И жизнь моя – вечная игра - Владимир Колычев

Тимофей предполагал, что у «бакланов» могут оказаться заточки. И, чтобы не попасть под раздачу, резко поднялся со своего места, преодолевая сопротивление, рванул вперед – сначала уронил на пол потерявшего равновесие здоровяка, затем и мелкого.

Здоровяк попытался подняться, но сильный удар ногой в лицо снова опрокинул его на загаженный пол. И мелкому досталось на орехи.

– Ну чо, бакланы, поговорили? – с высоты своего положения спросил Тимофей.

Мелкий беспомощно кивнул, признавая его силу. Но Тимофей не дал ему спуску, добил его словом.

– Не знаю, как тебя раньше погоняли, но теперь ты – Окурок! Уяснил?

Мелкий снова кивнул, но Тимофей на него уже не смотрел. Все внимание было приковано к здоровяку, который чересчур резво вскочил на ноги, отпрыгнул назад и, пытаясь испепелить его взглядом, вытащил из полусапожка отвертку с острозаточенным жалом.

– А это ты зря, Баклан! – угрожающе насупился Тимофей.

Он ждал атаку, но противник стоял – злобно раздувал ноздри и нерешительно перебрасывал заточку с одной руки на другую.

– Ну чего стоишь? Взял нож – бей!

Это был один из основных законов тюрьмы. И сам он по жизни придерживался этого правила. Прицелился – стреляй...

– Молись, сука! – все-таки решился Баклан.

И, как бык на матадора, бросился на врага. Но слишком тупым был этот «бык» и неповоротлив. Зато Тимофей пребывал в отличной форме. Не зря последние два года он усиленно занимался в спортивном зале, совершенствовал навыки рукопашного боя.

Баклан сначала потерял заточку, а затем, после встречи с кулаком – и сознание.

В чувство его приводил Окурок. Под насмешливо-ехидные взоры примолкшей толпы. Тимофей уже вернулся на свое место. Достал сигарету, но зажигать ее не стал, чтобы никто не подумал, будто он закуривает от волнения...

На «сборке» он провел две ночи. Но ни одна зараза больше не потревожила его. Затем была баня – без парилки, с прохладной водой. Прожарку одежды он успешно миновал, откупившись от «козла» из тюремной обслуги пачкой сигарет. В каптерке пришлось отстегнуть монету, чтобы получить более-менее приличную скатку – матрац с завернутыми в него спальными принадлежностями.

Он не надеялся на щадящий режим. Если его не швырнули в карцер за драку в камере, это еще не значило, что начальник тюрьмы не знает о его существовании. И вряд ли он будет лоялен к нему...

Предчувствия его не обманули. Тимофей попал в большую, но переполненную камеру. В нос ударило тошнотворное амбре – жуткая смесь из запахов немытых тел, человеческих испражнений и недоеденной кислой капусты. Народу несть числа – «пассажир» на «пассажире» и «пассажиром» погоняет. На каждой шконке по два-три арестанта, а на крайних, тех, что поближе к «дальняку» с унитазом, – по четыре. У самой параши на полу, впритирку друг к другу, сидели два несчастных существа человеческого типа. Не трудно было догадаться, к какой касте принадлежали эти изгои. Тимофею стало не по себе. Ведь именно к числу отверженных обещал его причислить Головатый. И если это вдруг случится, то не станет Алекс убивать сподличавшего мента. Уважающие себя пацаны не мстят за «петухов»...

Два яруса угловых шконок были заняты представителям верхних ступеней тюремной иерархии. Тимофея никто не встречал, на него почти не обращали внимания, но сам, по своему разумению, он разместиться в камере не мог. Поэтому, хочешь не хочешь, а надо было идти на поклон к камерным авторитетам.

Их было трое. Одни худой, иссушенный «палочкой Коха», наркотой и долгими годами, проведенными в неволе. Глядя на него издали, трудно было бы понять, в чем душа держится. Но Тимофей видел его вблизи, через глаза чувствовал мощь его внутренней силы. Как чувствовал суровую и в чем-то страшную мудрость прожженного зэка, опасную хитрость и способность к вероломству. Второй был такой же худой, но вид отнюдь не чахоточный. Свежий, можно сказать, вид. Как будто только-только с воли человек сюда заехал. Здоровый цвет лица, насыщенная синева блатных татуировок. Глаза желтоватые, но у кого из зэков нет проблем с печенью?.. Третий был моложе всех, лет тридцать на вид, может, чуть больше. Крепкий на вид мужчина – сильная шея, мощные плечи. Ворот рубахи широко распахнут, но не видать на груди лагерных наколок. Только на пальце синеет какой-то перстенек. Большая голова, огромные залысины, щетинистые козырьки густых черных бровей, взгляд въедливый, алчный.

