Выжженный край - Нгуен Тяу

— Ну конечно, а что тут еще можно придумать!

— Только все это до поры до времени, весь этот обман… — ответил Хьен.

* * *

Жар у Шиня держался несколько дней, но благодаря неусыпным заботам и матушки Эм, и Кхой он наконец стал поправляться.

Много забот и хлопот принес с собой в дом этот четырехлетний малыш, и не только хлопот, но и сложностей. Начать с той же тетушки Кхой — она с первых дней, едва Шинь поправился и начал вставать, возненавидела его. Хотя, пожалуй, сказать «возненавидела» было бы слишком сильно, скорее просто невзлюбила. Но теперь она только и делала, что целыми днями изливала свое недовольство, и больше всего почему-то доставалось ее собственным внукам. «О господи, — ворчала она, — только и знаешь, что с вами тут крутиться! Кормишь вас, поишь, а ждать хорошего все равно не приходится, в мамочку свою удались, такие же неблагодарные!» Отругав их, она принималась за матушку Эм: «И ты тоже хороша, всю себя на подкидышей положила, здоровья своего не жалеешь, о себе совсем позабыла, одну подобрала — мало было, теперь с этим приспичило нянькаться! Всех не пережалеешь. Тут своим-то рты напихать нечем!»

Обычно тихая и незлобивая, она стала совсем неузнаваемой — колючей и ядовитой, точно ее кто-то сглазил. Началось все еще раньше, с пришедшего вдруг нежданно-негаданно письма от дочери — та писала из Биньтуи, провинции на юго-востоке, куда раньше американцы хотели переселить из этих мест всех, чтобы превратить Куангчи в сплошную «белую зону». Первые дни тетушка Кхой просто места себе не находила от радости. Словно бальзам на душу были ей слова дочери об искреннем раскаянии — та сетовала, что до сих пор плохо исполняла свой дочерний и материнский долг, и умоляла ее простить, клялась и божилась, что в самом скором времени непременно приедет проведать любимую мамочку и дорогих малышей. Но с того дня миновало уж больше месяца, а дочь и не думала здесь появляться и на письма, что одно за другим ей отправляли, не отвечала. Теперь Кхой из себя выходила от злости и гнев свой срывала на внуках — с утра до ночи разносились по дому ее брань и брюзжанье. Дети, и без того невеселые, давно не видавшие родительской ласки, теперь сделались и вовсе запуганными. Вспышки гнева тетушки Кхой угнетали даже матушку Эм. А теперь ко всем бедам прибавилось еще и появление Шиня.

Сегодня он наконец впервые поднялся и сел на деревянном топчане, едва возвышавшемся над землей, — это на нем спали обычно То и матушка Эм.

Было утро. По непривычной тишине — не было ни обычного уличного гула, ни автомобильных гудков — мальчик понял, что он далеко от дома, в каком-то совсем незнакомом месте. Первое, что он ощутил в этом прежде неведомом ему мире, был заманчивый запах — пахло фо, похлебкой, и мальчик тут же вспомнил о Тханге. Он посмотрел на заботливо склонившуюся к нему старую женщину, вспомнил, как вчера она накормила его вкусным супом, и решил, что это, должно быть, мама Тханга. Тогда он стал, не стесняясь, ее разглядывать, и она ему не очень понравилась, потому что была некрасивой, морщинистой и бедно одетой. Раньше он таких никогда не видел, только по телевизору, если показывали, как что-то горит и взрывается, — там точно такие старушки куда-то бежали, таща на себе коромысла с корзинами…

Старая женщина положила шершавую морщинистую руку на его лоб и спросила:

— Как тебя звать-то, малыш?

— Шинь…

Морщинистая рука принялась растирать ему ноги.

— Болят ножки-то?

— Ага, очень.

— Как же ты потерялся?

— Не знаю…

— А дом твой где? Ты где жил?

Мальчик задумался.

— Там, далеко… — махнул он рукой.

— Мама твоя что делает?

— Мама бежала, потом упала…

— Ну, а папа?

— Папа? Папа сломался! — Мальчик приложил кулак к виску. — У него вот такой рог вырос, страшный, весь красный-красный!

— Господи, надо же, уж не бесовское ли он отродье?! — тут же встряла слышавшая все Кхой.

— Ну что ты хочешь от такого маленького! — ответила матушка Эм и повернулась к То. — Тебя когда нашли, так ты и вовсе глупая была, словечко вымолвить боялась!

— И я такая маленькая была? А его тоже и воронке от бомбы нашли?

— Нет, это в семьдесят втором бомбежки сильные были, а сейчас-то эти вояки и драпать едва успевают. Нынче у наших и потерь почти нет! — глубокомысленно заметила Кхой.

Слова эти в самое сердце кольнули матушку Эм, сразу подумалось о сыне, погибшем именно теперь.

