Из тьмы - Антон Чиж

• 52 •

Вспоминая былые годы и службу под началом великого Путилина, Ивлев и сам порой не мог понять, что действительно было, а что само собой легло на язык. И не то чтобы старый чиновник любил приврать. Память человеческая имеет странное свойство – чем дальше уходит событие, тем понятнее оно становится для рассказчика. Ивлев забывал фамилии, даты, адреса, иногда мог даже перепутать убийцу с жертвой, но все равно выплывал к правильному берегу. Если, конечно, не решался полностью сочинить историю, чем потихоньку стал развлекаться. Рассказы его год от года становились все ярче, а приключения занимательнее. Внимательный слушатель, в третий раз выслушав историю, но уже с новыми подробностями, понимал, что старик заговаривается, но отказаться от удовольствия его выслушать не мог.

Развлекая и шутя, Ивлев между тем с кем попало настоящим полицейским опытом не делился. Его учитель, великий Путилин, обучил его простым приемам, позволявшим распознать характер человека. Метод этот всегда давал результат. За исключением одного случая: Ивлев решительно ошибся, когда Ванзаров только появился в сыскной полиции. Но об этой ошибке знал только он. А вот господин, который второй раз уже дожидался с утра, был для Ивлева виден как на ладони. Он сразу определил, что господин обладает сильным, волевым характером, привык подчинять людей своему авторитету, умеет входить в доверие и добиваться своего и, самое главное, готов на любой поступок. Это больше всего смущало мирного Ивлева. Ему виделось, что господин этот с четким пробором мог бы совершить преступление, даже убийство, и ему бы хватило хладнокровия – вот так прийти в сыскную полицию. Впрочем, это была не забота Ивлева. Он все так же шуршал бумагами, изредка поглядывая, чем занят гость. А гость замер статуей, держа в зоне внимания входную дверь. И даже неизбежный визит Феди Чушуева (псевдоним А. Гранд), с балагурством и попрошайничеством новостей, оставил его невозмутимым. Даже приход Ванзарова, который влетел, как выпущенный из рогатки камень, не заставил его бровью повести.

– Родион Георгиевич, к тебе пристав 3-го Нарвского телефонировал, благодарил, велел сообщить, что убийцу взял, как ты ему объяснил, – сказал Ивлев, не отвлекаясь от бумаг.

– Хорошая новость с утра, Иван Андреевич, заряжает бодростью лучше гимнастики, – ответил Ванзаров и подмигнул Ендрихину. – Не так ли, ротмистр?

Ему протянули конверт.

– Вам велено передать…

Конверт был тщательно промазан клеем так, что щелочки не найти. Ванзаров вскрыл его бумажным ножом и вынул чистый лист бумаги.

– В трактире Шалона вручили? – только спросил он.

– Не знаю, как вы это делаете… – Ендрихин был невозмутим, – но вы правы. Подошел какой-то субъект и сунул. Я не успел отказаться от такой чести. Сказал, кажется, что от графини какой-то.

– От Графина, – поправил Ванзаров.

– Опять Графин объявился, – сказал Ивлев, как будто занятый писанием. – Давно соколика в «сибирку» не сажали. Все летает, постреленок.

– Я вам не мешаю? – спросил Ендрихин, показывая, что готов немедленно выйти вон.

– Нет, ротмистр, вы принесли очень хорошую весть. За что вам глубокая благодарность.

Ендрихин покосился на чистый лист, который был небрежно брошен на стол.

– А где же весть?

Ванзаров указал на белую бумагу.

– Да вот же она перед вами.

– Прошу простить, не понимаю.

– Это значит, что воровской мир дает знак: на князя охоты не было. Но пристав Давыдов хорошо постарался, поэтому убийца, вероятно, сейчас дает признательные показания в участке.

– Вы хотите сказать, что пойман убийца князя? – невозмутимо спросил Ендрихин, и Ивлев окончательно убедился: субъект держит себя великолепно.

– Ростовщика Автандила Чарташвили, которого мы с вами нашли.

– Ох ты, вот потеря! – опять блеснул остротой слуха Ивлев. – Старика Лешего укокошили? И как мерзавец с жизнью расстался?

– Примитивно: финкой в горло, – ответил Ванзаров. – Сегодня в отчет не вошло, я упросил пристава придержать денек, чтобы сразу сдать готовое дело. А то ваш любимый Федя-везде-суну-свой-нос растрезвонит раньше времени.

Ивлев ничего не ответил, вдруг углубившись в документы и оглохнув на оба ухо. Что взять со старика?

– Я отказываюсь в это верить… – проговорил Ендрихин.

– То есть вы не понимаете, как князь познакомился с грязным ростовщиком на Обводном канале?

