Головокружение - Франк Тилье

– Ничего. Но должно же быть хоть что-нибудь. Хоть какой-нибудь знак. Иначе зачем он приволок ее сюда?

Он раздвинул и выдернул челюсти, резиновые зубы разлетелись во все стороны. Он принялся исследовать тело манекена сверху донизу, развел ноги и безжалостно их вертел туда-сюда, оседлав безжизненную массу латекса. Не знаю, что на меня нашло, но мои сведенные судорогой пальцы буквально вонзились в отверстия железной маски, словно хотели выцарапать ему глаза.

– Не трогай мою девочку!

Мишель взвыл от удивления и боли, а мои ногти впились ему в кожу, я повалил его и укусил за спину. Он дернулся, откинул голову назад, и железный затылок пришелся мне прямо в лоб. Я почти вырубился, но его не выпустил. Он встал, и я повис у него на спине, обхватив ногами за икры. Тогда он повернулся спиной к леднику и ударил меня об стену. Я сразу его выпустил и упал, а он принялся молотить меня по груди кулаками. Волна воздуха ринулась в мои легкие, я жадно вдыхал кислород, а кто-то тем временем тянул меня за волосы назад. Мишель ткнул меня носом между ногами муляжа, а потом обвил свою цепь мне вокруг шеи.

– А теперь ты мне объяснишь, что это такое.

Он потянул назад, и мне показалось, что у меня тоже сейчас выскочат глаза.

Как раз над лобком куклы были написаны три слова и короткая фраза:

«Вор.

Лжец.

Убийца.

Буквы, цифры. И замок откроется…»

43

…Твой последний взгляд остался со мной, и тяжелее всего было вынести его.

Всем великим людям, кто ушел в горы

И не вернулся.

Личные заметки Жонатана Тувье (12 июля 1991)

Мои губы произнесли имя, которое давно уже кануло в лету:

– Это он. Это Макс Бек.

Мишель выпустил меня и откатился в сторону. Горелку он погасил и, скорее всего, теперь лежал, как и я, на спине, раскинув в стороны руки и ноги.

– Ладно, допустим, Макс Бек. Тот, что погиб, сорвавшись в горах… Макс Бек или не Макс Бек – меня сейчас не это интересует. Я хочу знать одно: как отсюда выбраться. Черт, где же разгадка? «Буквы, цифры. И замок откроется». Как он откроется?

Я все еще не мог поверить. Девятнадцать лет молчания… Все эти статьи о его смерти… Похороны… Кто мог бы выжить на такой высоте, в одиночку, со сломанной ногой? Спустившись с горы, я потом еще пять дней сидел в базовом лагере, чтобы окончательно убедиться, что он погиб. Выходит, он выжил? Высоко в горах, с их ледяными ночами, без воды и пищи? Как же ему удалось?

Среди альпинистов гуляет множество небылиц. Да и мы сами разве не оказались внутри такой небылицы? Так или иначе, а Макс выжил и теперь явился, чтобы отомстить. Девятнадцать лет расчетливой подготовки. И все эти девятнадцать лет он знал, что я у него отнял все.

Я начал улавливать смысл своего заточения. Уже восемь дней я нахожусь в ловушке, в чудовищных условиях, цепляясь за последний лучик света, и я все еще жив. Потому что во всей этой истории есть что-то глубоко алогичное, какая-то тайна, которая заставляет нас выживать за пределами физических и умственных возможностей. Макс выжил в горах, а теперь заставляет меня выживать здесь. И заставляет пережить все, что пережил он.

Я с силой сжал руками лицо:

– Одному Богу известно как, но он снова объявился среди живых.

– И все ради того, чтобы пустить себе пулю в лоб в галерее? И не увидеть, как ты мучаешься?

– С него станется. Ради жеста, по причине, известной только ему. Он вполне был способен все это организовать. У него не осталось другого смысла жизни, только месть.

Мишель шумно вздохнул, и в этом вздохе я почувствовал покорность судьбе.

– Однако мне придется забрать у тебя горелку и, возможно, пойти на то, чтобы взорвать свою башку. Ведь это я должен был спасти твою жену. И я считаю, что имею право знать… Знать правду.

И я начал рассказывать:

– «Вор, лжец, убийца». Эти слова обрели смысл только теперь. И относятся они ко мне, и ни к кому больше. «Вор», первое слово… Это было в мае девяносто первого. Я возвращался из Лимы один, десять дней спустя после трагедии. В скверном физическом состоянии. В аэропорту, по ту сторону стеклянной стены, меня ждала Франсуаза. Она плакала, а мне стало холодно, как никогда… Я любил эту женщину, Мишель. Она потеряла мужа, а я никогда ее так не любил, как в тот миг. Я не могу тебе объяснить это ужасное чувство. На моих глазах погиб человек, а я испытал…

– …облегчение?

Мне было трудно ответить. Когда истину долго прячешь, она превращается в некую окаменелость, вещь в себе.

– Да, может быть. Облегчение. Я больше года был в нее влюблен и задыхался всякий раз, как видел ее. Как будто… как будто Макс, как могущественная гора, отбирал у меня весь кислород. Это жуткое ощущение невозможно было пережить. И не было в том никакого счастья, только мука одна, потому что я любил жену другого и знал, что это ничем не кончится. Горы никогда не заставляли меня испытывать сердечную муку. Наверху я ее просто не знал.

