Киммерийское лето - Юрий Слепухин

Он встретил Нику в воскресенье семнадцатого, недалеко от ее дома, возле магазина «Изотопы». В этот день он собирался поехать на Выставку посмотреть новые машины, но с утра опять пошел дождь, и ему вдруг расхотелось тащиться в такую даль. Последнее время его настроения и планы сделались вдруг подверженными частым и совершенно внезапным переменам под влиянием любого пустяка — например, погоды. Раньше этого не было. До обеда он проторчал дома, ничего не делая, если не считать безуспешной попытки починить электрический тостер, в котором отказала автоматика. «Хоть бы почитал, что ли, — сказала мама, — я вчера притащила из библиотеки кучу книг, ты даже не поинтересовался…» Он ответил в том смысле, что книги — это заменитель жизни и, как все суррогаты, ни к чему хорошему привести не могут, за что был обозван чудовищем и троглодитом. «Я где-то слышала, что самые антиинтеллектуальные люди — это художники, — добавила она. — Ну, и скульпторы, словом деятели изобразительного искусства, ваш брат. Паоло Трубецкой вообще ничего не читал. Даже работая над головой Данте, не удосужился прочитать „Божественную комедию“. — „И правильно, — сказал Андрей. — Данте у него вышел совсем не плохо, может быть именно поэтому. Что ты вообще понимаешь в этих вещах?“ Мама почему-то обиделась, и тут уж ему не оставалось ничего другого, как пойти бродить по улицам, благо дождь к этому времени почти перестал.

Он увидел Нику и в первую секунду даже не поверил своим глазам, так это получилось неожиданно. Но это действительно была она, очень загорелая и то ли похудевшая немного, то ли просто вытянувшаяся еще больше за это лето. Она была в расстегнутой легкой штормовке с подвернутыми до локтей рукавами, с непокрытой головой, и дождевой бисер блестел в ее волосах, немного выгоревших и порыжевших от солнца и морской воды. Он сразу, мгновенно охватил и словно вобрал в себя одним взглядом все эти детали, которые вдруг показались исполненными для него таким огромным и ему самому не до конца еще понятным смыслом; все, составляющее сейчас ее облик, стало вдруг необыкновенно важным, любая мелочь — и подживающая царапина повыше запястья, и золотисто-смуглый тон загара на ее ногах, и полуоторвавшаяся пряжка на туфле, и хозяйственная сумка, из которой торчал пучок зеленого лука и выглядывали углы бумажных пирамидок с молоком. Его сердце замерло в первый момент от непонятного испуга — замерло и оборвалось, и лишь в следующую секунду он понял, что это был испуг перед возможностью ошибки, случайного сходства. И тут же, когда он понял это и убедился, что ошибки не произошло и что это действительно Ника, он почувствовал огромное облегчение, радость, покой. Это была действительно она. Наконец-то!

— Хэлло, — сказал он как можно более равнодушным тоном. — Ника? Вот так встреча.

Она, в свою очередь увидев его, просияла и подняла свободную руку.

— Андрей! — закричала она радостно. — Привет! А я все собираюсь тебе позвонить.

Что-то сжалось у него внутри от этих слов, но он усмехнулся и небрежно сказал:

— Да уж ты прособиралась бы до первого сентября. Когда приехала?

— В среду. Ой, слушай, погода такая мерзкая, прямо обидно. Сперва приятно было — после тамошнего солнца, представляешь? А сейчас я уже начинаю смотреть на это довольно мрачно — все хорошо в меру… Ну, как ты?

В среду, подумал он. Тринадцатого она была уже в Москве. А сегодня семнадцатое. Четыре дня, и она все «собиралась»…

— Я? — Он пожал плечами. — Да так, ничего. В пределах, А ты как?

— Очень хорошо, — сказала Ника, излучая сияние. — Я себя чувствую просто фантастически!

— Рад за тебя. Ты хоть расскажи про эту твою экспедицию, — сказал Андрей.

— Ох, ну разве про это расскажешь, — возразила она мечтательно. — Это было просто…

— Ты не жалеешь, что просидела там столько времени?

— Ну что ты…

Он помолчал. Первая радость прошла, теперь все становилось каким-то тягостным, как в нелепом сне.

— Ты могла бы позвонить мне еще в среду, — сказал он.

— Знаешь, я такой усталой вернулась, и потом, мы приехали поздно вечером… Но все эти дни я собиралась, честно собиралась, просто закрутилась как-то — ну, ты представляешь себе, тысяча разных дел…

— Каких? — спросил он спокойно и настойчиво, хотя понимал уже, что этими расспросами ставит себя в глупое положение.

— Ой, ну самых разных! Завтра, например, мне нужно ехать в Марьину Рощу за портфелем…

— За каким портфелем?

