ЭмоБоль. Сны Кити - Антон Соя

— Может быть, он и прав. Только не ему решать, как кому жить.

— Он оплатил её лечение в «Эйфории» и разрешил тебе быть здесь с ней.

— Какое великодушие! Попробовал бы он запретить мне! Чёрт с ним, главное, чтобы Кити проснулась здоровой! Я не перенесу, если…

— Если что? Ты считаешь, что она была здорова до комы? Была нормальной? Со своим невменяемым Эмомиром, тихой извращённой жизнью с тобой и ночными хождениями по крыше? Со всеми своими железяками в теле?

— Да, я считаю, что Кити нормальная. У каждого своё понятие нормы, Юрий Олегович. Просто она фантазёрка и очень верит в свои фантазии.

— В свои бредни!

— Пусть бредни. Если миллиарды людей на Земле верят в непорочное зачатие, жизнь после смерти, скачущую в небесах лошадь, райские кущи и адские сковородки, почему бы Кити не верить в свой мир? Она не хочет верить в вашу тухлую реальность с умирающими от рака матерями и гибнущими от голода детьми. В ваш жалкий мир с его лживыми законами, перевранными догмами, животными инстинктами, ложью и скукой. И я её понимаю. Может, она одна нормальная, а мы все просто не видим тонких миров, которые видит она, и списываем её способности на болезнь.

— Эх, Маргарита! Нормальных людей нет, есть только необследованные. Но сколько страсти огневой в твоей защитной речи! Я вижу, ты начинаешь набирать форму. Стоило мне всего лишь дать позащищать тебе любимую подругу, и такой прогресс! Видишь, как работает современная психиатрия? А ведь ты в нас не веришь.

— Верю, куда мне деваться. На вас теперь вся надежда. Ваше дело на ноги Кити поставить, а лечить её, надеюсь, вы не будете. Меня вы уже лечили от любви к Кити. Помню. Вылечили?

— Колючая ты девушка, Маргарита. Я не лечил тебя от любви. От этой смертельной страшной болезни лекарство ещё не найдено. Просто мы понадеялись, что твоя перверсия не врождённая, а приобретённая — протестная, вызванная гормонами, юношеским максимализмом и пропагандой подлой аморальной поп-культуры. Прости, мы ошиблись. Но и навредить тебе не смогли. Просто пытались спасти. Очевидно, неудачно. Прости.

— Не вопрос. Главное, спасите мою Кити.

— Не беспокойся. Спасём. А что за свежие зажившие ранки на спине у твоей подруги. Вы что, практикуете садо-мазо?

— Нет-нет! Следы от подвеса. Мне эта тема категорически противна. Не понимаю, зачем люди вечно стремятся сделать себе больно!

— Да ладно, Маргарита. Не верю. Ты просто удивляешь меня. — Лоснящееся подкожным салом лицо врача просияло довольной улыбкой.

И он тут же с радостью воспользовался возможностью прочитать лекцию своей бывшей пациентке:

— В каждом затрапезном европейском городишке есть музей пыток, являющийся предметом гордости горожан. Люди на протяжении всей своей истории обожали мучить себе подобных и вовсе не собираются менять свои привычки. Нет войны, революции и инквизиции — можно мучить своих ближних ревностью и избыточной любовью. Больше всего достаётся самым любимым, а так как себя любят почти все, то и в удовольствии помучить себя обычно не отказывают. Монастыри, посты и целибат отдыхают перед постоянными диетами и изнурительными занятиями спортом. Я уж не говорю про муки совести! Вот уж где нет предела самомучению. Но остановлюсь на внешней стороне, видной всем. Особо креативные товарищи с деньгами осваивают на своём теле прелести пластической хирургии, а прогрессивная в кавычках молодёжь — альтернативные виды спорта, бодимодификацию и подвешивание.

— Браво, доктор! Сколько слов, а я так и не поняла, зачем люди стремятся делать себе больно в мире, где боли предостаточно. А нет ли у Вас предположений, что могло случиться с Кити на крыше? Что могло повергнуть её в такое состояние?

— Нет. Предположений нет. Есть мысли. У древних славян существовало таинство, обряд посвящения ребёнка во взрослую жизнь. Практически этот постановочный переход из детства проходил через символическую смерть. Девочка притворялась мёртвой, а потом рождалась-просыпалась сразу взрослой. Мне кажется, что всё очень похоже. И гроза, и голая, мокрая спящая девушка. Может быть, там на крыше родилась новая взрослая Катя Китова?

— Да Вы поэт, Юрий Олегович! И фантазёр покруче Кити. Не ожидала. Пойду лучше посижу с Кити. Подожду, пока она проснётся. Только у меня есть последний, очень личный вопрос.

— Формально твоя подруга всё ещё девственница. Насилию на крыше не подвергалась. Если ты об этом хотела спросить.

