(Не)добрый молодец - Алексей Птица

по-разному. Вадим хмуро посмотрел на женщин, облаченных в глухие одежды, и невольно зацепился взглядом за девушку, идущую первой.

Светлые льняные волосы выбивались у неё из-под красиво повязанного платка, а глаза необычного лазурного цвета грозно смотрели по сторонам. Чёрные тонкие брови были нахмурены, а красивые изогнутые губы зло поджаты. Девушка была хороша, но оценить достоинства её фигуры было невозможно из-за скрывавшего их длинного платья. Вадим вздохнул и отвернулся, но красивое лицо девушки запало ему в душу.

Эх, война — войной, а девушки — девушками. Что тут говорить, пока будет жив хоть один настоящий мужчина, женская тема всегда будет актуальна. Такие мысли промелькнули в голове у Вадима и тут же скрылись. А пока он размышлял, стайка девушек скрылась из поля зрения. Их увели под охраной куда-то в сторону, а на крыльцо вышел дородный мужчина. Это и был, по всей видимости, тот самый дьяк.

— Какой хрен, Яким, тебя принёс? Ты где должон быть? Не на засеке ли?

Густой мужской бас сразу же заполнил собой весь двор. Яким быстро смахнул с себя шапку и принялся кланяться. А дьяк, окинув всех грозным взглядом, вопрошал.

— Так ты и не один пришёл. А кто это с тобой? Служилый поместный, что ли? Или безземельный? Откуда приблудился?

— Так из Оптиной Пустыни он пришёл. Говорит, что погибли там все. Мертвяки напали, да покусали всех, а они, кто ещё живой был, сами себя сожгли, чтобы Бога не гневить.

— То правда всё?

Дьяк обратил свой грозный взор на Вадима. Вадим, простоявший всё это время молча, нехотя ответил.

— Правда. Ещё отряд ляхов приходил в село, что рядом. Почти все там остались и они же в мертвяков и превратились. Спаслись немногие.

Дьяк нахмурился и кивнул.

— То ведомо мне, поймали мы одного из них. Рассказал обо всём, потому и не ходили туда. Мертвяков много, а людей воинских у нас маловато будет. Так ты оттуда? И как живым вышел?

Вадим не стал отвечать и молчал, рядом с ними начали собираться зеваки, бабы прохожие, да и стражники стояли, развесив уши. Всем было интересно, что расскажет Вадим. А Вадим молчал и кривил рот. Что-то за последние несколько дней он часто стал кривиться. Не нравилось здесь ему, и вообще, он что, сказочник или пустомеля? И дьяк его понял.

— Так ты к воеводе идёшь?

— Да.

— А! Тогда лады! Савва, проводи его сначала ко мне, а потом и к воеводе пойдём.

Яким остался во дворе с Агафьей, а Вадим в сопровождении стражника проследовал внутрь хором воеводы. Пройдя полутёмными коридорами, они вошли в просторную комнату с большими, но узкими окнами, вдоль стен которой стояла добротно сделанная мебель.

— Ну, сказывай, кто ты и что ты. Откуда в Пустыни взялся и как выжить смог? Да чего хочешь и к чему стремишься? К службе аль к вольностям? Может, в дружину вступить захочешь? Воевода у нас добрый и справедливый, деньгами не обидит.

Вадим молчал и рассматривал комнату, не торопясь отвечать. Дивно ему до сих пор вокруг и интересно, оттого и молчал. Не любитель он говорить, а сейчас и подавно. Его внимание привлёк великолепный стол из морёного дуба, примитивная, но ладно скроенная мебель с красивой резьбой, да и вообще, все, что он раньше видел только на картинках, сейчас смог рассмотреть и даже пощупать. Но молчать долго, значит, нарваться на неприятности.

— Вадим меня зовут, по батюшке Иваныч, а фамилия рода моего Белозёрцевы. С Литвы я, на службу шёл к боярам Романовым, но вот так и не дошёл. Попали мы в засаду, мало кто спасся, я бежал, потом заблудился, долго плутал по лесам. Вышел незнамо куда, да по пути всё растерял. Местами глухими шёл, аж страшно стало.

Да и мертвяки попадались, насилу ушёл, одного упокоил, и то со страху. Вышел к селу, а оно, оказывается, от Пустыни недалече было. Крестьяне чуть не убили, думали, что я пришлый, да вор, раз не мертвяк. Пообносился я, да и исхудал, с лица спал. Вот и обознались, значица. В сарай меня умыкнули до утра, а в вечер напал на село отряд гайдуков да ляхов, а може, и казаки с ними участвовали, то мне неведомо.

