Неоконченная автобиография - Алиса Бейли

Нам необходимо также освободиться от исторического наследия кристаллизующего национализма. Прошлая история любой нации достойна сожаления, и, между тем, она обусловливает наше мышление. Сильные национальные мыслеформы управляют деятельностью всех наций, и именно от них нам необходимо избавиться. Это легко увидеть, если взглянуть на некоторые ведущие нации с их характерными чертами. Возьмём Соединённые Штаты. На эту страну наложили свой отпечаток, или печать, Отцы-Пилигримы;* но я склонна согласиться с одним своим другом, который заметил, что подлинными основателями Америки были храбрые матери-Пилигримы, умудрившиеся жить с Отцами-Пилигримами, ибо 146] Соединённые Штаты являются женской цивилизацией. Отцы-Пилигримы, должно быть, были крайне узколобыми, упрямыми и высокомерными мужчинами, с которыми очень трудно было иметь дело, потому что они были всегда правы.

Излишние осторожность и сдержанность, а также чувство превосходства — это то, от чего надо избавиться британцам; французам же следует преодолеть убеждённость, что слава Франции, сделавшая её лидером в средние века, должна быть восстановлена ради блага Европы. У каждой нации есть свои вопиющие недостатки, которые другие нации замечают скорее, чем достоинства. Из-за раздражения, вызываемого нашим самодовольным хвастовством, забывают о жизненной силе Америки. Врождённую справедливость британца не учитывают, когда он отказывается объяснить своё поведение. Блеск французского интеллекта меркнет в глазах тех, кто замечает полное отсутствие интернационального сознания во Франции. И США сегодня с их юношеской щедростью, многообещающей уверенностью и задорной способностью улаживать все проблемы, свои собственные и остального мира, преодолевает это наследие, продвигаясь навстречу удивительному, полезному и прекрасному будущему.

Можно так же критиковать любую нацию и так же признавать за ней достоинства, как и в случае любого человека. У всех у нас есть крупные недостатки, которые так громко вопиют, что наши столь же крупные достоинства упускаются из виду. Одним из моментов, тревоживших меня, когда я начала писать эту автобиографию, была боязнь, что я, по-видимому, бессознательно и без обдуманного намерения представлю себя в выгодном свете. Я обладаю хорошими чертами; меня нельзя отклонить от цели; я по-настоящему люблю людей; я ничуть не гордая. Меня принимают за гордого человека, но я думаю, что это главным образом из-за осанки. Я хожу очень прямо и высоко держу голову, но вы бы делали так же, если 147] бы (девочкой в классной комнате) вам приходилось делать уроки, удерживая три книги на голове и с веткой падуба под подбородком. Я не считаю себя эгоистичной, не слишком склонна беспокоиться о своём здоровье и, думаю, могу искренне сказать, что не исполнена жалости к самой себе. Я по своему складу консервативна и была очень критичной, но уже таковой не являюсь, потому что научилась видеть, почему люди такие, какие они есть; какие бы ошибки они ни делали, это не меняет моего отношения к ним. Я не помню обиды, вероятно потому, что слишком занята, чтобы отвлекаться, и потому, что не хочу носить крупицу яда в своём уме. Я, безусловно, раздражительна, и знаю, что со мной трудно ужиться, потому что я завожу себя и всех, кто со мной связан; однако моим вопиющим недостатком, приносившим мне больше всего неприятностей на протяжении всей жизни, является страх.

