Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пошли. Если он согласится… А если нет — тебя все равно придется шлепнуть.
И меня слегка подтолкнули, словно я сопротивлялся.
Дешевые понтовики…
Я захлюпал по грязи мертвой улицы. Уже совсем стемнело. Было жутко от мысли, что люди, которые шли за мной, в своей борьбе подписались на смертный приговор, и теперь, когда жизнь вроде бы закончилась, в самоотречении для них уже не существовало ни законов, ни морали, ни правил…
Возможно, они считали себя непревзойденными героями, видели себя в раю, как и подобает храбрейшим воинам Аллаха…
Меня привели в двухэтажное здание. На входе стоял человек в круглой барашковой шапке. Он флегматично глянул на меня, молча уступил нам дорогу. Я успел заметить длинные худые пальцы на автомате. «Стопроцентный афганец», — подумал я. Их отличу всегда, даже если весь наш мусульманский Восток поголовно отпустит бороды и наденет чалмы.
Меня заставили снять ботинки — впервые за последние дни я освободился от обуви. В нынешней ситуации это выглядело комично. Чужой дом, в котором и хозяева были чужаками. Споткнувшись в темноте о порог, шагнул в комнату. Меня снова дружелюбно подтолкнули. В просторной комнате светила керосинка. Несколько мгновений я озирался. Человек шесть сидели, поджав под себя ноги. «Я должен им понравиться!» — мелькнула не свойственная мне мысль, приобретенная уже от новой профессии.
— Товарищ старший лейтенант, а может, майор? Какая неожиданная встреча, уважаемый Владимир Иванович!
Я вздрогнул, черт побери, никто меня не называл так с 1992 года, когда на далекой станции Расторгуевка, в гнусной харчевне встретился случайно с Ваней Корытовым.
Человек, откинувшийся на подушку у стены, впился в меня глазами. Борода буквально от глаз, нервное подрагивание четок в смуглых руках. Тысячи лиц промелькнули в кладовой моей памяти. Эти глаза с прищуром — где их видел? Что-то зыбкое, далекое ускользало, не ухватишь.
— А вы не изменились… Что ж это госбезопасность прибегает к таким дешевым трюкам — посылать агентов под видом журналистов? Владимир Иванович, в Афгане вы были честнее!
У меня выступила испарина.
Гримасы судеб в истории изломанной страны… Я узнал бородача — передо мной сидел лучший снайпер моего взвода, командир второго отделения Шома Раззаев.
— Как ты мог, Шома, вляпаться в это дело? — только и вымолвил я.
Видно, на моем лице отразилось такое потрясение, что Раззаев не нашелся, что еще добавить в мое обвинение.
— Генералу Радуеву сейчас не до вас. Я, как заместитель, имею полномочия разъяснить, почему мы провели акцию мести.
— Если б кто сказал — не поверил, что ты с ним…
Что еще я мог сказать одному из своих лучших сержантов?
— Как вы можете доказать, что не засланы КГБ?
Я отметил, что голос у моего Шомы-Шамиля стал другим. Голос человека выдает его возраст и характер. Теперь Раззаев мог только угрожать.
— Я давно уволился. Да и погранвойска теперь не входят в ФСБ.
Я нес полную ерунду, оправдывался перед бывшим подчиненным, для которого был богом. Но времена меняются, с богов осыпается позолота. Совершенно чужой человек, террорист Раззаев был хозяином положения.
— Вот как? — позволил он себе усмехнуться.
Я протянул ему удостоверение газеты.
— Садитесь, — предложил он и стал изучать мой документ.
— Благодарю. — Я не стал садиться. Меня тошнило от этой ситуации. Знал бы, что ровно через семь лет произойдет подобное, что гонористый Шома, которого дрючил за вывихи в командирской практике, будет допрашивать меня, развалясь на подушках?.. А хотя, чтобы мог сделать: послать на мины, превратить его воспитание в единый непрерывный процесс? Тогда все мы были другими, а национальные гены еще дремали…
Видно, что-то шевельнулось в Раззаеве. Он поднялся, за ним вскочили другие боевики.
— Неужто думаешь, что твой бывший командир унизится до того, чтобы жалко врать перед подчиненным? Ты забыл Афган, ты забыл наше фронтовое братство, ты предал всех нас.
— Оставьте нас двоих! — негромко приказал Раззаев.
Когда все вышли, Шамиль, нахмурившись, выдавил:
— Простите меня, Владимир Иванович. Я не наглец, как вы думаете, хоть и не предложил сесть своему командиру. Ничего я не забыл. Просто многое изменилось. Вы сами это знаете. Знали бы вы, как мне сейчас нелегко… А вы всегда понимали меня…
В какой-то момент мы чуть не шагнули в объятия друг другу. Но я не сделал первого шага.