Ендрихин кивнул, чтобы опять не выглядеть безнадежным незнайкой.

– История простая и в целом объяснима характером самого князя Вачнадзе, – сказал Ванзаров, занятый тем, что рылся в шкафу справочников. – Князь в Петербурге новичок, связей в ювелирном деле нет, он не знает, как найти покупателя на необработанные алмазы. А потому заходит в первую попавшуюся лавку, которая кажется приличной, и спрашивает, как бы продать редкую вещь. Хозяин лавки понимает, что ему в руки плывет огромный куш. Князь кажется добродушным простофилей. Но одному провернуть такое дело нельзя. Хозяин лавки договаривается с Матрасом, иначе Автандилом Чарташвили, что тот сыграет купца из Варшавы… Дальше все просто. Князя знакомят с лже-Гальпериным, тот играет отменно. И князь оказывается в ловушке. Перед тем как встретиться с вами в театре, он должен был провернуть выгодную сделку. Так?

Ротмистра заставили согласиться.

– На этой встрече князь не только не увидел бы денег, но и потерял бы алмазы, – продолжил Ванзаров.

– Это невозможно. Я приказал быть рядом с ним двум самым проверенным людям.

– Ваши люди – солдаты. А против князя играли жулики высочайшего класса. Они не успели бы заметить, как настоящие бриллианты подменили на стекляшки. Вот эти… – перед ротмистром положили кусочек смальты. – Не правда ли, похоже? Этот обломок я нашел рядом с трупом. Для деловой встречи Автандил преобразился в месье Гальперина. Задача этих стекляшек проста: оказаться у жертвы, которая не догадается, что ей вернули подделку. Князя просят еще раз показать алмазы. Он передает их месье Гальперину. Тот смотрит в ювелирную лупу и заявляет, что у него появились сомнения, надо еще немного подумать. И возвращает мешочек. Уже с фальшивыми алмазами. Трюк отработанный…

– То есть Багратиона все равно бы обокрали? – спросил Ендрихин.

– Если бы он пришел на встречу – непременно. Но вмешались обстоятельства.

– Значит, алмазы остались у него?

– Без всякого сомнения…

– А кто же убил ростовщика… Автандила? Его напарник?

Ванзаров как будто не услышал вопроса, что-то внимательно изучая в справочнике судебной психиатрии, и, захлопнув том громким шлепком, продолжил:

– Простите… Тут немного проще. Убивать Автандила наводчику, назовем его так, не было никакого смысла: афера не была проведена, у ростовщика оставались только камешки смальты.

– Тогда я отказываюсь понимать…

– Об этой акции должен был знать кто-то близкий к лавочнику, но настолько глупый, нетерпеливый, чтобы решиться на убийство и кражу никому не нужных стекляшек.

– И кто же это, по вашему мнению?

– Теперь это не мое мнение, а результат работы пристава, – ответил Ванзаров. – Я описал ему, кем должен быть убийца. Он хорошо знает свою часть, и ему не составило труда быстро найти подходящую кандидатуру. У подозреваемого оказался мешочек с фальшивыми камнями и манжет сорочки чуть запачкан кровью…

– Да кто же это?!

– Я не знаю его фамилию, не видел еще рапорт. Сын того лавочника, к которому заглянул князь. Только он должен был быть довольно высокого роста, чтобы ударить жертву финкой сверху вниз. Имел большие карточные долги и был любимым сыночком папаши. Единственный сынок обладает недалеким умом и вздорным характером. Все сошлось в одной точке.

– От ведь же ж! – воскликнул недавно оглохший Ивлев. – Помню, в одна тысяча семьсот шестьдесят седьмом году…

– Я знаю эту историю, Иван Андреевич, – громко сказал Ванзаров.

Ендрихин поднялся и по-военному одернул серое пальто.

– Располагайте мной и моими людьми…

Кивнув на чиновника в бумагах, Ванзаров предложил прогуляться.

С короткого Львиного переулка, на который выходили конюшни 1-го Казанского участка, они вышли на Екатерининский канал и двинулись вдоль чугунной ограды, под которой в гранитном логове текла черная вода с кусками льда. Ванзаров шел не спеша.

– Прежде чем о чем-то договоримся, я должен получить от вас ответы на некоторые вопросы, – сказал он.

– Я готов к этому, – ответил Ендрихин.

– Единственная причина, по которой Николай Апс оказался в палате отделения беспокойных больных, может быть в том, что она – альтернатива тюремной камере в крепости. Его любовь к порядку в репродукциях для общества не опасна. Так где он мог перейти дорогу политической полиции?

Ротмистр вынужден был прокашляться, чтобы собраться с духом.

– Вы задаете слишком прямые вопросы, господин Ванзаров.