— А помнишь, я потеряла весной — уронила в Москву-реку? Так вообрази, его нашли, и этот человек даже приходил к нам, пока никого не было. Родители ведь жили на даче, так он оставил записку в почтовом ящике. Прямо чудо, правда? Ну, теперь придется поехать, — портфель, конечно, никуда уже не годится, но хоть поблагодарить за любезность… Так что, Андрей, я действительно ужасно занята все это время, ты не обижайся!

— О'кэй, это все пустяки, — сказал он и забрал сумку у нее из рук. — Ты сейчас домой? Я тебя провожу. Или нельзя?

— Ну что ты говоришь! — запротестовала Ника с преувеличенным, как ему показалось, жаром. — И вообще, ты должен к нам зайти, мы как раз будем обедать, я не отпущу тебя, так и знай, и слушать ничего не хочу…

— Исключено, я уже обедал.

— Ну, знаешь, это просто свинство! Ты ходишь в гости только когда голоден?

— Я не воспринял это как приглашение в гости, — отпарировал Андрей. — Когда приглашают, не говорят «и вообще, ты должен зайти»…

— Придира какой, ужас, — вздохнула Ника. — Что с тобой? Какая муха тебя укусила? И даже не муха, а, наверное, что-то большое и ядовитое. Овод! Слушай, ну не будь злюкой, пойдем. Ты обиделся, что я тебе не позвонила? Я ведь собиралась, честное слово!

— Ничего я не обиделся, — сказал Андрей, пожимая плечами.

Снова начал сеяться дождь, мелкий, почти осенний. Разумеется, идти к Ратмановым не следовало, ее предки никогда не были ему особенно симпатичны, и это приглашение, несмотря на все Никины старания убедить его в обратном, прозвучало слишком случайно, так приглашают человека, от которого уже все равно не отделаться; и сама Ника была какая-то не такая, он сразу это заметил: она не то чтобы скрывала от него что-то — просто в ее душе появилась теперь какая-то запретная для посторонних зона. Для посторонних — и для него в том числе. Потому что теперь он тоже был для нее посторонним.

Он понял это и почувствовал холод и пустоту, почувствовал совершенно отчетливо и безошибочно, и это удивило его, потому что так может чувствовать только влюбленный, узнав вдруг, что его не любят. Но ведь он-то не был влюблен в Нику! Или все-таки был? Был и просто не понимал этого, не понимал до того момента, когда внезапно увидел ее перед собой и его сердце замерло сначала от испуга, а потом от счастья, и он понял вдруг, что это и есть то самое главное, что этого не может заменить мужчине ничто — ни творчество, ни признание, ни слава, — что вообще нет в мире такого, чего он не отдал бы в этот миг за право упасть перед нею на колени, и обнять ее ноги, и прижаться к ним лицом…

Вот еще, страдания целомудренного Вертера, подумал он, пытаясь насмешкой заслониться от чего-то грозного, неведомого, которое шло на него, как идет на берег рожденное во мраке океанских глубин цунами. Все объясняется очень просто, сказал он себе, и нечего возводить это в разряд высоких переживаний… Он снисходительно — сверху вниз — покосился на идущую рядом Нику, увидел ее профиль, и сердце его снова сжалось тревожно и непривычно.

Она шла рядом и не умолкая рассказывала что-то о Крыме, о каких-то дорожных происшествиях, о том, как они в последний день путешествия чуть не сыграли в кювет где-то под Орлом; он слушал и почти ничего не понимал, — он воспринимал только ее голос, сам звук голоса, его неповторимый тембр. Наверное, лучше было не слушать, это уже было ни к чему, так же как ни к чему было принимать ее приглашение и идти к ней домой, — нужно было просто попрощаться и уйти, как только он все понял. Наверное, так поступил бы настоящий мужчина. Андрей понимал это. Но сейчас для него побыть лишний час в обществе Ники, было важнее, чем чувствовать себя «настоящим мужчиной».

Он презирал себя за это, не делая никаких скидок. Единственным утешением было то, что встреча была последней, — он уже решил это для себя. В школе как-нибудь выдержит, на людях и смерть красна; а эти таскания по улицам всей бандой вообще пора прекратить, в десятом классе найдутся занятия и посерьезнее. Так что видеться они будут не так уж часто, в смысле — наедине. И вообще, все это типичная плешь. Пройдет. Такие вещи проходят, и нечего придавать им излишнее значение. Зря только он тащится на этот идиотский обед…

— У вас там будет кто-нибудь? — угрюмо спросил он в лифте, не глядя на Нику.

— Какие-то папины знакомые с женами, я их почти не знаю. Ну, и Светка с мужем. Да, и еще этот, что с нами ездил…