Некогда мне было их рожи рассматривать. Пока все бегали и ратовали, я жерди повыбивал, да через дыру вылез. И в огороды. А они на конях, да рубят всех, кого хотят. Я ходу, у колодца в глухую крапиву нырнул, да и был таков. К реке выбрался, а дальше уже шёл, следы заметая, да чтобы погони не оказалося. Шёл, шёл и к Пустыни вышел.

— Так, — прервал его дьяк, — слыхал я о том отряде. Банда Зенжинского то на село напала.

— Не знаю, я их по именам не спрашивал. В Пустыни меня приняли, обогрели, накормили, да приставили к кузнецу. У него я и работал: то оружие чинить, то по хозяйству что. Да пошли мы в село по указу настоятеля, потому как никого оттуда не приходило и даже ляхов не видать. Ну, долго ли, коротко ли, собралось нас пятеро, да не воины все, окромя кузнеца. Елизар темнил, не говорил, кем до кузнеца был, но воем он оказался хорошим.

Мертвяки там напали. Двоих послушников разорвали, да на нас страху нагнали. Мы с отцом Анисимом, как могли, отбивались, и если бы не Елизар, то всех бы оставили на корм мертвякам. Через неделю мы снова вернулись и порешили изрядно бесов, думали, что очистили село. Но не тут-то было. Успокоились мы, набрали оттуда скарба и стали жить, как и прежде. Да токмо беда пришла, откуда и не ждали.

Долго думал я, как так получилось, что изнутри на нас мертвяки напали. Не могли они через забор перелезть, а вот, поди ж ты. Ни тревоги не было, ни суеты взбалмошной, а мертвяки тут как тут, и давай на иноков и трудников нападать. Испугались мы, стали отбиваться. Двое их оказалось, и оба наши. Трудник и монах. Мыслю я, сами они ходили в село али в лес. Там и нарвались на мертвяка, а он успел их зацепить, заразой адовой одарить. А они смолчали, струсили, не стали об этом говорить. За жизнь свою боялись, Бога продали и дьяволу душу свою бессмертную отдали. За то и наказаны, будут гореть вечно в гиенне огненной!

Тут Вадим дал волю своему возмущению, смешав его с духовным экстазом, так ему показалось правдоподобнее. Да и дьяку всяко полезнее думать о нём будет. А то пришёл неизвестно кто, неизвестно откуда, да ещё и объяснить толком не может ничего. Да и чувствовал Вадим злость на этих подонков, струсили, не захотели сдохнуть по-человечески, сдохли, как собаки бешеные, да других на тот свет вместе с собой уволокли, сволочи… Вадим передохнул и продолжил с прежним жаром.

— А мертвяки злобствовали, пока всех не перекусали. Поздно мы очнулись. К тому времени, как оба мертвяка упокоены были, уже все заразились от них, и Елизар тоже. Вошли все зараженные в церковь, занесли и остальных. Кто уже мёртв оказался, того на руках принесли отпевать, кто ранен тяжело, тому помогли, а кто легко, тот и сам дошёл. Сами они решились, я отговаривал, как мог.

А отец Анисим говорит мне: «Не твоего ума это дело, отрок, нас судить. Сами виноваты перед Богом, сами и смерть очищающую примем. А как только сгорит всё, поджигай и остальное. Нечего здесь мракобесию жить. Пусть всё сгорит синим пламенем. Захотят люди вернуться, заново отстроят, а не захотят, так пусть трава да лес о нас помнят, на том и закончим».

Заперли они двери, выгнали меня, да запалили святой огонь от свечей церковных и пели псалмы, очищающие от скверн. А огонь гудел и ревел, словно подпевал. Слышно было до тех пор, пока все в огне не сгорели. Вечная им память! — Вадим снял с себя шапку и замусолил её в руках, стирая с лица искренние слёзы. Остатки копоти и сажи, грязи и пыли тут же смешались со слезами и чёрными струйками поплыли по его лицу. Вадим плакал, вспоминая все скитания и приключения, что выпали на его долю, а также всех тех, с кем связала жизнь в этом мире, и кто остался в запертой церкви.

— Эх, — горестно вздохнул дьяк, который поверил рассказу Вадима. — Знавал я отца Анисима, хороший был и человек, и инок редкой святости. То знакомо мне. Да что тут уж скажешь? Смерть захотел принять мученическую, но во славу Господа нашего. Подвиг это, подвиг. Да что тут можно поделать… Расскажу я о тебе воеводе. Сам-то ты как хочешь дальше жить? Чем заниматься будешь, куда пойдёшь?

— Не знаю, хотел при монастыре остаться, и грамоте я обучен, и стрелять