Париж - Эдвард Резерфорд

А потом он осознал, что с земли на него смотрят двое. Месье Эйфель улыбался. Но орлиный взор Жана Компаньона не упускал ничего, и потому мастер был серьезен.

– В чем дело? – Его голос был резок. – Ты хочешь спуститься?

В этот миг Тома Гаскон понял, что может потерять любимую работу.

– Нет, нет! – выкрикнул он.

Едва понимая, как у него это получилось, зная только, что иначе нельзя, Тома заставил себя наклониться немного вперед и невероятным усилием воли оторвал левую руку от балки.

– Добрый день, месье, – отсалютовал он Эйфелю. – Я как раз жду, когда ваш ползучий кран привезет мне что-нибудь.

Он видел, как Эйфель кивнул ему с улыбкой, но Компаньон все еще буравил его подозрительным взглядом. Тома гадал, не заметил ли старший мастер побелевшие костяшки его правой руки, которой он по-прежнему сжимал металлическую стойку. Он осторожно повернулся и взглянул на одного из своих новых товарищей. И как только его глаза оторвались от зияющей пропасти под ногами, паника слегка отпустила. Рабочий тоже смотрел на него с любопытством, и потому Тома заставил себя улыбнуться.

– Когда я работал вместе с месье Эйфелем над статуей Свободы, он сказал мне, что она станет самым знаменитым его творением. А теперь он строит вот это. – Каким-то чудом он сумел отцепить руку от стойки и даже пожал плечами. – Когда мы закончим башню, надо будет спросить его, какое чудо он придумает в следующий раз.

Верхолазы рассмеялись. Тома почувствовал себя спокойнее. Весь день он периодически поглядывал вниз и постепенно приучил себя не бояться пустоты под ногами.

В первый после этого выходной он ходил на Монмартр к родителям, и Люк спросил его:

– Ну и как тебе – нравится работать на высоте?

– Очень нравится, – улыбнулся Тома.

К середине ноября он надумал предпринять более решительные действия.

– В воскресенье я собираюсь навестить свою семью, – сказал он Эдит. – Не хочешь сходить со мной? Заодно я мог бы показать тебе Монмартр.

– Это далеко. – Она задумчиво посмотрела на него.

– Да нет, не очень. Можно поехать на трамвае до Клиши, а там останется только взобраться на холм. – Он видел, что она колеблется. – Думаю, тебе стоит сходить со мной, если не будет дождя. А в непогоду все равно ничего не видно.

– Я бы хотела посмотреть на город сверху.

– Конечно! С холма открываются отличные виды. Надо будет пообедать с родителями, но потом мы сможем погулять. В ясный день даже в ноябре на улицы выходят рисовать художники.

– Ну хорошо, – сказала она.

Они сели на трамвай почти у самой Триумфальной арки. Поскольку определенных мест для посадки и высадки пассажиров у трамваев тогда не было, горожанам приходилось самим останавливать их. Вагоновожатые на взмахи и крики пешеходов реагировали избирательно: для почтенной старой дамы они могли придержать лошадей, а на бедно одетую молодежь, вроде Тома и Эдит, обычно и внимания не обращали. Когда они заскакивали в движущийся вагон, Эдит оступилась. Если бы Тома не успел схватить ее за руку, девушка могла бы упасть. Пользуясь случаем, он притянул ее к себе, и Эдит вроде была не против. Но через несколько мгновений она уже скромно сидела на скамье рядом с ним, а когда он рискнул положить ладонь ей на колено, Эдит мягко сняла ее.

На площади Клиши они соскочили с трамвая и двинулись вверх по склону холма. На пути к вершине Тома вел Эдит по самым живописным улочкам. Она заметила, что Монмартр напомнил ей Пасси в годы ее раннего детства, а от мельниц пришла в восторг. Но когда они начали спускаться с противоположной стороны холма в лабиринт трущоб Маки, Эдит стала менее разговорчивой и, как показалось Тома, задумчивой.

– Наш дом далеко не дворец, – сказал он.

– Да кто захотел бы жить во дворце? – пошутила она.

Наконец он подошли к дому, где жили Гасконы, и поднялись по лестнице. Их встретили родители, Люк и Николь. Все весьма удивились, что Тома привел с собой девушку, но он непринужденно заявил, что Эдит – его подруга из Пасси, которая никогда не бывала на Монмартре.

– Я предложил показать ей холм и пригласил сначала отобедать с нами. – Он повернулся к матери. – Ты не возражаешь?

– Конечно же нет! – Мать просияла улыбкой.

Нет такой французской семьи, в которой отказались бы накормить гостя. Но в душе Тома был рад, что случай пригласить Эдит выпал на воскресенье, а то всем еды могло не хватить.

