел их большим пальцем и аккуратно отвел назад, обрезая ножом, посыпал сверху тончайшими, почти прозрачными срезами чеснока, и медленно, держа за хвосты и будто бы выбирая каждой ее собственное место, выложил в кипящее масло. Мне приходит в голову: хочешь узнать человека — посмотри, как он готовит. Не брезгует ли дотрагиваться до пищи руками, не боится ли уколоться, обрезая плавник, морщится ли, пробуя на соль, чихает ли, нарезая луковичные кружочки, рискует ли сделать огонь побольше, пользуется ли рецептами или готов экспериментировать, придумывать, уверен ли в себе, исходит ли любовь от его рук, ловки ли его движения, смел ли он, а главное — умеет ли получать удовольствие от того, что делает?

— Ты проверила свою почту?

— Что?

— Ты же сказала, что пришла проверить почту?

— Я так сказала? — удивляюсь я. — Ах, ну да… Можно мне еще вина?

И снова Арно относит меня, прямо вместе со стулом, к столу.

— Я могу сама, — протестую я.

— Если ты хочешь, чтобы быстрее зажило, лучше до завтра забыть про ногу, — отвечает Арно.

— До завтра?

— До завтра, — улыбается он, и мне кажется, что он уже нагнулся, чтобы поцеловать меня, но нет, наверное, я совсем пьяна, — резко отвернувшись, он возвращается к плите.

Через минуту (длинную, густую, замершую в тягучем, словно резиновом времени: вентилятор уютно поскрипывает на потолке, Арно опять насвистывает что-то, старый компьютер тихонечко жужжит процессором, вино шумит в голове) выясняется, что дорогой и волшебный Стас мне так и не написал. Ни сколько: ни строчки, ни слова, ни смайлика. Неожиданно мне приходит в голову забавная мысль, что, возможно, у нас просто не совпадает скорость времени, как при межпланетных полетах, — наша островная минута идет в России за сотню. В Москве, должно быть, прошли десятилетия, и все мои знакомые давно умерли. Я чокаюсь сама с собой и запиваю эту радостную мысль еще одним стаканом вина, но тут же морщусь: после удаления привычного спама в папке «входящие» все-таки остаются два агрессивно-жирных, упрямых, беспокоящих меня своей неприятной навязчивостью, непрочитанных письма. Как и в прошлый раз: одно от Жанны и одно от Ляли. И опять, как и в прошлый раз, мне не хочется их читать.

— В твоем чудо-доме есть принтер? — спрашиваю я у Арно.

— Зачем тебе? — удивляется он.

— Я распечатаю письма и прочту позже, дома. Не хочу портить аппетит перед ужином.

— Ты ждешь плохих новостей?

— Скажем так, я подозреваю, что в Москве, как обычно, что-то не слава богу.

Принтер у француза тоже находится. И тоже под кроватью, покрытый еще более толстым слоем пыли, чем вытащенный оттуда неделю назад лэптоп. Удивительно, но в нем даже есть несколько листов бумаги.

— Ты занимаешься на острове какими-то делами? — интересуюсь я. — Откуда такая оснащенность техникой?

Арно приносит на стол еще одну бутылку (какую по счету? вторую? третью?), тарелки с рыбой и божественно пахнущими оладьями.

— Да нет. Какие уж тут дела? Просто я был немного труслив, когда осел тут, и в откупку от своих волнений завел себе все то, что напоминало мне о старой жизни. На всякий случай…

— А потом?

— А потом я построил лодку, занялся рыбалкой, а старая жизнь постояла на пороге, помялась-потолкалась да и оставила меня в покое. А принтер… ну не выбрасывать же уже было? Какие тебе нужны письма?

— Последние два.

Подходя, Арно погасил электрический свет, и теперь его замершее над компьютером лицо выглядит в темноте голубым. Склонившись совсем близко от меня, так, что свесившиеся волосы почти касаются моей щеки, он водит мышкой, настраивая принтер. Я чувствую его запах. Еще немного, и я сойду с ума. Я облизываю сухие губы.

— Это что за мандала у тебя на стене? — спрашиваю я хрипло.

— Это не мандала, а янтра. Мне подарил ее мой учитель в Непале, — отвечает он, не поворачивая головы от экрана.

— А что такое янтра?

Принтер начинает поскрипывать, выплевывая на бумагу линялые строчки. Арно разгибается и потягивается.

— Не забивай себе голову. Лучше зажги нам свечи. 

19

Утро следующего дня начинается просто ужасно. Я резко открываю глаза и вижу прямо перед собой деревянные доски незнакомого потолка, вентилятор и москитную сетку. Не веря своим глазам, не в состоянии уложить увиденное в четкую и ясную картину, я привстаю на локтях, и в ту же долю секунды дрожащая и мутная реальность выстраивается вокруг и до меня доходит, что я лежу в хижине Арно, более того — на его кровати, и, самое кошмарное, — на мне нет ничего, кроме нижнего белья. Издав что-то, похожее на полустон, я в изнеможении откидываюсь обратно на подушку и закрываю руками глаза. Мне хочется умереть со стыда, провалиться сквозь землю, убраться прямо с этой кровати куда угодно, желательно подальше, лучше всего на другой континент, полушарие, планету, ну или на крайний случай хотя бы в свою московскую квартиру.

