Серое, белое, голубое - Маргрит Моор

Я повернулась к окну. Поезд шел сквозь холмистые поля. На следующий день я была дома.

Часть 4

1

Пятница, утро. Нелли лежит в постели и размышляет: «Что мне сегодня надеть? Что-нибудь синее или серое, нужна ли шляпа?» Она чувствует на лице легкое дуновение. Стало быть, сегодня ветер. Если будет дождь, надену плащ-накидку. Она слышит звук проносящегося мимо мопеда. Где-то открывается и снова захлопывается входная дверь. Обычно от такой утренней дремоты у нее разыгрывается мигрень — Нелли не из тех женщин, что спят до полудня и завтракают в постели. Обычно у нее не возникает сомнений в том, что надеть. Конечно, блузку и брюки, а днем, на работу, в магазин, — летний костюм из черной льняной ткани с удлиненным пиджаком.

Впрочем, в эту пятницу по понятным причинам ее магазин закрыт. Сегодня вообще все магазины закрыты. В поселке пасмурное настроение. Развязка наступила в начале недели, именно тогда сгустившаяся ярость, злоба и духота лета уступили место серой облачности. Начиная с этого поворотного момента люди предупредительно открывают друг для друга дверь, терпеливо стоят в очереди в кассу, вежливо пропускают вперед детей и собак, может даже прийти в голову, что все вдруг стали святыми, не поймешь, святыми или соучастниками преступления, глядят простодушно, обрывают фразу на полуслове… бедная Магда… Нелли переворачивается со спины на бок, по привычке вытягивает руку.

Но муж уже встал. Разумеется, Эрик тоже не пойдет сегодня на работу, пациентам придется потерпеть, однако ничто не может нарушить заведенного им распорядка жизни — зимой и летом, что бы ни случилось, каждый раз в полседьмого ночь для него сменяется днем. Сегодня ранним утром она уже видела его — он стоял на пороге ванной в белой рубашке и сером костюме и, вытягивая шею, поправлял узел галстука. Приятный мужчина. У него красивой формы голова с редеющими волосами и лицо, излучающее спокойствие. Разве слышала она, чтобы он когда-нибудь повысил голос? Он устроил жизнь по собственному вкусу, все прочно стоит на местах, зачем бы ему терять самообладание? Я его жена, он будет верен мне до самой смерти. Хороший у нас брак. Нелли считает его удачным. Действительно, супруг у нее всеми уважаемый врач-офтальмолог. Она дочь крестьянина, но ее приданое вложено в магазин, торгующий золотом и фарфором. А ее интимная жизнь освящена с амвона, ладан и благое слово — есть от чего прийти в самое приятное расположение духа. Ее сын…

Да уж, сын… Этот девятнадцатилетний парень, который говорит заикаясь, ходит пошатываясь, хорошо читает, несмотря на свое слабоумие. Порой ему трудно бывает втолковать, что не только в «Алберт Хейн»[12] надо стоять в очереди — это-то он понимает, кивает, соглашаясь и впредь всегда так делать, — но еще и на почте, на автобусной остановке, за мороженым и у кассы кинотеатра. Итак, порой она ощущает его как некое инородное тело, засевшее в крови. Температура у него всегда выше, чем у нее. Его жажда бывает неутолима. Покупая овощи, она живо представляет себе, как он будет проводить языком по каждой морковке, каждой картофелине, прежде чем засунет себе в рот вилку с едой. Обычно именно о нем она вспоминает в первую очередь, когда просыпается утром, просмотрев за ночь серию малоинтересных снов. Только сегодня утром все было по-другому. Она слышала его шаги этажом выше. Некоторое время в голове у нее не было ни одной мысли. Потом она подумала: «Сегодня будут хоронить Магду».

Так что же надеть? Я замечала, что в последнее время черный цвет на похоронах не так уж обязателен. Подчеркнутая торжественность может раздражать покойника, ему приятней видеть друзей и родственников в их естественном виде, без головных уборов, в одежде разных цветов, под звуки гармоники. Мне запомнились одни очень грустные похороны, на которых вдовец был в резиновых сапогах выше колен.

Я была ее лучшей подругой в этом поселке. И хотя они первое время жили во Франции и я видела ее лишь время от времени, я знала о всех ее неудачных беременностях и во время нашего летнего приезда к ним на хутор остро почувствовала, хоть голова у меня и была занята моим собственным несчастьем, каким утешением было для нее сидеть вечером на качелях, прижав к себе моего дорогого горемыку сына. Позднее, когда они с Робертом снова перебрались жить сюда, наша дружба окрепла. Это я помогла ей выбрать жемчужного оттенка бархат, которым мы затем в погожий летний денек обили диван в ее кабинете. Окончив работу, мы выпили по бокалу вина и вдруг заметили сквозь открытое окно яркое солнце на лужайке. «Пошли, — сказала Магда, — позагораем нагишом». Но я отрицательно замотала головой.

