Лавиния - Урсула Ле Гуин

Но ничего этого я не видела. Сперва я вместе с другими женщинами принимала у нас во дворе новых раненых, а потом, заметив, как Амата быстро прошла по галерее в зал советов, сразу же последовала за нею. Я лишь на минуту остановилась у фонтана под лавровым деревом, чтобы смыть кровь с рук и слегка освежить лицо прохладной водой.

Амата и Ютурна уже притаились в зале за царским троном, и я присоединилась к ним. На троне восседал мой отец, но сейчас он был совсем не похож на того немощного трясущегося старца, каким я видела его всего несколько часов назад. Латин в своей тоге с красной каймой держался очень прямо, с поистине царским величием, и спокойно слушал донесение Турна. Разумеется, там были и Дранк, и преданный Вер, и еще несколько верных царских стражей, но из старых советников отца пришли немногие. Оно и понятно: кто-то был вынужден позаботиться о раненых членах своей семьи, кто-то оплакивал погибших, кто-то помогал укреплять стены в преддверии осады.

Турн был в боевом снаряжении, хотя на самом деле в бою в тот день не участвовал. Доспехи его были покрыты пылью, лицо перепачкано и очень бледно. Самоуверенности в нем явно поубавилось. Он казался совсем юным, очень возбужденным и был еще более красив, чем всегда. Амата и Ютурна так и ели его глазами. Турн отчитывался перед Латином о положении в объединенной армии, не пытаясь скрыть, что его попытки устроить троянцам засаду провалились, что вольски дрогнули и бежали, а преследовавшие их этруски едва не ворвались в город у них на плечах. Однако он похвалил Мессапа, Толумния и отряд наших латинов, а также жителей города за то, что те сумели удержать ворота, проявив недюжинную храбрость и стойкость.

– Завтра, – сказал Турну мой отец, – ты со своими людьми присоединишься к ним, защищая городские ворота. А Эней и его люди воссоединятся со своими союзниками этрусками.

– Хорошо, – сказал Турн и умолк. Повисла гнетущая тишина. Турн некоторое время неловко переступал с ноги на ногу, потом сделал шаг вперед и, гордо вскинув голову, заявил: – Я упираться не стану. И ничему не стану препятствовать. – Голос его звучал как-то странно, но все увереннее и громче. – Но если люди считают, что договор был нарушен, и если сами троянцы так думают, то я это опровергну. Завтра утром, царь Латин, повтори перед всеми, что возобновляешь условия договора! Я же клянусь тебе здесь и сейчас, что непременно очищу своих людей от подозрений в трусости. Этот троянец, перед лицом неприятеля бежавший из родного города… пусть он встретится со мной! Да! Пусть встретится со мной лицом к лицу в честном поединке! И пусть хоть весь Лаций соберется на городских стенах и увидит, как я стану с ним биться. И либо я мечом своим очищу свой народ от стыда и подозрений в трусости и отниму у этого чужеземца мою Лавинию, либо он получит ее в жены и станет правителем побежденных латинов!

И, завершив свою речь, Турн быстро глянул на нас, трех женщин, стоявших за троном, но со мной взглядом так и не встретился.

Латин ответил Турну с неторопливой задумчивой твердостью. Теперь, накануне грядущего поражения в войне, к нему словно вернулись уверенность и самообладание, как, впрочем, и ко мне.

– Турн, никто не сомневается в твоей храбрости. На самом деле она столь велика, что я вынужден ее сдерживать, да и сам не спешить с принятием решений. Подумай: твой отец оставил тебе свой благородный трон, ты богат, ты пользуешься благорасположением своих соседей. Ты знаешь, что я твой друг и твой родственник по браку. И в Лации есть еще немало незамужних девушек из хороших семей. Так что взвесь все это! Ибо я в любом случае не смогу отдать за тебя свою дочь. Мне это запрещено. И я никогда на это не пойду. Мое желание укрепить наши с тобой дружеские связи, мольбы моей жены и моя собственная слабость уже один раз привели к тому, что я совершил недозволенное. Нарушил обет. Позволил людям думать, что женщина, обещанная кому-то в жены согласно велениям оракула, может быть у этого человека отнята. Да, я совершил жестокую ошибку, позволив начать эту войну. Так пусть же она закончится прямо сейчас, до того, как мы потерпим окончательное поражение. Но зачем я то и дело менял свои намерения, пытаясь спрятаться от неизбежного? Если я хотел и хочу, чтобы троянцы стали моими союзниками, зачем мне ждать твоей смерти, чтобы это свершилось? Ведь если я соглашусь на твой поединок с Энеем, я сам пошлю тебя на смерть. Нет, этого не должно произойти! Пусть твой отец Давн, мой старинный друг, увидит, как ты живым возвращаешься домой!