— Спасибо, доктор.

Глава 30

ДневниКити. Оптимистика

У меня такое чувство, как будто я проспала целых три года и только сейчас наконец проснулась. Как хорошо, что я последнее время вела дневник, теперь так забавно будет посмотреть на себя прежнюю со стороны. К тому же у меня частично потеряна память, и чтобы она окончательно восстановилась, мне полезно общаться с друзьями, рассматривать старые фотографии и читать свои записи. Теперь обо всём по порядку. Ритка нашла меня рано утром три дня назад на крыше голую, мокрую, с блаженной улыбкой на лице и в полном отрубе. Зрелище не для слабонервных. Ну так Ритка и не слабонервная. Бедная моя Рита! Она уже второй раз в жизни видит меня в коме и сразу отправляет в дежурную больницу с неожиданно симпатичным неврологическим отделением. Ещё Рита дважды молодец, что позвонила моему отцу. В больнице страшные опасения не подтвердились. Врачи зафиксировали лёгкую кому. Папа оплатил мне палату-люкс, где я и пришла в себя ровно через сутки в семь утра. Радостно открыла глаза и сладко потянулась, улыбаясь сияющему в окне солнцу. В вене левой руки торчала игла, от которой тянулась трубочка к капельнице, а у подушки сидел обалдевший от счастья отец.

— Па, привет! Вот так сюрприз! А что случилось? Где я?

Отец, которого я не видела таким заплаканным с похорон мамы, бросился обнимать меня. А через минуту к нему присоединилась Рита, пришедшая сменить отца на круглосуточном дежурстве. Стараясь травмировать меня как можно меньше, папа и Рита выдали мне скупую информацию о хронике последних двадцати четырёх часов, а потом со всей возможной деликатностью попытались узнать у меня, что я помню из событий той ночи, приведшей меня на больничную койку. Но я правда ничего не помнила. Ничего, кроме волшебного сна, где я летала и занималась любовью с крылатым юношей. Да, и ещё черные страшные бабочки. Их я тоже помнила. Но видела ли я их на крыше до того, как впала в кому, или после, то есть во сне, — вот вопрос на засыпку. Папа и Рита, поражённые моим пофигизмом по поводу произошедшего со мной, оптимистическим настроем и невиданным прежде бодряком, больше ничего уточнять не стали. Они настолько вымотались из-за меня за последние сутки, что я немедленно отправила отца домой к Малышу и Светке. Он глубоко вздохнул, потом молча крепко-крепко обнял меня, погрозил пальцем и ушёл, пряча снова непрошено вернувшиеся слёзы. Как же я всё-таки его люблю! А с Риткой я ещё немного поговорила. Видела, что ей очень нужно моё внимание. И не ошиблась.

— Милая моя, дорогая моя королева Ритка, ты опять меня спасла, — сказала я и поцеловала подругу в пухлые мягкие губы, — что бы я без тебя делала?

Большущие голубые глаза-лужицы моей готки сузились и наполнились слезами.

— Что бы ты без меня делала, Кит? Лазала по крышам, трахалась с татуировщиками и жила бы счастливо с любимым человеком, судя по всему, — сказала Рита, хлюпая носом.

Потом она залезла в свою сумочку и достала оттуда мой дневник.

— Ты что, рылась в моих вещах? Ни фига себе поворот! Как-то не по-королевски, Рит!

— Мы не знали, что с тобой, и насколько всё серьёзно. Ты всех нас очень напугала, Кити! Нужна была хоть какая-то зацепка, чтобы понять, что с тобой случилось! Прости!

— Да что со мной случилось? Ничего не случилось! Залезла на крышу подышать, а там уродские бабочки, испугалась, стала от них отмахиваться, порвала ночнушку, уронила её с крыши, упала и отключилась. Может, от жары, страха и фрустрации, а может, просто оступилась и головою стукнулась.

— Опять гигантские бабочки? Прости, но у тебя просто ещё остаточные явления от комы. Ты фантазируешь и пытаешься меня заставить поверить в свои выдумки. Реабилитировать тебя нужно, фантазёрку. Долго и упорно! Я так тебя любила, Кит! Так любила!

— О, а это уже серьёзное заявление! Значит, любила? Именно так, в прошедшем времени?

— Прости, но мы не можем больше жить вместе.

Слёзы покатились по её породистому лицу.

— Значит, ты прочитала мой дневник и сделала вывод, что нам нужно расстаться? Так?

Тяжело смотреть на Ритку, страшно произносить и слышать такие слова. Разговор у нас получался, прямо скажем, не очень своевременный для человека, только что вышедшего из комы. Но я видела, что Риту просто распирает от чувств, принимала свою вину перед ней и не могла не дать ей выговориться. Тем более что разговор назревал давно.