Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— П-п-простите? — вновь заикаюсь я.
— Какими судьбами, Даниил? Что ж тут непонятного? — он встаёт из-за стола.
— Вы меня помните… знаете?
— А как же вас не знать? Рассказывайте.
— Что рассказывать? — я окончательно сбит с толку.
— Если вы пришли ко мне, то наверняка не просто на чашечку чая. Скорее всего, вы что-то хотите мне сообщить. Весьма важное, надо полагать, если судить по крайней степени возбуждения вашего привитого вирусом организма.
От словосочетания «привитого вирусом» мне становится совсем дурно. Я как-то нелепо, по-девичьи охаю и проваливаюсь в бездонный мрак.
Глава двадцатая
IОткрываю глаза и вижу Макарова с пустым гранёным стаканом. Наверное, он привёл меня в чувство, сбрызнув водой.
— Не знал, что вы такой хиленький, Даниил. Для человека, который так проживает жизнь, вы чересчур восприимчивы.
— Как так? — А вы не знаете? — он делает удивлённую мину. — Как паразит, Даниил! Как печёночный сосальщик, как аскарида, как бычий цепень, которого хочется размазать по полу, но не так легко достать из нутра.
— Почему вы оскорбляете меня?
— Ты спрашиваешь, гнида, почему? — он наотмашь бьёт меня по щекам. — Ты ещё спроси, кто виноват и что делать!
Я в полиции. Пришёл сюда, чтобы признаться в преступлениях. Меня бьёт следователь по особо важным делам, которому я ещё ничего не рассказал. От происходящего голова превращается в инфернальную карусель, и меня выташнивает. Макаров морщится и отходит вглубь кабинета:
— Вы ничего не сказали, я ничего не сделал, а такая реакция.
Он звонит по телефону. Появляются два полицейских. Макаров кивком указывает им на меня:
— В изолятор!
Меня бросают в помещение с серыми, облупившимися стенами. По периметру тянется узкая деревянная скамья. Одной стены нет — вместо неё сплошная решётка. Кроме меня в изоляторе стонущий мужик в спортивном костюме и кавказец со странным взглядом.
— Здарова, брат! — кивает он мне.
— Здравствуйте.
— Сыгарэту дай, брат!
— Угощайтесь! — я протягиваю ему пачку.
Он берёт с десяток. Закуривает.
— Ты покуры, брат, лучшэ станэт, — даёт мне дешёвую газовую зажигалку.
— Спасибо.
Возвращая зажигалку, я понимаю причину странности взгляда кавказца: один глаз у него вставной.
— Табачкууууууу! — стонет из угла изолятора парень в спортивном костюме.
— На, брат! — кавказец протягивает ему свою сигарету и тут же подкуривает новую.
Помещение наполняется табачным дымом. Я скидываю облёванную рубашку и швыряю в угол. Остаюсь в белой майке.
Когда я шёл на чистосердечное признание, то думал, что буду делать его в присутствии адвоката. Но всё совсем не так, как я себе представлял. Особенно поведение Макарова. Или он просто запугивает, как в прошлый раз?
«Спортивный костюм» встаёт с пола, жуя окурок. Кавказец усмехается. «Костюм» вплотную подходит ко мне, обдавая вонью застарелого пота.
— Ты за что, паренёк? — обращается он ко мне.
— Сам не пойму. Думаю, скоро отпустят.
— Отпустят, — он смеётся, — только не сразу. Привыкай к пидорам ментовским!
Сказав это, «костюм» падает на пол и начинает истошно орать. Так продолжается минут пять. Я ошалело наблюдаю за происходящим. Видя, что никто из сотрудников полиции не обращает на его вопли ровным счётом никакого внимания, «спортивный костюм» принимается орать ещё громче. Кавказец колотит в решётку с криком «Начальнык». Наконец, к нам подходит полицейский.
— Заткнись, сука! — в свою очередь начинает орать он.
— Плохо, блядь, плохо! — завывает «спортивный костюм».
— Заткнись, уёбок!
Так продолжается ещё минут десять. Наконец, полицейский, подозвав своего коллегу, спрашивает у «костюма»:
— Тебе чего надо?
— Скорую! Пусть укол захуярят! Или, блядь, сдохну!
Когда приезжают врачи, я понимаю — «спортивному костюму» действительно плохо. Его лицо приобретает пепельный оттенок, а губы становятся синюшно-бледными.
— Ломка. — Врач распаковывает свой чемодан. — Развелось отбросов на свете, а нам геморрой…
После укола «спортивный костюм» замолкает. На его скуластом лице выступает пот и едва заметный румянец. Он отползает в угол. Кавказец курит одну сигарету за другой. Вся эта вакханалия заканчивается, когда за мной приходят два человека в форме.
— Грехов, на выход!
Меня приводят в просторный кабинет. Из мебели только стальные стол и два стула. На одном сидит Макаров. Пот стекает с меня и застревает в жировых складках.