— Очень странно видеть тебя в этой роли. Ты был храбрым бойцом. Зачем тебе нужно испытывать смелость в этом гнусном деле? Тебя не выпустят живым. Поверь мне…
— У меня своя вера! — жестко оборвал меня Шамиль. — Мне тоже странно видеть вас в этой роли. Журналистам не доверяю… Спрашивайте, что хотели для вашей газеты, раз пришли.
— Газета подождет! — перебил я его напористую деловитость и почувствовал, как он подобрался, знать, вспомнил, сколько металла в моем голосе приходится на одну команду. Рефлекс солдата на голос командира — это остается на всю жизнь. — Я не собираюсь вести с тобой переговоры. Но скажи мне, ты со своим Радуевым вымазался по уши в крови, перестрелял мирных людей, взял заложников, — что ты этим доказал?
Шамиль полыхнул взглядом:
— Это был единственный шаг, последнее средство. Иначе мы не можем отомстить за страдания нашего народа, остановить федералов. Москва хочет сделать нас рабами…
— Остановись, что ты говоришь? Я в Афгане хотел сделать тебя рабом?
Пропагандистские штампы выключают или сознание, или выдержку.
— При чем тут вы? — скривился Шамиль.
— Сейчас ты мне будешь рассказывать историю кавказских войн и несправедливостей, а я в ответ — о грабежах поездов, банков, фальшивых авизо, о детях-заложниках, о том, как все бандиты спокойно укрывались на вашей территории…
— Это долгий и бесполезный разговор, — нехотя согласился Шамиль. — Извините, но мне надо отдать распоряжения командирам.
Я кивнул. Растут мои подчиненные! Сам воспитывал, учил науке воевать. Чтоб мои мозги отсохли за такую учебу…
— Мне надо куда-то выйти?
— Не надо. От вас у меня секретов нет. Ведь вы учили меня «ратному мастерству»…
Деликатные речи в идиотской ситуации.
Вошли обросшие бородами, как хиппи, командиры. В отличие от «детей цветов» смыслом жизни их была не любовь, а война и месть. Каждый из них скользнул по мне зазубренным взглядом. Они не знали смысла нашего разговора и с одинаковым равнодушием могли по приказу Шамиля отпустить меня или расстрелять. Так, по крайней мере, мне показалось.
Я сидел по-восточному — скрестив ноги.
Шамиль глухо сказал по-русски:
— Владимир Иванович Раевский — мой командир по Афгану. Это смелый и честный человек. На той войне он никогда не делал подлостей, хотя сама война была подлая. Пусть простят меня мои друзья, афганские моджахеддины, которые сейчас вместе с нами. Наше дело, слава Аллаху, теперь единое. Если мой командир не изменил себе и останется честным и в этой непростой ситуации, мы, с общего согласия, можем оставить его среди нас. Если собравшиеся не против.
Бородачи молча согласились.
— Владимир Иванович, — продолжил Раззаев, — мы хотим, чтобы вы постарались понять, что мы не убийцы и террористы, не бандиты, а люди, которых послал наш народ, чтобы защитить и остановить его истребление. Если вы поклянетесь, что не напишете и не произнесете ни слова неправды, можете остаться среди нас, сколько пожелаете. Если нет — то лучше уходите, и пусть бог будет вам судья.
— Ты опять нехорошо сказал, Шамиль, и теперь перед своими друзьями. Значит, ты посчитал, что твой былой командир может врать. Тогда мне лучше сразу уйти. Конечно, если ты не оставишь меня в заложниках после моих слов.
Шамиль вспыхнул, командиры молча наблюдали эту сцену.
— Вот телефон спутниковой связи, — он кивнул на столик, на котором стоял раскрытый чемодан с клавиатурой. — Можете звонить своему редактору.
И как журналист, я не преминул использовать такую возможность.
Шамиль, как и следовало ожидать, перешел на родной язык.
Я набрал код Москвы, писк, гудки, голос шефа, рядом, будто из соседнего дома.
— Володька, родной, как там, не мерзнешь? Ты уж прости меня, что так получилось… Где ты, откуда звонишь?
— Я в лагере Радуева, беседую с его заместителем Шамилем… — Я глянул вопросительно на Раззаева, прикрыл рукой трубку: — Говорить, что ты мой бывший подчиненный?
Он кивнул.
— Ты в заложниках? — спросил тревожно Сидоренко. Я представил его, грузноватого, как он оперся рукой о стол, подался вперед.
— Нет, — ответил я. — Шамиля я знаю. Это мой лучший сержант по Афгану, когда я был там командиром взвода.
— Да что ты говоришь?!
- Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов - О войне
- Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев - О войне
- Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков - О войне
- Крылом к крылу - Сергей Андреев - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Строки, написанные кровью - Григорий Люшнин - О войне
- Выжженный край - Нгуен Тяу - О войне
- Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге - Роман Кожухаров - О войне
- Аэропорт - Сергей Лойко - О войне
- Аэропорт - Сергей Лойко - О войне