Головокружение - Франк Тилье

– Одним ударом, бей одним ударом, умоляю…

Я поудобнее уложил руку на камень. Мишель нервно вертел топор в руках, потом вдруг рывком поднял его над головой. Я зажмурился и отвернулся. Сердце выпрыгивало из груди.

Удар раздался ужасающий, мне по щекам хлестнуло ледяными осколками.

Я ничего не почувствовал.

Не понимая, что произошло, я открыл глаза. Рука была на месте. Мишель вертел перед собой и внимательно разглядывал свою собственную руку.

– Однажды мои пальцы попали под пилу. И я видел, как они упали в желоб вместе с поросячьей кровью. Как маленькие деревца. И я… я их больше ни разу не видел. Я часто об этом думаю, я…

– Что? Да плевать мне! Давай! Руби!

– Нет, нет… Не сейчас, Жо… Я… – Долгое молчание. – Можно ведь немножко подождать, правда? Это больно, когда отрезают пальцы. Словно раскаленные добела иголки впиваются одна за другой. А руку, наверное, еще больнее… Можно…

Газ начал выдыхаться. Я изо всех сил несколько раз ударил его по железной башке:

– Давай! Руби руку!

Я терял с ним связь, он застыл, разглядывая свою изуродованную руку.

– Ты его убил, Жонатан? Скажи, что ты его убил, скажи правду. Я не смогу причинить зла невинному. Ты ведь знаешь…

Газ снова угрожающе зашипел. Некстати на Мишеля накатило… И я заорал:

– Третье слово тоже правда! Я убийца!

В моих глазах уже ничего не отражалось, кроме ненависти. Мишель, не двигаясь, смотрел на меня.

– Да, я перерезал веревку, проклиная Макса Бека!

Меня душил смех. Тот сумасшедший хохот, который не поддавался контролю и проникал в самую печенку.

– Он уже почти выбрался с помощью прусика и был в метре от меня. А я перерезал. Я его убил, чтобы получить его женщину. Макс улетел, глядя на меня, а я свесился над ним. Ты здесь из-за меня. Потому что я – убийца. Я плачу за свое преступление. Это я – вор, лжец и убийца.

Я все хохотал и хохотал. Мишель резко запрокинул мою голову и шумно задышал. Ну вот он вернулся в реальность, он сейчас сделает свое дело. Мой смех сразу стих. Отвернувшись, я крепко прикусил свое удило и закрыл глаза от страха. Лоб вспотел, и мне стало очень жарко.

Я думал о семье. Перед закрытыми веками поплыли цветные пятна, какие-то звезды и бабочки. Сердце отчаянно колотилось повсюду: в висках, в горле. Это скверно. Значит, поднялось давление и кровь хлынет струей, запачкает коремат и спальники. И тут я услышал голос Мишеля:

– Вот теперь ад только начинается.

Рычание рассекающего воздух топора.

Полная отключка.

45

Люди играют в трагедию, потому что не верят в реальность событий, которые разворачиваются в цивилизованном мире.

Хосе Ортега-и-Гассет. Эту фразу Жонатан Тувье любил цитировать в статьях для журнала «Внешний мир»

У меня дергалось веко, так бьется легкая ткань на ветру. Я чувствовал каждый удар учащенного пульса, разгоняющий кровь по артериям.

А потом снова ничего.

Позже появились звуки. Какие-то голоса, скрип подошв по полу, одуряюще мерное падение водяных капель.

Я пытался открыть глаза, но веки не слушались. На шее напрягались все нервы, дыхание участилось. Невыносимое ощущение вернувшегося кошмара.

Палатка, рукавицы, спальник, пропасть…

У меня перехватывало дыхание.

– Нет! Нет!

– Тише. Не двигайтесь.

Голос. Но он не принадлежал ни Фариду, ни Мишелю.

Фарид умер. А Мишель стащил у него одежду и отрезал ногу.

Кто-то давил мне на плечи и руки, а ноги были будто склеенные, и никак не удавалось ими пошевелить. Из глотки вырвался какой-то неслышный звук, и я надолго закашлялся. Низкий голос с немецким акцентом произнес:

– Я сейчас сниму пластырь с ваших глаз, и вы сможете их открыть. Только очень-очень медленно, договорились? Свет может вас обжечь, а потому все делаем очень спокойно. Если почувствуете хоть малейшую боль, сразу закрывайте глаза.

Кто-то коснулся моего лба, потом надавил на веки, и послышался треск отлепляемого пластыря.

– Отлично. Попытайтесь открыть глаза.

Стараясь как можно лучше контролировать глазные мышцы, я чуть приоткрыл глаза и со стоном снова закрыл. Потом передо мной поплыли какие-то бесформенные пятна, которые, однако, достаточно быстро материализовались в человеческие фигуры. Меня окружала явно не проклятая пропасть. Здесь была жизнь, были движение и тепло. Я окончательно открыл глаза, но перед ними все расплывалось. На роговицу капнуло что-то холодное. Меня попросили поморгать.