Авторитеты так и остались сидеть, но их «быки» поднялись со своих мест, настороженно и с угрозой всматриваясь в Тимофея. Их было также трое. И никто из них не отличался атлетической мощью. Но, видно, все трое резкие, агрессивные и жадные на расправу.

– Здорово, братва!

Не выпуская из рук «скатку», Тимофей изловчился достать из сумку заранее подготовленный пакет с харчами. Хлеб, сало, колбаса, чай, сигареты россыпью...

– Это на «общак», – выкладывая это богатство на общий стол, сказал Тимофей.

Все три авторитета поощрительно кивнули. Но самый молодой из них сказал, надменно усмехнувшись.

– Сальце хорошо с зеленью хавать.

– Не вопрос.

Тимофей положил рядом с пакетом свернутую в трубочку стодолларовую купюру.

– Откуда ты такой богатый? – спросил чахоточный.

И взглядом показал Тимофею на край скамьи возле стола, до которой от его койки можно было дотянуться рукой. На шконку, что стояла напротив него через узкий проход, присесть ему не позволил. Понятное дело, сначала узнать нужно, что за «пассажир» в камеру заехал...

– Из Заболони.

– А к нам чего? У вас там своя тюрьма.

– И тюрьма своя. И люди вокруг свои. А здесь я мало кого знаю. Здесь все чужое. На то менты и рассчитывают...

– Ты что, такой особенный фрукт, что менты тебя с места на место катают?

– Не особенный. И не фрукт. Но катают.

– Что шьют?

– Убийство.

– Сколько душ?

– Говорят, что семь... Но не было ничего. Не виновен я.

– Ну, это понятно, – усмехнулся чахоточный. – Здесь все невиновные...

Судя по его властной манере держаться и по тому, как слушают его приближенные к нему авторитеты, он был в камере смотрящим.

– Вот и говорю, борзеют менты, честным людям житься не дают...

– Честным людям?! – в ехидном раздумье повел бровью смотрящий. – Ну, это знать надо, кто здесь честный, а кто нет... На воле чем занимался?

– Бизнесом, все такое... Завод станкостроительный, шестьдесят процентов акций. Ну, рестораны там, ночные клубы, казино...

– Бизнесмен, значит? Ну, ну... А в «общак» честно платил?

– С этим без проблем.

Был в Заболони воровской «общак», был и смотрящий от воров. Власти он особой не имел, так, урками своими рулил, рамсы меж ними разводил. Тимофей его не очень жаловал, но в «общак» отстегивал исправно. Понимал, что рано или поздно может всерьез загреметь на нары. Знал, что в тюрьме за пренебрежение к воровским законам могут спросить сурово...

– Ты в этом уверен?

– А ты Конотопу маляву кинь... Да он и сам должен маляву заслать...

Вор Конотоп, можно сказать, был перед Тимофеем в долгу. Ему не пришлось вести войну за воровской «общак», не лил он свою и чужую кровь, не терпел поражений. Деньги в «общак» поступали не в самом полном объеме, но исправно. На город он встал положенцем, но поскольку проблем с платежами у него не было, воры быстро возвели его в сан законного вора. А начни Тимофей с ним войну, бушлат бы деревянный на него надели, а не воровскую корону...

– Конотоп в законе... Он что, лично тебя знает?

– Само собой. Можно сказать, в одном жизненном пространстве сосуществуем. У него воровской «общак», у меня касса охранной фирмы. Может, слышали, есть такое частное охранное предприятие, «Бодигард» называется?

Смотрящий молча мотнул головой.

– Бизнесменов охраняем, – продолжал Тимофей. – Они нам отстегивают, а мы с Конотопом делимся. Он доволен, и мы сыты... Полный порядок в нашем заболонском королевстве. Только ментам такой порядок поперек горла. Потому и наехали на меня, убийство шьют...

– Что-то я не пойму тебя, парень, – с недоумением потирая пальцы, сказал чахоточый. – Ты бизнесмен или охранник?..

– И то, и другое... Да ты отпиши Конотопу, спроси у него, кто такой Орлик. Отвечаю, он скажет, что честный пацан...

– Орлик?.. – вспоминая, спросил большеголовый. – Что-то знакомое... Заболонь ты держишь. И Подостов под себя взял, да?

– Что-то в этом роде.

– Крутой ты парень, если так... Но ты не наш, не блатной...

– Чего нет, того нет...

– Не наших ты... А то, что спортивную масть на воле держал, так это чешуя. Здесь все решает наша, черная масть...

– Никто не спорит. Поэтому я с вашей мастью в штыки не стоял...

– Это мы еще узнаем...

В словах большеголового звучал вызов, но не было в нем апломба стопроцентно уверенного в себе человека. Не признавал он Тимофея как своего, но уже и не считаться с ним не мог. Потому что отдавал дань могуществу, которым он обладал в прежней жизни. Да и тюрьма – не край света, и сюда запросто может дотянуться карающая рука с воли, запущенная по тайному распоряжению Тимофея.