С минуту я лежу неподвижно и, делая вид, что я еще не просыпалась, проклинаю себя и размышляю, что мне делать. Мозг лихорадочно перебирает возможные варианты, но информации явно недостаточно, да и та состоит лишь из отдельных фрагментов вчерашнего вечера. Тогда, осторожно приоткрыв веки, я вторично, на этот раз более внимательно, осматриваюсь по сторонам. Хороших новостей находится две: первая — в домике я сейчас одна; и вторая — на полу у кровати валяется смятый спальный мешок, на котором явно кто-то спал. Из всего этого у меня зарождается надежда, что между мной и хозяином кровати ничего все-таки не было. Дышать становится чуть легче, хотя все равно хочется немедленно куда-нибудь испариться.

Быстро надев платье, я подкрадываюсь к окну и осторожно выглядываю на улицу, но лужайка у дома пуста. Арно нигде не видно. Тогда, благословя Господа и вымаливая себе прощение за свои слабость, тупость и пьянство, я хватаю сумку и, то и дело озираясь, трусливой рысцой припускаю вниз по склону. Бежать прочь от чертова логова француза, от необходимости смотреть ему в глаза, от попыток прочесть в них ответ на мучающий меня вопрос, от (не дай Бог!) его смеха или хотя бы привычной иронии! Вывихнутая нога слегка побаливает, но за ночь опухоль почти спала, и мне удается доковылять до своих скал в рекордный срок: меньше, чем за десять минут. Видок у меня, судя по всему, слегка очумелый и затравленный. Даже варварская американка Барбара, как обычно дежурящая на камнях у «Пиратского бара», косится на меня с явным удивлением, и мне остается лишь еще раз возблагодарить всех возможных Богов за то, что хотя бы любопытной Ингрид на шезлонгах у отеля не оказалось! Уж кто-кто, а она ни за что не оставила бы такое утреннее шоу без комментариев!

Добравшись до дома, я падаю ничком на кровать и, подумав, что надо бы сосредоточиться и попытаться восстановить в памяти события вчерашнего вечера, немедленно проваливаюсь в густой и тяжелый сон.

В следующий раз я просыпаюсь уже за полдень, и мне кажется, что из глубокого и благословенного забытья я выбралась на свет божий исключительно для того, чтобы понять, насколько у меня раскалывается голова. Сколько мы в результате выпили? Не меньше трех бутылок, это точно. Я смутно припоминаю, что Арно при этом выглядел абсолютно трезвым (французская закалка?), был внимателен и почти нежен (тоже французское?) и, мне хочется надеяться, что это именно он настоял на том, чтобы, учитывая мой вывих, я осталась. Это выглядит вполне логично. Ну не нести же ему было меня на руках в кромешной темноте вниз по склону? Я же к концу ужина, судя по кошмарнейшим провалам в памяти, была уже совершенно пьяна. Туманными проблесками всплывают воспоминания: кажется, я порывалась схватить лежащий на подоконнике фонарь и научить Арно кормить ящериц. Кажется, мы даже вышли, вынесли стулья и посидели снаружи домика, но никакой выступающей крыши снаружи у хижины не оказалось и ящерицы не пришли. Смутно я припоминаю, что довольно неприлично висла на его руке, пока он вел меня обратно в дом, бормотала какие-то глупости, и вроде бы даже рассказывала ему что-то о Стасе, хотя в последнем я не уверена, возможно мне это приснилось.

Единственное, о чем я молю сегодня Бога, это что я ничем не выдала того, насколько у меня замирает дыхание и изо всех сил колотится сердце каждый раз, что Арно приближается ко мне, берет меня за руку, как бы невзначай (или действительно невзначай?) касается моего плеча или колена.

Я брожу по каменистой площадке своей «Виллы» и придумываю себе оправдания. Вскоре мне даже почти удается убедить себя в том, что по-другому на моем месте никто бы и не поступил. Действительно, вчерашний день сильно меня взволновал. И неожиданно обрушившимися на меня страхами, и болезненным вывихом, и ужином при свечах, который, все-таки (я очень на это надеюсь!) оказался абсолютно невинным. Мне удалось еще припомнить, как мы мило обсуждали цуккини, наше отношение к сметане (оба считали, что несмотря на модные веяния о здоровом питании, жирная и неполезная сметана совершенно необходима для некоторых блюд и заменить ее на обезжиренные сливки никак не представляется возможным), что-то еще… хотя я не уверена, что именно, но надеюсь, это было все в том же мирном сметанном русле. А ведь останься я в «Пиратском баре» выпить рома, все могло бы быть намного хуже. Да и повел бы бармен-таец себя столько же великодушным и приличным способом, что и француз, заночевавший в спальнике на полу?