Наклонившись к Шиню, она взяла его на руки и приняла к груди.

* * *

Множество дел и забот нахлынуло в эти дни на Хьена, захватило его, и каждое из них помогало ему узнавать что-то новое о себе самом.

Присутствие Шиня возле матушки Эм держало Хьена в постоянном напряжении и тревоге, он чувствовал себя так, словно рядом была бомба, готовая в любой момент разорваться. Напряжения сил требовали и приготовления к началам работ по разминированию — ведь не только само дело это было солдатам из К-1 в новинку, но и очередному поединку их со смертью нынче предстояло разыграться в совсем иных, мирных условиях. Не мог Хьен без боли смотреть и на эту знакомую, второй родиной ставшую ему землю: по ней проходила раньше линия обороны, и все здесь по многу раз было перепахало бомбами и снарядами, а нынче раскиданные некогда в разные стороны люди, толпами возвращавшиеся теперь на родные пепелища, страдали от голода, болезней, увечий и нищеты. Тут во всем остро ощущалась нехватка — и в жилье, и в одежде, и в плугах, и в мотыгах.

Все это сейчас полностью захватило Хьена, завладело и сердцем его и разумом, теперь он только об одном и думал: как бы и чем помочь волости. А город Хюэ, откуда он вместе с ротой вышел всего несколько дней назад, словно отодвинулся куда-то далеко-далеко. В тот вечер, когда они уходили, в памяти Хьена еще стояли его улицы, полные света, ярких красок и шума, лица горожан — одни открытые, другие — вызывающие неприязнь; теперь же все это словно кануло где-то за далью придорожных столбиков, отсчитывающих километры, и за белесым пологом дождя, укутавшим тогда и небо и землю.

Вернувшись с Кук в деревню после совещания в провинциальном центре, Хьен вдруг вспомнил, что собирался написать Тху Лан письмо, но через каких-нибудь пару дней снова начисто об этом забыл. А ведь раньше это показалось бы ему важным делом… Здесь, на этой жестоко израненной земле — а каждая пядь этих каменистых земель Куангчи была так дорога его сердцу, — все приобретало иной смысл. И нынче, оглядываясь назад и изредка вспоминая о Тху Лан, он глазами бывалого солдата смотрел на себя — городского студента, столичного жителя, каким нет-нет да и чувствовал себя с ней, и Тху Лан казалась ему просто симпатичной и милой младшей сестренкой.

«Тху Лаи, вы, конечно же, понимаете, что пройдет еще какое-то время, прежде чем снова начнутся занятия. Но вам осталось проучиться всего лишь полгода, и вы непременно должны это сделать. А пока институт еще не открылся, старайтесь участвовать в работе вашего студкома. Революция в любом случае не может в короткое время избавить нас от сложностей, оставленных старым режимом. Нам предстоит довольно трудная жизнь. Может быть, вам она покажется не столь уж живой и кипучей. Но я надеюсь, что вы, Тху Лан, сохраните свою веру — ив революцию и в наш новый строй. И вот что еще мне хотелось бы вам сказать: революция не является чем-то легким, словно по волшебству, в мгновение ока меняющим и человека и общество. Революция — это учеба, это труд, это полная сложностей перестройка самого себя…» Письмо Хьена к Тху Лан в конце концов оказалось длинным, полным наставлений, словно писал его и в самом деле старший брат, суровый и строгий. В тот же конверт Хьен вложил и листок с вежливым посланием профессору. И сразу же, закончив с этим, он почувствовал облегчение и радость — нынче у него были иные, новые заботы, заполненные до отказа другими делами и хлопотами Дни.

Чать, вернувшись с занятий по саперному делу, начал обучать бойцов. Хьен провел одно за другим несколько партсобраний и тоже деятельно включился в подготовку к началу операции.

В один из вечеров он зашел к местным ополченцам, они как раз подводили итоги — их взвод обезвредил уже несколько тысяч мин. Половину взвода составляли женщины, и оттого в доме весь вечер стоял веселый гомон, то и дело раздавался смех.

Стоило Мьет, командирше, заикнуться, что Хьен пришел поднабраться опыта, как поднялся невообразимый шум:

— Вот так дела! Выходит, нынче не мы у солдат, а они у нас учиться должны!

— Не робей, Хьен! Набирайся ума-разума! А ну давай открывай свой блокнот, мы тебе туда прямо все и продиктуем, как с миной обращаться! Только успевай записывать!

Хьен уже знал от Кук, что взвод этот — любимое детище всей волости. Он просидел с ними целый вечер, внимательно слушая, что они говорили. Всех их он давно уже знал и каждого хорошо помнил в лицо. Незнаком ему был лишь один, совсем молоденький и по виду городской паренек. Хьен заметил, что парень этот за весь вечер не проронил ни слова.