Санькя - Захар Прилепин

Надо устроиться на работу, да. И телевизор не смотреть. Иначе вовсе не выносимо.

Пойду к Верочке. Куда-то надо идти, а то холодно. Или она на учебе? Она, вроде, где-то училась. Или ее уже выгнали отовсюду за сотрудничество с «союзниками»?

Непонятно зачем Саша добрел, весь озябший, с сырыми ногами, до ее дома — денег не было даже на проезд. Никого не застал. Звонок позудел гнусно, и тишина.

Ушел, оставив сырые следы в подъезде. Спускался медленно, словно старик. Гладил рукой перила.

Может, к Позику сходить? Позик, дорогой… Нега у него деньги забрал… Надо ему сказать, что судью, посадившего брата, — убили.

А надо ли?

И что, Позику, доброму Позику, придется как-то реагировать? Что ему, радоваться, хохотать? «Убили, — скажет, — как здорово! Мозги вдребезги! Умора!»

Не скажет, конечно. Тем более, что он и сам знает все. И неизвестно, что там у него в голове по этому поводу.

Безлетов просил позвонить. А куда звонить? У него, вроде, сотовый был. На сотовый позвонить? А откуда?

Саша пришел к матери на работу, в ее захудалую санчасть, где она трудилась медсестрой. Поднялся мимо регистратуры на второй этаж, к ее маленькому кабинетику, терпко пахнущему лекарствами.

Мама подняла быстрый взгляд, едва он вошел, и сразу же посмотрела Саше за плечо — словно там кто-то должен был стоять. Тот, кто его привел, — со строгими глазами, взрослый, подтянутый человек. Иногда Саше казалось, что мама очень хочет, чтоб его вразумили. Часто отца вспоминала, не договаривая, конечно, что бы сделал отец с Сашей, окажись он рядом. «Вот бы отец был жив…» — скажет так и посмотрит на Сашу грустно.

Саша ничего не отвечал, уходил раздраженный.

Ничего бы отец не сделал. Он устал и умер. Мог бы и дальше жить, усталый. Предпочел умереть.

— Ну, что ж ты так мучаешь меня, сынок? — начала мать сразу на высокой, слезной ноте.

— Все, все, все, давай сразу прекратим это… — скривился Саша, глядя на маму, она выглядела устало, как всякая русская женщина, прожившая полвека.

— Ну, конечно, что мать может сказать…

— Мам, ну перестань. Чаем напоишь меня?

— Ты где был-то? — спросила мать, ставя ржавый чайничек.

— В Москву ездил.

— Чего тебе там, в Москве? Ждет там тебя кто как будто.

— Меня только ты ждешь, — Саша улыбался и говорил это словно в шутку, но знал при этом, что матери приятно и радостно, что он хоть помнит о ее любви.

— Ну, чего тебя тогда носит по свету?

— Носит чего-то…

— Ты нетерпеливый очень, Саша.

— Не нравится терпеть.

— Я вот, знаешь, еще когда ты был совсем маленький, заметила. Ты расплачешься ночью, и если я очень хочу, чтоб ты заснул, ты никогда не засыпал. Таращился во все глаза. А как решу, что буду сидеть сколько надо, ты как-то неприметно тогда убаюкивался, — мама поставила перед ним чай. — И спал крепко.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Саша, меланхолично размешивая сахар.

— Не торопись, сынок, я тебе хочу сказать.

— Я не тороплюсь.

— Если ты прав, все так и будет, как хочешь. Не торопись.

— Хорошо, мама. Как у тебя дела?

— Какие у меня дела, кроме тебя… Так и поговорили.

Позвонил Безлетову. «Саш, перезвони через минуту, если не затруднит». «Не затруднит», — подумал раздраженно. Отчего-то расхотелось перезванивать. А чего делать: домой идти? Озвереешь там… Перезвонил.

— Кому звонишь? — спросила мама, когда он номер набирал.

— Безлетову…

— Может, он тебя пристроит куда? — сразу за свое принялась мать. — На работу? А, сынок? Он вроде в институте работал…

— Вот-вот, об этом и поговорим, — отшутился Саша, хотя в иной момент огрызнулся бы. Мать, завидев любого приличного, с ее точки зрения, человека, немедленно хотела Сашу куда-нибудь пристроить.

На прощанье она сунула Саше пятьсотрублевку, извлеченную из тощего кошелька. Кажется, там еще одна такая же была, и все.

«Какой жалкий кошелек, — думал Саша, «в цветах каких-то красных, с брюхом обвислым… Обиженный какой-то… Тьфу, как противно мне…»

Безлетов больше не преподавал в университете. Он работал в администрации. «Советник губернатора» — так было написано на визитке, которую Безлетов подал Саше.

Они сидели в кафе, в центре города, за деревянным столом, крашенным лаком.

— Есть будешь? — спросил Безлетов.