— Созрели? — встаёт из-за стола Макаров. — Будем рассказывать? — Согласно киваю. — Вот и хорошо, а то играем в удивление.
— Я же сам пришёл.
— Отлично. Чистосердечное признание облегчает вину, — улыбается он, — а, может, и нет никакой вины. Вы поделитесь горестями, авось пойму вас…
Я начинаю рассказ. О секте. Об убийствах. О фашистах. Обо всём том, что было моей жизнью.
IIМакаров внимательно взирает на меня из-под насупленных бровей и непрерывно постукивает по столу серебристым карандашом. На наиболее интересных местах моего повествования его нижняя губа подёргивается вверх, кончик языка высовывается так, словно он пытается слизнуть усики.
Я заканчиваю историю. С последним сказанным предложением из меня будто выходит демон, прочно сидевший внутри. Макаров принимается мерить шагами кабинет. Останавливается. Наливает себе воды из графина. Выпивает. И вновь приходит в движение. Его руки замком сложены за спиной.
— И чего вы хотите, Даниил?
Его вопрос приводит меня в недоумение. Я так долго готовился к признанию. Но, действительно, что теперь?
— Я хотел, чтобы вы знали… — мямлю я, запинаясь в словах и утопая в собственном поту, — нужно получить кару…
— Кару за что?
— За преступления.
— А разве вы их совершили, Даниил? Если исходить из ваших слов, то нет. Людей, перечисленных вами, убил кто-то другой. Прямого участия в изнасиловании несовершеннолетней гражданки вы не принимали. Заражение детей? Вы, по сути, стояли рядом. Максимум, в чём я могу обвинить вас, это хулиганство.
— Но… все эти погромы …
— По факту, вы были наблюдателем.
— Тогда… вы отпустите меня?
Самое сложное сделано — история рассказана. То, что будет дальше, не имеет значения.
— Для начала мне нужно проверить все ваши показания. Только тогда можно принять решение.
— Но вы же, — я окончательно сбит с толку, — сами сказали, всё, что я сделал, это только хулиганство.
— Я сказал, что могу обвинить вас лишь в хулиганстве, исходя только из ваших слов. Но я должен проверить. Это как следователь, а как человек…
Он замолкает. Тушит сигару в пепельнице и поворачивается ко мне спиной. Я понимаю, что его добродушный тон, странные ужимки, ведение разговора — просто игра, в которой я проигравший.
— А как человек, — Макаров говорит, стоя ко мне спиной, — я не могу вас отпустить в принципе, потому что есть намерение.
— И что?
— То, что вы видели, в чём участвовали, это ведь достойно внимания. Деятельность секты надо пресекать. — Он поворачивается ко мне. — Ты же, друг, отсидишь за намерение!
— Разве за него садят?
— В нашей стране и не за такое садят.
— Простите? — не понимаю я.
Макаров меняется в лице. Его землистая кожа покрывается мелкими красными пятнами. Он в бешенстве:
— Простить тебя, тварь вонючую? За то, что ты игрался, когда детей заражали? За то, что смотрел, как ни в чём неповинных людей делают калеками? За девочку тебя простить? За это тебя, выродок, простить?
Я просто хочу прийти к финалу. Ничего более. Поэтому молчу.
— Я не могу тебя отпустить. Потом ты сам меня не поймёшь. Помучаешься и, наконец, удавишься в затхлой дыре…
— Главное, чтобы эта история закончилась, — говорю я. — Вы всё равно ничего не сможете изменить. Не сможете, пока люди не задумаются сами…
— Пиши чистосердечное, философ. — Макаров кладёт передо мной лист и шариковую ручку. — К тому же твои отпечатки на местах убийств…
Я шокирован. Мои отпечатки?! Откуда он знает он них? И почему бездействовал? Ведь он мог допросить меня сразу после убийства Юли? Или через меня он хотел выйти на настоящего убийцу? Но он не мог знать, есть ли настоящий убийца в принципе?
— Пиши чистосердечное, — повторяет Макаров.
— Раз сам пришёл, так иди до конца!
Вспоминаются строки одной их моих любимых песен:
«I hurt myself today
To see if I still feel.
I focus on the pain,
The only thing that’s real».
Вдруг приходит абсолютно ясное, кристально чистое понимание того, что мой путь завершён.
Ещё в «Ведах» сказано: «Что даёшь, то и получаешь». Рано или поздно всё вернётся на свои места, тайное станет явным, и кара найдёт согрешившего.
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич - Современная проза
- Костер на горе - Эдвард Эбби - Современная проза
- Люблю. Ненавижу. Люблю - Светлана Борминская - Современная проза
- Скиппи умирает - Пол Мюррей - Современная проза
- Акушер-Ха! Вторая (и последняя) - Татьяна Соломатина - Современная проза
- Старые повести о любви (Сборник) - Дина Рубина - Современная проза
- Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни (сборник) - Рой Олег Юрьевич - Современная проза
- Мама, я люблю тебя - Уильям Сароян - Современная проза
- Паразитарий - Юрий Азаров - Современная проза