Капля воды упала сверху мне на шею, скатилась к затылку, и меня обдало холодом. Словно смерть приласкала.

– В холле аэропорта Франсуаза бросилась ко мне с проклятиями. Она кричала: «Почему? Почему он ушел вот так, не попрощавшись? Почему ты не спас его?» Я был раздавлен, потерян и не знал, что отвечать. Не мастак я в деликатных объяснениях. А она подняла на меня глаза и объявила, что беременна на втором месяце. И мир рухнул для меня во второй раз.

У меня снова свело все внутри, и каждое слово я выплевывал вместе со рвотой. Мишель скреб руками вокруг себя, и ледышки скрипели под его рукавицами.

– И ты всех убедил, что это твой ребенок? Что Клэр – твоя дочь?

– Этот ребенок вполне мог быть моим. Однажды на нас с Франсуазой нашло… В общем, это случилось незадолго до отъезда в Сиула-Гранде. Но сомнения все же оставались, понимаешь?

– Ну, думаю, они быстро рассеялись.

– За все время беременности мы не пытались узнать больше, чем знали. Я был с ней, и нам было хорошо. Франсуаза нескоро вышла из траура, и этот ребенок стал нашим. Но… К двум годам Клэр стала сильно походить на Макса, прежде всего глазами. Я не был ее отцом, но должен был им стать.

Я ждал, что Мишель что-нибудь скажет, но он молчал.

– Я бросил все. «Внешний мир», скитальческую жизнь путешественника. Мы переехали из Амбрёна в Аннеси и строго соблюдали тайну, ничего не говоря Клэр. Пусть растет, не зная, что отец умер, что он водился с проститутками и бил свою жену. Макс был прекрасным скалолазом и замечательным другом на восхождениях, но скверным человеком. Он не заслуживал такой семьи. Он заслуживал…

Еще одна капля упала с потолка мне прямо в глаз, как слеза.

– Я любил Клэр и воспитал ее, как свою дочь. Она моя девочка! Я присутствовал при ее появлении на свет, кормил ее из бутылочки и повел в школу. Я рассказывал ей сказки, провожал в спортивный клуб и на вечеринки к друзьям. Но всякий раз, глядя на нее, я видел перед собой Макса. Я больше не мог… Даже сейчас, в пятьдесят лет, эта история не дает мне покоя. Мы с Франсуазой должны были сказать Клэр правду, когда ей исполнится двадцать лет. Выложить все сразу и больше к этому не возвращаться.

Наступила тишина, а потом между нами вспыхнуло пламя горелки. На маске Мишеля плясали причудливые тени, а глаза под ней казались черными и блестящими. Он, насколько мог, приблизил ко мне лицо и сказал:

– Он написал «Лжец». Это второе слово. Думаю, оно относится к чему-то другому, не к твоему ребенку. Еще одна тайна, связанная с Максом Беком?

Я снял перчатку и вытер щеки, по которым на этот раз бежали слезы.

– Ты единственный человек в мире, Мишель, кто об этом узнает. Я никому и никогда об этом не говорил. Ни матери, ни жене.

– Я что, должен считать это особой честью?

Я мог бы промолчать и умереть вместе со своей тайной. Все унести с собой. Но я обещал ему правду.

– Макс не сорвался в пропасть, как я всем рассказывал. Мы были в связке.

Тот беседочный узел, который Макс затянул в то утро у себя на поясе, мучил меня все эти девятнадцать лет. Я закрыл глаза.

– Я врал журналистам, полиции, страховщикам – всем. Там, где находились мы с Максом, на том карнизе, повисшем над пустотой, не было ни свидетелей, ни дознавателей. Соврать было проще простого.

– Но зачем? Врать-то зачем? Это как-то связано с третьим словом? «Убийца»? Ты его убил, чтобы завладеть его женщиной?

Слова дрожали у меня на губах. Я не знал, смогу ли договорить до конца.

– Мы только что связались веревкой. Я стоял перед пещеркой, которую мы вырыли из-за непогоды, и вдруг почувствовал, что веревка натянулась. Макс вскрикнул и исчез вместе с частью карниза. Меня протащило метра два, и я застрял, зацепившись за скальную гряду. Меня спасло только то, что я ехал по снегу ногами вперед. Они уперлись в небольшой уступ и меня удержали, поэтому я не улетел вслед за Максом. Я оказался в некоем подобии снежного сиденья, которое оползало вниз. Но по счастью, у меня была хорошая опора, и я держался. Было слышно, как Макс кричал: «Я сломал ногу! Я сломал себе ногу о скалу! Надо, чтобы ты меня вытащил, Жо! Ты ведь можешь меня поднять!» Голос его шел откуда-то далеко снизу. Я знал, что его ждет, если он отвяжется. Тридцать метров свободного падения, а потом трещина такой глубины, что оттуда его уже никто не спасет. Он болтался над пустотой, как отвес, и у него не было возможности подняться. Надежда была только на силу наших рук.