— У меня денег нет, — Саша не имел никакого желания тратить подаренную матерью пятисотку, но и отказываться от обеда тоже не хотелось. «Пусть покормит меня», — решил Саша вполне цинично. Есть очень хотелось. Саша грыз зубочистку и одновременно курил. Так и сидел, с зубочисткой и сигаретой в зубах одновременно.

— Что будешь? — спросил Безлетов.

— А вы будете обедать? Вот закажите мне, что и себе. Чтоб я не мучился с выбором.

Безлетов сделал заказ, вполне пристойный — с первым, мясом и десертом. Саша немного воспрял духом и каждый раз внимательно смотрел на появляющуюся с подносом официантку — не к ним ли она спешит.

— Сейчас я тебя познакомлю с одним человеком, — сказал Безлетов. — Мы с ним работаем вместе. Он иных взглядов, чем я. Часто спорим с ним. Но я очень хочу, чтоб вы пообщались. Мне кажется, он какие-то важные вещи понял…

— Которые я еще не понял, — улыбаясь, сказал Саша: им несли супчик. Над супчиком вился дымок.

Безлетов улыбнулся в ответ.

«Что же я так проголодался, даже нехорошо… — думал Саша, активно потребляя суп. — Замерз просто», — оправдал он себя.

— Ну что, Саша, как дела? — поинтересовался Безлетов. Он держал в руке ложку с супом, который так и не начал есть, что-то колдуя с салфетками. «Вот хотел судью убить, но не получилось», — мысленно ответил Саша бодрым голосом, глядя на оливку в ложке Безлетова. Но ничего вообще не сказал, только скорчил неопределенную гримасу.

— Где ваш человек-то? — спросил Саша.

— Придет скоро. Работы много.

— Он тоже советчик? Чем занимаетесь?

На этот раз гримасой ответил Безлетов, угадавший почти не таимую иронию в вопросе Саши, — гримаса Безлетова означала, что говорить несерьезно на эту тему ему не хочется, впрочем, и серьезно тоже. К тому же долго объяснять.

— Саша, знаете… По большому счету, ваша судьба не должна меня трогать. Вы — посторонний мне человек. Но… Как бы пошлости не сказать… Память о вашем отце… И сами вы мне симпатичны, потому что… кажитесь живым…

Саша понимающе кивал — а вернее, достаточно небрежно изображал эти понимающие кивки: «Да, да, я слушаю вас внимательно, да, да, это все верно, мы оба любили папу, и я действительно кажусь живым…» Безлетов приметил некую вялую неискренность и неприязненно сморщился.

— Саша, вы никогда не замечали, что действия «союзников» представляют весьма странную смесь мужества и шутовства? — сменил он вдруг тональность.

— Мало того, ваше мужество — это мужество шута, который поначалу честно думает, что его не накажут, а потом удивляется, что наказали, и продолжает шутовство уже из мазохизма.

— В точку, — сказал Саша. — Я именно так и думал. Он доел суп и теперь выглядывал официантку со свининой.

— Вот ты опять ерничаешь. Тебе это не к лицу, ты не думаешь?

— А что это вы ко мне все время то на «вы», то на «ты»? — спросил Саша. Безлетов секунду смотрел на Сашу внимательно, напряженно думая о чем-то.

Саша, улыбаясь, разглядывал Безлетова.

— Да какая разница, — ответил Безлетов, тряхнув головой. — Ты мне скажи, пожалуйста, что вы хотите? Я тут… получил доступ ко всем вашим документам, партийным манифестам, программе вашей, листовкам. Изучил все это внимательно. Много пафосной брани, всхлипов, истерик, слов много. Но я одного не пойму: чего надо-то вам? Ну, вот вы умеете мужественно ерничать, получать по лбу и опять подставлять лоб — а дальше? Хотите установить порядок? А в чем он выражается?

— «Порядок», «русский порядок», — с кривой улыбкой повторил Саша. — Опять вы нас с кем-то путаете.

— Так вы не хотите порядка?

— Вот ведь как: хотим мы порядка — вас это раздражает. Не хотим порядка — опять раздражает.

— Да потому что ни у вашего порядка, ни у вашего беспорядка нет никаких примет, черт возьми! Ни одной! Основываясь на чем вы будете строить будущее? На детских стихах Костенко? Или на его безумной философии кочевника евразийских пространств?

— Основываясь на чувстве справедливости и чувстве собственного достоинства, — устало ответил Саша. — Если бы у меня был сын, я бы его растил именно так.

— Страна — не сын, Саша! — Безлетов сказал это негромко, без патетики, потому что вспомнил о супе, и было бы пошло артистически восклицать и затем нести ложку ко рту.

— В этой стране революции требует все, — сказал Саша, наблюдая, как Безлетов ест суп. — У вас же хороший вкус, Алексей, как вы смиряетесь со всем этим кошмаром вокруг? Любой мыслящий человек — на заводе он работает или на земле, в белом ли халате или в военной форме — понимает это. Закройте глаза, прочтите десять раз «Отче наш» — потом включите теле, и вы поймете, что там одни бесы.