«В пять часов Габи привезут домой на такси». Но все же я растянулась ненадолго рядом с ней в укрытии из густых зарослей цветной крапивы, неловкая с непривычки, и даже не подумала снять платье и белый атласный бюстгальтер с косточками.

Боже, как же я на нее злилась! Теперь, когда моя злость прошла, словно провалилась в гулкую пустоту, как бывает, когда средь бела дня выйдешь на улицу из сумрака кинотеатра, — только теперь я могу признаться откровенно: я ее терпеть не могла. Вначале ее молчание мне даже импонировало. Когда большинство соседей уже пыхтели про себя в раздражении: «Что это ты, девочка, выпендриваешься?», я ничего против не имела, даже наоборот. Магда, наверное, дожидается, когда мы сможем поговорить спокойно, оставшись одни. И вот когда такой случай наконец представился — мы с ней шли по пляжу, а со всех сторон хлопали крыльями чайки, — я намеренно оборвала разговор, искоса поглядывала на нее и прокашливалась. И снова заговорила на тему о путешествиях. Она и бровью не повела. Ловко ускользнула от темы, задав мне вопрос о том, что я думаю о фирме, через которую мы однажды сняли домик на лето в Бельгии.

Были и другие удобные случаи. Она возобновила свои визиты к Габи. «Побудь еще немного, попьем чаю», — просила я ее. Мы забегали друг к другу за какой-нибудь мелочью по хозяйству и заодно поболтать; как-то раз я прислонилась к дверному косяку и стала смотреть на нее выжидательно. Тогда она сказала: «Нелли, мне нужен твой совет». После этого она завела разговор о золотых запонках, которые видела у меня в магазине, а я почувствовала непреодолимое желание дать ей под дых. В сентябре, со дня возвращения Магды прошло уже месяца три, я пригласила их с Робертом к нам на ужин.

Было жарко, окна и двери оставались распахнутыми настежь. Вечер близился к концу. Сделав небольшую передышку для того, чтобы поплавать в сигаретном дыму, Эрик и Роберт снова пошли чесать заплетающимися языками. А у меня вдруг испортилось настроение. Напротив меня сидела Магда и чертила указательным пальцем что-то на скатерти, очень спокойно, какие-то ромбики, все время одинаковые, лицо ее при этом хранило непроницаемое выражение. Мне даже показалось, что она вот-вот начнет раскачиваться взад-вперед. Я почувствовала, как во мне вскипает ярость. Ради всего святого, Господи, сделай так, чтобы она поскорее подняла голову, взглянула на часы и сказала: «Уже поздно, Роберт, пошли домой!»

Проходили неделя за неделей, месяц за месяцем, и мне все меньше нравилось ее общение с Габи. Я и сама не понимала почему.

2

Она слышит его шаги над головой. Он уже одет, доносится топот его ботинок. Молодой человек, в черном с головы до ног, пытается прогнать беспокойство, ритмично вышагивая на чердаке. Ссутулив плечи и руки, он с великим трудом продвигается вперед. Он идет на мысках, колени полусогнуты, такое впечатление, словно ему под колени подсунули сзади невидимые предметы, он еле-еле удерживает равновесие, всякий раз резко переставляя ногу. Когда он добирается до окна, которое выходит на север, звук его шагов становится глуше. На коврике возле окна стоит тренога, на ней прочно укреплен 68-миллиметровый телескоп. Нелли знает, что сын обязательно прикоснется к аппарату. Проведет кончиками пальцев по его металлической поверхности, что-нибудь поправит, какой-нибудь винт или ручку, но наклоняться над ним не станет, не приникнет глазом к телескопу. Он сегодня слишком беспокоен для этого. Предстоящая церемония вызывает у него глубокий интерес.

— Ее предадут земле? — Это была его первая реакция после того, как она во вторник очень осторожно рассказала ему о том, что произошло.

Ни это высокопарное выражение, ни монотонный голос сына ее не покоробили. Просто его обычная манера говорить.

— Да.

Она поставила перед ним кружку чая с молоком. Было шесть часов. Габи только что пришел домой. Он выслушал ее, наклонившись над столом, на который опирался руками. Как обычно после работы, он выглядел серым и утомленным. Уставившись на скатерть, он произнес:

— Ее нет в живых?

— Нет.

— У нее больше нет голоса?

— Нет.

— Как же теперь быть со статьями из «Нью-сайентист»?