Я упоминаю о нём вполне намеренно, так как обнаружила, что когда мои друзья и учащиеся узнают, что я всю жизнь была жертвой страха, они чувствуют большое облегчение и поддержку. Я боялась неудач, боялась недостатков, боялась того, что люди подумают обо мне, боялась темноты и боялась, что другие будут смотреть на меня снизу вверх. Я всегда считала, что если ты поставлен на пьедестал и на тебя взирают снизу вверх, это не приносит ничего, кроме вреда. Я согласна с китайской пословицей, которая гласит: “Тому, кто стоит на пьедестале, некуда ступить, только вниз”. По моему мнению, позиция среднего руководителя группы или оккультного наставника, а также многих священников и представителей духовенства, очень раздражает. Они ведут себя так, как будто действительно являются помазанниками Божьими, как будто они отличаются от других людей, а не являются всего лишь человеческими существами, пытающимися просто помочь своим собратьям. В результате своего происхождения и воспитания я очень боялась того, что говорят люди. Теперь меня это не беспокоит, так как я обнаружила, что, независимо от своей правоты или неправоты, ты всегда оказываешься не прав в глазах определённой части публики. 148] По большей части мои страхи связаны с другими людьми — с моим мужем и моими детьми, — но у меня есть один личный страх, которому я никогда не даю воли, но который всегда со мной: я боюсь ночной темноты, когда я одна в доме или в квартире. Я никогда не испытывала этого страха, пока не стала работать в Солдатском Доме в Кветте. Я воспитывала трёх своих девочек так, чтобы они не боялись темноты, но тогда, в Кветте, со мной что-то произошло из-за одного переживания, и, хотя я никогда не позволяла ему влиять на свои действия, мне приходится с тех пор всё время с ним бороться.

Моя сотрудница сильно заболела тифом. Я ухаживала за ней вплоть до кризиса, затем её перевезли в больницу, так что я осталась одна в огромном Солдатском Доме и, будучи очень молодой и щепетильной, не позволила двум англичанам, управляющим домом (бывшим солдатам), ночевать в здании вместе со мной, потому что думала, что это может вызвать разговоры и сплетни. Итак, каждую ночь, когда солдаты уходили, один из них провожал меня до моей комнаты около 11:30 вечера, осматривал мою ванную и шкаф, заглядывал под кровать и запирал все двери в мою спальню. Затем я слышала, как он проходил через остальные комнаты. В моей комнате было четыре двери: одна на веранду, другая в гостиную, ещё одна в спальню моей сотрудницы, а также в мою ванную. Я никогда не была нервозной, и осмотр моих помещений был чистой предосторожностью со стороны мужчин; кровать стояла точно в центре комнаты на глубоких поддонах с водой для защиты от насекомых. В то время в Индии мы всегда спали с зажжённой лампой в комнате.

Я проснулась около двух часов ночи, услышав какой-то шум в гостиной, и увидела, как ручку двери поворачивают и трясут. К счастью, дверь была заперта. Я знала, что это не мог быть один из управляющих, и я не видела и не слышала сторожа, поэтому сообразила, что это какой-то горец или вор, пытающийся пробраться к 149] сейфу в гостиной. В сейфе каждую ночь хранилось много сотен рупий. В это время года горцам дозволялось спускаться в военный городок. Стража была удвоена, и были приняты все меры, чтобы держать их под надзором, поскольку на границе было тогда неспокойно. Я знала, что если им удастся пробраться в комнату, мне придёт конец, потому что у них считалось очень доблестным убить белую женщину. Мне грозил нож в сердце. В течение сорока пяти минут я сидела на постели, наблюдая, как они пытаются сломать очень прочные двери. Они не осмелились пойти к двери на веранде, чтобы их не увидели, а для того, чтобы добраться до меня через ванную или другую спальню, нужно было сломать две двери в каждом случае, так что шума было бы слишком много. Я обнаружила тогда, что страх может привести к такому отчаянию, что вы можете совершить самый нелепый поступок. Я прошла через комнату, открыла дверь и увидела за ней всего лишь обоих управляющих, гадавших, жива я или мертва, и совещавшихся, стоит ли им постучаться в дверь и разбудить меня. Они спали в саду в палатках и поймали двух горцев, но не догадались громко постучать в мою дверь и позвать меня, чтобы я не испугалась. С того времени мой носильщик, старый Бугалу, спал снаружи на веранде, и мне было нетрудно позвать его.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});