– Ничего, мой меч тоже умеет кровь пускать! – сказал Турн; если прежде он был очень бледен, то сейчас лицо его разрумянилось, голубые глаза так и сверкали. – И не нужно пытаться защитить меня от Энея, отец Латин. Хоть и говорят, что некая высшая сила помогает ему, скрывая его от врагов во время битвы. Но здесь, на нашей земле, высшие силы на моей стороне! И я одержу над ним победу!

И тут Амата не выдержала; она бросилась к Турну и схватила его за руки, то ли желая его обнять, то ли собираясь с мольбой упасть перед ним на колени. Ее черные волосы рассыпались по плечам; заливаясь слезами, она тонким дрожащим голосом молила его:

– О, Турн, если ты когда-нибудь любил меня… Ведь ты наша единственная надежда… единственный наш спаситель, единственный, кто способен поддержать честь нашего опозоренного дома. Сейчас все могущество нашего народа в твоих руках. Не отказывайся от этого! Не рискуй понапрасну собственной жизнью! Ведь если с тобой что-то случится, то и меня ждет та же судьба! А я никогда не стану рабыней этих чужеземцев! У меня никого нет, кроме тебя! Если ты умрешь, умру и я!

Услышав ее жалкие мольбы, я покраснела до слез, так мне было стыдно. Я чувствовала, что жаркий румянец заливает мне щеки, шею, грудь, но не могла ни сдвинуться с места, ни окликнуть Амату.

А Турн смотрел не на нее. Он смотрел на меня – поверх ее головы. Да, он смотрел прямо на меня тем самым невидящим ясным взглядом, который так напугал меня, когда я впервые с ним встретилась. Он, правда, что-то отвечал Амате, но смотрел при этом только на меня.

– Прошу тебя, – говорил он ей, – не надо сейчас ни слез, ни печальных пророчеств. Я не волен отсрочить собственную смерть, ибо уже послал к этому троянцу гонцов. Завтра утром сражения не будет. И договор будет возобновлен. И мы с Энеем встретимся в поединке лицом к лицу. И наша кровь решит исход этой войны. И на этом поле брани Лавиния наконец обретет своего мужа.

Он улыбнулся мне – широкой, свирепой улыбкой – и отстранил Амату, даже почти оттолкнул, поскольку она все продолжала за него цепляться. И она, рыдая, сползла на пол.

– Значит, ты уже отправил гонца? – спросил Латин. Голос его звучал сухо.

– Да, и, возможно, он уже там, – гордо ответил Турн.

Латин один раз слегка наклонил голову, принимая его ответ, и почти ласково сказал:

– В таком случае иди и приготовься к поединку, сын мой. – Он встал и махнул рукой, отпуская остальных. Когда все вышли, он повернулся к нам, и я думала, что сейчас он скажет, чтобы я позаботилась о своей матери, но он спросил с тревогой: – Дочка, ты не ранена?

Я увидела, куда он смотрит: одежда моя была вся перепачкана кровью, а я и не заметила этого в полутемном дворе.

– Нет, отец. Это не моя кровь, это кровь раненых, за которыми я ухаживаю.

– Сегодня тебе нужно отдохнуть. Ляг и поспи, родная моя. Завтра кое у кого будет долгий день. Ступай и спи спокойно. А ты, Ютурна, пойди к брату и постарайся, если сможешь, отговорить его от этого поединка. Сделай это, дочь моя! Этот поединок никому не нужен. Мы и так сумеем восстановить и наш договор, и мир в стране.

Ютурна молча кивнула и поспешила прочь. Теперь в зале никого из посторонних не осталось, и Латин подошел к Амате, которая по-прежнему сидела на полу, сгорбившись и время от времени выдирая у себя пряди волос. Он опустился возле нее на колени и ласково заговорил с нею. Но я не в силах была слушать это. Не в силах была смотреть на них. Я быстро вышла из зала и бросилась через двор к себе.

* * *

Я слышу, как Асканий во дворике нашего дома что-то шутливо говорит своему отцу.

– Ты же сам сказал, чтобы я учился у тебя делу, а не удаче! – И спешит выполнить какое-то поручение Энея, а я спрашиваю:

– О чем это он?

– Да я как-то сказал ему – мы тогда никак не могли извлечь у меня из ноги наконечник стрелы, – что настоящему мужскому делу он у меня может научиться, но если он хочет научиться ловить удачу, пусть ищет себе другого учителя. Настроение у меня было паршивое, вот я так и сказал.

– Какой еще наконечник стрелы?

– Я был ранен в то, самое последнее, утро войны.

Я озадаченно умолкаю. Потом все же говорю:

– Но ведь у Турна не было лука… только меч…

– При чем здесь Турн?

– А кто же ранил тебя в ногу?

– Турн не нанес мне ни одной раны, – мрачно говорит Эней, и вдруг выражение его лица меняется: – А, ясно! Ну да, я же тогда тебя обманул. Да, в общем, и всех остальных тоже.