Ко мне подошел незнакомый человек. Это он говорил со мной с тех пор, как я очнулся.

– Зрение должно к вам вернуться через несколько минут. Надо, чтобы мышцы снова обрели эластичность. Из-за темноты и долгого заточения у вас развилось легкое косоглазие.

Долгого заточения… да… да. Восемь дней, восемь долгих дней в подземелье. Значит, все? Все кончилось? Я оттуда выбрался?

– Где?..

– Вы находитесь в медицинском центре. Я доктор Югман. Вы помните свое имя?

Я ответил не сразу. Образы всплывали в мозгу фрагментами, как в калейдоскопе.

– Жо… Жонатан Тувье.

– Отлично, месье Тувье. И вы живете недалеко от озера в Аннеси, так?

Я попытался приподняться и повернуть голову. Но что-то в самом организме мне мешало. Все путалось… Больница… Доктор… Настоящая постель… У меня был миллиард вопросов, но я не мог их задать. Губы только невнятно пробормотали:

– Да… Аннеси. Я…

Образы на сетчатке начали постепенно совмещаться. Лица вокруг дрожали, растягивались, а потом обретали резкость. Я различил еще одного врача и смуглого человека в темной униформе.

– Фарид? Это ты, Фарид?

Ко мне наклонились.

– Кто такой Фарид?

Изрядным усилием я оторвал голову от подушки. До самой груди тело мое было накрыто белым одеялом.

– Фарид умер.

Я попытался пошевелить руками, но у меня ничего не вышло.

– Поднимите одеяло… пожалуйста… – попросил я.

– Зачем?

– Я… очень вас прошу. Я имею право увидеть. Это… мое тело.

Он откинул одеяло. Я сощурился: свет все еще меня беспокоил.

Я лежал на матрасе абсолютно голый. Тело мое было в плачевном состоянии: все в синяках, порезах и каких-то больших темных пятнах. Кожа обтягивала ребра, все кости выпирали. Я быстро скользнул глазами к правой руке, лежавшей вдоль туловища.

И увидел невозможное. Я заморгал. Нет, наверное, я бредил. Рука была цела. Стиснув зубы, мне удалось даже пошевелить пальцами. Потом, сам не знаю как, моя левая рука, в которой торчал катетер для капельниц, сама собой поднялась и поднесла правую кисть к глазам. Пальцы на ней растрескались, почти почернели, но они были целы, все пять.

– Но этого… этого не может быть. Рука… кисть… Почему она здесь? Ведь он… он же ее отрубил…

Я двигал пальцами и улыбался, хотя губам было больно. Врач поскреб себе подбородок. Теперь я его видел ясно. Он был довольно молод, над черными глазами взлетали тонкие брови. Я повернул голову. Слева какое-то зеленое растение, в окне – уголок голубого неба. Цвета, звуки… По моей щеке стекла слеза, и я принялся хохотать.

– Так я живой? Я и вправду живой?

Второй врач, стоявший в сторонке, подошел ко мне вплотную и положил на кровать пластиковую папку-уголок. Первый врач, наоборот, отошел в сторону.

– Могу вас заверить, – сказал второй. – Месье Тувье, я доктор Патрик Пармантье, психиатр.

Мой смех сразу оборвался, а радость испарилась. Я с трудом сглотнул слюну:

– Психиатр?

– Согласитесь, что после того, что с вами произошло, присутствие психиатра вполне оправданно?

Он улыбался. На вид ему было около сорока, темные волосы уже начали редеть. Я повернул голову в другую сторону. Желтые стены, серо-голубой плиточный пол, снующие в коридоре тени и все эти чудесные звуки. Откуда-то доносился даже детский плач. Я вздохнул полной грудью. Как здорово пахнут лекарства… Впервые в жизни я был счастлив оказаться в больнице.

Я снова повернулся к нему:

– Число… Скажите, какое сейчас число. Пятое или шестое марта? Я пропал двадцать пятого февраля. Думаю, прошло дней восемь.

– Восемь дней? Почти вдвое больше. Сейчас четырнадцатое марта.

– Четырнадцатое? Но…

Я сел, морщась от боли. Голова кружилась. Врач надавил мне на плечи, принуждая снова лечь.

– Франсуаза? Клэр? Где Клэр?

– Всему свое время. Похоже, вся эта история до крайности сложная, и мы будем в ней разбираться не спеша.

Я снова вскочил, несмотря на все его усилия помешать мне.

– Прежде всего скажите, где мои жена и дочь!

Он откашлялся.

– Еще слишком рано…

– Да скажите же, черт возьми!

Он вернулся к коллеге, потом снова подошел ко мне. А мне казалось, будто каждая потерянная секунда отрезает кусок тела. Каждый миг мог стать худшим мигом в жизни, и все могло вернуться…