– Вы ходили сегодня на мессу? – спросила мать Тома у гостьи.

– Да, мадам, – ответила Эдит. – Мы ходили вместе с матерью.

– Ты слышишь? – обратилась мадам Гаскон к дочери. – Может, и ты в следующее воскресенье сходишь со мной в церковь вместо того, чтобы валяться в кровати?

– Сегодня я не выспалась! – запротестовала Николь.

– Значит, вы из Пасси? – поддержал светский разговор старший Гаскон. – Красивый район.

– Раньше у нашей семьи там была ферма, – сказала Эдит, – но больше мы не занимаемся сельским хозяйством.

– Чем же вы занимаетесь? – поинтересовалась мать Тома.

– Я помогаю матери. Она уборщица в лицее Жансон-де-Сайи. Но еще я помогаю тете Аделине, которая работает у месье Нея. Он стряпчий. Это хорошее место, и я надеюсь в будущем получить его.

– Жансон-де-Сайи, – повторил месье Гаскон. – Я слышал, это очень модный лицей.

Тома видел, как его мать производит собственные расчеты. Николь в это время изучала блузку и юбку Эдит, не забыв посмотреть и на обувь. На его вкус, одевалась Эдит нормально. Что подумала на этот счет Николь, он не смог угадать. Судя же по выражению лица матери, она еще не вынесла окончательного решения, но большого впечатления девушка на нее не произвела.

– Я с этого года работаю горничной в доме одного доктора рядом с площадью Клиши, – сказала Николь.

– Должно быть, это неплохое место, – вежливо заметила Эдит.

– Да, ничего. – Николь пожала плечами.

На столе еды было в достатке: большое блюдо с фасолью и даже мясо. От Тома не укрылось, правда, что матери пришлось несколько сократить порции, чтобы хватило Эдит. На десерт подали фруктовый пирог. Тома был доволен, что по воскресеньям его семья обедает, как подобает солидным людям, – скорее всего, благодаря деньгам, которые он давал матери.

Застольная беседа продолжалась. Его мать узнала, что Эдит – единственный ребенок в семье. Люк внимательно наблюдал за гостьей и отмалчивался, что для него было нехарактерно. Эдит спросила, где он собирается работать, когда вырастет.

– На Монмартре, как и сейчас. А потом стану великим комиком и загребу кучу денег.

– Вот как!

– Это лучше, чем работать, – пояснил Люк.

– Он шутит, – вмешался Тома, хотя сам не был в этом уверен.

Чтобы поддержать разговор, Тома рассказал родственникам, как они с Эдит запрыгивали в трамвай и как она чуть не упала.

– Ах, – вздохнул его отец. – Тома строит сейчас эту огромную башню, и к нам приедут люди со всего света, чтобы посмотреть на нее. Но когда они увидят, как мы передвигаемся по городу, это будет позор.

– Почему? – спросила его жена.

– В Лондоне есть поезда на паровой тяге, которые возят пассажиров по всему городу. Многие такие поезда ездят под землей. А у нас в Париже еще нет ничего похожего.

– Между прочим, – подхватил Люк, – в Нью-Йорке уже ходят наземные поезда!

– Англичане и американцы могут делать что пожелают, – заявила Эдит, – но почему мы должны портить красоту Парижа сажей, паром и этими ужасными рельсами? Пусть те страны считают себя более современными, зато мы более культурные.

– Согласна, – одобрительно закивала мать Тома. – У нас гораздо больше культуры.

После обеда Тома и Эдит вышли на немощеные улицы Монмартра, и Тома повел девушку вверх по холму к кафе «Мулен де ла Галетт». Погода в тот день стояла ясная, но прохладная, поэтому народу было меньше, чем обычно по воскресеньям. Затем они обошли площадь, виды которой любили писать художники. Трое живописцев, что рискнули выйти в такой холод, закутались в шарфы и теплые пальто, но упрямо водили кисточками по холсту. Тома с Эдит несколько минут посмотрели на их картины, а потом пошли дальше, к строящейся базилике Сакре-Кёр. Каменные стены церкви заметно подрастали с течением времени, но пока видна была только гигантская система лесов и море грязи.

Но от строительной площадки по-прежнему открывался волшебный вид.

– Вон башни Нотр-Дама. – Тома горделиво знакомил Эдит с новой для нее панорамой Парижа: золотые купола Оперы всего в паре километров, Дом инвалидов чуть подальше. – А вон там… – он указал на участок правее Дома инвалидов, – взметнется в небо башня месье Эйфеля. – С улыбкой он заметил: – Я знаю, Маки – довольно примитивный район, но я обожаю Монмартр. В Париже нет ничего похожего на этот холм.