Ветки кизила - Решад Нури Гюнтекин

хозяйка дома узнала, что Мурат учился в меджлисе, а потом они с матерью уехали.

Говорят: «Гора к горе не подойдет, а человек с человеком сходится». Мудрые слова. Несмотря на то что Мурата не лучшим образом разлучили с семьей Шекип-паши, он ощущал сильную привязанность к ним.

Он снова повернулся к портрету на стене:

— Разве это не мой дядя? Я до сих пор не могу забыть его благородное лицо…

Это был портрет хозяина дома, дедушки Асадора-бей-эфенди. Однако ханым-эфенди, не вдаваясь в подробности, убежденно ответила:

— Это не паша.

Мурат вкратце рассказал тетке о своей жизни.

Несколько лет он служил каймакамом, затем стал мутасаррифом. Его мать умерла около десяти лет назад. Первая его жена оказалась даже старше матери. Она была хорошей хозяйкой. Хотя она и была очень богатой, но всю работу по дому делала сама. Однажды она вместе со служанкой мыла пол, упала с лестницы и сломала позвоночник. На ее лечение ушло много денег, но спасти так и не смогли… Вторая жена оказалась тихой, покорной и безропотной девушкой… От первой жены у него детей не было, а во втором браке родились двое… Их жизнь протекала спокойно и счастливо. Однако и тут Аллах не смилостивился. Мурат-бей, будто зная о подозрениях Надидэ-ханым, продолжил:

— Тетушка, она не терпит со мной бедности и лишений. В наследство от покойной первой жены нам осталось достаточно денег… Мы ни в чем не нуждались. Однако разве поспоришь с судьбой?

Ханым-эфенди медленно закивала:

— Мы знаем, сын мой… Нам всем очень жаль эту молодую женщину. Даст Аллах ей здоровья…

Мурат-бей, который до этого момента без конца громко смеялся, в ответ на эти последние слова хозяйки дома тяжело вздохнул:

— Но где ж его взять, тетушка-ханым, где? У докторов не осталось надежды… Несчастная скоро умрет… Я останусь сиротой так же, как и дети. Она была мне не просто женой, она была для меня словно мать…

Мурат-бей сморщился и неожиданно заплакал.

Надидэ-ханым растерялась. Верить ей или нет этим слезам? Если этот огромный человек плачет, действительно изливая свою душу, то надо утешить его. Но если же нет, к чему тогда этот спектакль?

Если на душе плохо, то слез уже не остается. Для чего Мурату это нужно?

Хозяйка дома разговаривала с мутасаррифом более двух часов. Они рассказали друг другу обо всех своих бедах. Наконец Мурат, получив от нее позволение, снова поцеловал ей руку. На этот раз пожилой женщине пришлось обнять его. После того как она проводила гостя до дверей и вернулась, улыбаясь, дочери обступили ее со всех сторон и начали спрашивать:

— Что за любовь, мама?.. Клянемся Аллахом, мы даже приревновали…

— Говорила «зарежу, зарежу», а сама кинулась этому типу на шею, да еще и целовалась… Ах, моя ветреная мамочка…

Возле гостиной находился небольшой чуланчик. Барышни по очереди вставали на пустой куб для воды и через щели в стене и потолке наблюдали всю сцену.

Надидэ-ханым смущенно улыбнулась:

— Не говорите глупостей, дети мои… Мурат наш самый близкий родственник. Я даже хотела позвать вас, но без разрешения ваших мужей это сочли бы непристойным… — Потом добавила: — Чужая душа — потемки, однако, похоже, что мы напрасно настроили себя против Мурата.

Теперь пришел уже ее черед навестить больную. Ведь несчастная женщина также считалась ее невесткой.

На следующий день Надидэ-ханым надела новое фиолетовое платье и отправилась к больной. Она посчитала, что приводить дочерей в дом чахоточной нельзя, и взяла с собой кормилицу с карамусала. Несмотря на то что до дома, где жил Мурат, было не более восьми-десяти минут ходьбы, она поехала на машине.

Как назло, в тот день мутасарриф снова уехал в Стамбул.

Когда ханым-эфенди, а за ней и кормилица с Карамусала вошли в сад, они увидели служанку, которая стирала белье.

Дети забрались на инжирное дерево и дразнили большую дворовую собаку, которая была вся в пыли и грязи, как и они сами. Завидев гостей, они испугались и скрылись за домом.

Больная спала в ближней от двери комнате в кресле-качалке. Когда Надидэ-ханым и кормилица с карамусала увидели, что она спит, они собрались было уйти. Однако пока они объясняли все глупой служанке, которая бросила белье и прибежала в дом, женщина уже открыла глаза.

Ханым-эфенди, дабы не беспокоить больную, ласково сказала:

— Дитя мое, я не хотела вас беспокоить, но вы уже проснулись. Я не чужая. Я тетка Мурата. Вы тоже мне дочь, моя невестка.

Молодая женщина ответила:

— Да, Мурат говорил мне… — и попыталась подняться.

Ханым-эфенди беззаботно сказала, будто они жили вместе уже много лет:

— Не беспокойся, дитя мое, — и заботливо поправила ей подушку. Затем взяла стул и присела подальше от нее, у окна.

Вероятно, больная не общалась ни с одним образованным человеком из Стамбула и очень обрадовалась такому участию. Надидэ-ханым завела разговор о том, что более всего интересовало таких больных, как она:

— Я не врач, но многое знаю не хуже иного врача. Я видела несколько подобных больных, которые жили в окрестностях. Они были еще в более плачевном состоянии, чем вы. Но благодаря воздуху Стамбула их за три месяца поставили на ноги… Потом у них даже родились дети. Если бы погода стала более прохладной. Вам станет скоро значительно лучше… Да что там далеко ходить! Я сама семь лет была почти прикованной к постели… Расскажи-ка, кормилица… Расскажи моей дочери, как я заново родилась…

Заверения кормилицы звучали еще более убедительно, чем слова ханым-эфенди, настолько, что им поверила даже Надидэ-ханым. И, убедившись в том, что больная непременно поправится, начала радостно смеяться. Кормилица же тем временем давала рецепты самых разнообразных настоек и смесей. От этих лекарств, в отличие от тех, которыми лечит врач, не было никакого вреда. Например, вместе с молоком, которое она пила по утрам, требовалось быстро проглотить шарик горькой полыни величиной с горошину…

— Полезные вещества, которые содержатся в полыни, уже не раз спасали от смерти даже самых тяжелых больных, — говорила она.

Больная, которая уже совсем упала духом и которую давно ничего не интересовало, будто ожила и беспокойно поднимала брови, словно хотела получше все запомнить.

Со временем ее состояние улучшилось. Однако внешность оставляла желать лучшего. Она стала просто страшной. Ее тело все еще покрывали язвы, а волосы практически выпали.

Свет, проходивший через занавешенное окно, придавал ее лицу зеленоватый оттенок, похожий на цвет плесени.

Ханым-эфенди и кормилица с карамусала, утешая больную, краем глаза осматривали все уголки дома.

Если хозяйка дома слегла — значит, вся